Каждый день я отправлялась в дом с сопровождаемым проживанием в Хэгерстене. Пыталась познакомиться поближе с матерью в новом обличье и, насколько это было возможно, разгрузить отца. Подготовить его к тому, что летом я буду жить на Готланде. Вечерами я продолжала играть роль образцовой невестки, но, оставшись наедине с Кристером в его комнате, уже не могла сохранять эту мину. Я замечала его плохо скрываемое раздражение, но брать себя в руки не собиралась. – Зачем ходить туда, если тебя это только удручает? Она все равно не узнает тебя, и потом, там есть персонал, обеспечивающий уход. Отдавая себе отчет в том, что Кристеру никогда меня не понять, я наугад сказала неполную правду: – Я хожу туда ради отца. Он замолк, но я заметила, что за молчанием скрывается некая неудовлетворенность. И это была правда. – Вообще-то я тоже был бы признателен тебе за поддержку. Думаю, ты до конца не понимаешь, как я нервничаю и какое одиночество испытываю с приближением субботнего вернисажа. Ведь я изливаю и обнажаю в картинах свою душу, и сейчас, когда картины будут распроданы, мне кажется, будто я теряю частицу себя самого. Думаю, он приблизительно так выразил свою мысль. Я до сих пор жалею, что не задала ему крутившийся на языке вопрос: «Зачем тогда ты это делаешь?» Было бы ложью утверждать, что в эти недели я сознательно начала сомневаться. Напротив, я делала все, что было в моих силах – лишь бы сохранить завоеванное мною счастье в любви. Стесненное дыхание и тяжелые удары сердца по ночам я вначале списывала на простуду, но эти состояния не проходили, и находить им оправдание становилось трудно. Мне не хватало собеседника, я тосковала по утраченным друзьям. В предрассветный час я мучилась сомнениями и, будто разделенная на части, вступала в схватку с самой собой. Иногда я вставала на позицию язвительной защиты, как будто хотела оправдать некий совершенный мною поступок, в котором неудобно признаться. Хуже того: на дне хаоса меня застигала врасплох нежеланная тоска по Хенке. Но передумать сейчас, вопреки моему обещанию, означало бы – предать, а моя квота вины была уже исчерпана. Дорогое платье из бутика моей будущей свекрови. Наложенный ее рукой макияж и сделанная с помощью ее заколок прическа. Невеста художника была готова к первому вернисажу будущего мужа. Мы приехали на такси втроем, у входа в небольшую галерею нас приветствовали шампанским. Кристер держался собранно, но когда я взяла его за руку, ладонь была влажной от пота. В зале собралось двадцать с небольшим человек. Казалось, Лиллиан знала всех лично. Она обошла зал по кругу, приветствуя гостей, которые потом по очереди подходили и поздравляли Кристера. Самочувствие мое немного улучшилось, и я позволила себе проникнуться радостной атмосферой. Никогда не любившая привлекать внимание к собственной персоне, я с удивлением обнаружила, что мне льстит интерес окружающих ко мне в статусе девушки Кристера. В лучах его славы я тоже не оставалась незамеченной. Выпив три бокала шампанского, Кристер выступил с речью. В течение сорока пяти минут начинающий художник подробно рассказывал о концепции каждой картины и использованной им технике. Когда он умолк, Лиллиан подняла бокал в его честь, и в зале опять стало шумно. Кристер интересовался, когда подойдут культурные обозреватели из газет, но Лиллиан отмахивалась от его вопросов. От шампанского кружилась голова. Кристер был опьянен вниманием и напитком, и мы проскользнули в офисную часть галереи. Нам вполне подошел укромный уголок за занавеской – мы стояли и обнимались, поддавшись желанию, которое прежде сдерживали. Нас прервал телефонный звонок, спустя мгновение кто-то прошел мимо в сторону офиса, чтобы ответить. Застыв, мы старались не хихикать. – Ну да, все идет, как Лиллиан планировала. Похоже, она собрала всех знакомых шишек, и они прохаживаются там с умным видом и заинтересованной миной. Но мне, признаться, жаль парня. И я уже жалею, что сдал мамаше галерею на все лето, потому что, если ей удастся продать хотя бы одну картину, я, черт возьми, съем свою шляпу. Заходи завтра – сам увидишь: откровенно говоря, такие картины и выставлять-то неудобно, но деньги Лиллиан нам, конечно же, не помешают. Как быстро наступает реакция. Один подслушанный разговор, и боль внезапно растекается по всему телу. Не помню, как мы покинули каморку. В следующем эпизоде, который сохранился в моей памяти, мы снова в зале, и Кристер ведет себя, как ни в чем не бывало. Так же приветствует всех, улыбается, принимает поздравления и не противится объятиям Лиллиан. Изменилось лишь одно. Он поджал губы и избегает моего взгляда. После окончания вернисажа планировался банкет в баре «Художник» с друзьями Лиллиан. Она заказала столик на пятнадцать человек, но к нам присоединились только четверо, остальные по разным причинам не смогли. Лиллиан ликовала по поводу удавшегося дня и заметила, что многие высказывали желание приобрести полотна. И не беда, что во время самого вернисажа ни одной картины не продали. В тот вечер Кристер напился. Я никогда не видела его таким пьяным. Он отвергал все мои попытки пообщаться с ним, и я с ужасом ожидала предстоящей вспышки гнева в адрес Лиллиан. К моему удивлению, ее не последовало. Ни в тот вечер, ни на следующее утро, ни в течение следующего дня. А вечером, когда мы легли, я спросила, взяв его за руку: – Как ты себя чувствуешь? – В каком смысле? – Просто я думала, что. – Ой, ну, конечно, полагаю, этот опыт был необычайным. Знаешь, Будиль, что бы ты там ни считала, вовсе не обязательно все время что-то чувствовать. Иногда надо подчиниться воле разума, а не преувеличивать значение всех этих чертовых эмоций. – Ладно. – И не надо все время во все вмешиваться. – Согласна, не надо. – Даже если у тебя есть свои представления о том, каким я должен быть и кем стать, нечего перекладывать на меня свои собственные мечты и ожидания, понимаешь? Я не твоя собственность. Если тебя это не устраивает, можешь найти себе кого-нибудь другого, чтобы управлять и манипулировать им с помощью своих мелких трюков и ухищрений. Потом он отвернулся от меня и в скором времени, к своему удивлению, я услышала, что он уснул. Я же несколько часов лежала, не смыкая глаз, пытаясь понять. Мне было невдомек, за что он меня отчитал, но, возможно, сама того не замечая, я этого заслужила? Я пребывала в полной растерянности. На следующее утро меня разбудили радостные голоса, доносившиеся из кухни, а мгновение спустя Кристер подал мне завтрак в постель. Казалось, ночного разговора не было вовсе. Кристера переполнял энтузиазм по поводу предстоящей поездки на Готланд, и он сказал, что, если я захочу, мы можем поехать туда пораньше. И я, дурочка, убедила себя, будто таким образом он просит прощения. Будто теперь все будет по-другому. Готланд. Окутанный в летнее одеяние из маков и васильков, с землей, напичканной забытыми находками. Для моей души работа стала исцелением. Я позволяла себе погрузиться в потерянный мир. Несмотря на его умозрительность, мир, который мне полагалось воссоздать, был во многом прочнее моего собственного. В составе археологической экспедиции нас было пять человек, профессор Свен Рюдин лично подбирал участников. Нас разместили в просторной усадьбе, где у каждого была отдельная комната с туалетом, но кухня была общая, и Кристера очень скоро стало раздражать ограниченное, по его представлениям, общение, крутившееся всегда вокруг какого-нибудь никчемного, давным-давно утратившего свое значение осколка кости. Мой внутренний сейсмограф заработал на высоких оборотах. Часть моего внимания постоянно была обращена на Кристера, чтобы попытаться вовлечь его в наши беседы. С другими он вел себя обходительно и вежливо, но я знала, что ждет меня потом. Кристер считал, что им пренебрегают, и чувствовал себя в изоляции, или кто-то использовал неподходящую формулировку, или – избави Боже – что-то из моих высказываний показалось ему неверным. По ночам мы переговаривались шепотом, и моя роль неизменно сводилась к тому, чтобы просить прощения или заглаживать свою вину. Все, что угодно, лишь бы его успокоить. Я долго полагала, что другие ничего не замечают, поэтому, когда Свен пригласил меня на разговор с глазу на глаз, он застиг меня врасплох. Профессор сидел в маленькой оборудованной под офис комнатке рядом с кухней, которую мы называли Главным штабом. – Закрой, пожалуйста, дверь. Выполнив его просьбу, я подошла к нему и села напротив. Профессор натянуто улыбался вовсе не радостной улыбкой. Его явная неприязнь вызвала у меня беспокойство. – Речь идет об одном щекотливом вопросе, который неприятно обсуждать с сотрудником, но как твой начальник я должен, к сожалению, это сделать. Я помню ощущение, будто почва уходит из-под ног. Я провалилась в неожиданную ловушку. – Мне очень жаль, Будиль, но этот вариант с совместным проживанием не работает. С моей стороны было глупо согласиться, когда ты спросила, может ли твой молодой человек пожить здесь с нами, но я понимал, как это для тебя важно, и позволил убедить себя. А теперь ко мне обратилось уже несколько членов экспедиции; они считают, что это плохо влияет на климат в коллективе, и, если быть откровенным, я с ними согласен. В перспективе это, конечно, не может не сказаться на работе, поэтому я предлагаю вам с Кристером снять отдельный дом. Помню свою реакцию. Ощущение болезненного спазма в горле. Мучительное осознание того, что Свен во мне разочарован. Мое присутствие ухудшает качество нашей работы. Угроза потерять последнюю связь с жизнью за пределами владычества Кристера. Свен облек правду в слова, но уже один намек на нее сулил такую безутешность, что единственным спасением было закрыть на правду глаза. – Мне жаль, Будиль. – Да ничего, я сегодня же займусь этим. Я видела на днях объявление о сдаче дома. Поднявшись, я направилась к двери. Ноги меня не слушались. – Будиль? Остановившись, я обернулась и уловила на его лице тень сомнения. – Это, конечно, не мое дело, но. Я тебе в отцы гожусь, и если бы ты была моей дочерью, я бы спросил тебя, не раздумывая. Он ведь тебя не обижает? Помню, что я улыбнулась в ответ, но не могу сказать – от удивления или смущения: – Конечно, нет. А почему вы спрашиваете? Мне не понравился его взгляд – оценивающий и полный сочувствия. – Просто хотел спросить. Ты изменилась, и я иногда удивляюсь, куда делась моя радостная студентка, написавшая весной блестящий диплом. – Если вы недовольны моей работой, я, конечно же, могу уйти. – Наоборот, Будиль. Ты – блестящий археолог. Не дай никому убедить себя в чем-то другом. Я очень хочу, чтобы ты и дальше работала в составе моих будущих экспедиций. – Спасибо. Полагаю, этот период можно сравнить с затянувшимся расставанием с самой собой. Я до конца боролась за великий образ Кристера моей мечты, нарисованный мною томными ночами в Лунде. Насколько я помню, я все меньше сомневалась, только снижала свои претензии и покорно встраивалась в то минимальное пространство, которое оставалось для меня доступным. Я стала гибкой, как акробат. Приходя домой с работы, я часто видела, как Кристер скучает после еще одного дня, проведенного в праздности. К своим краскам и кисточкам он так и не притронулся. Вечерами нас редко приглашали в усадьбу, а если это и случалось, Кристер все равно не хотел идти. – А что нам там делать? Обсуждать захватывающие пробы грунта? Шли недели, я воспринимала раскопки как отдых, а силы истощало свободное время. Заходя в комнату, Кристер спрашивает: – Так вот значит, что ты делаешь – сидишь тут и читаешь? – Да. Это выражение лица. Кнопка включения тревоги. – Что-то не так? – Нет-нет, читать, конечно, не возбраняется, если есть желание. – Но… ты хотел заняться чем-то другим? Мы можем и что-нибудь другое поделать, если хочешь. – Нет-нет. Читай.