Всю дорогу домой, бредя под дождем, девочка испытывала странное чувство — будто кто-то втихомолку крадется за ней. Хотела обернуться и посмотреть, но так и не смогла. Боялась, что если обернется и посмотрит, то увидит у себя за спиной свою мертвую мать. Вчера вечером папа приходил к ней в комнату поговорить. Сказал, что на десять дней уезжает в командировку, и пожелал хорошо провести время с Сонгён. Хаён тогда послушно кивнула. Поначалу она невзлюбила новую папину жену. Мама всегда говорила ей, что она нехорошая женщина, что эта эгоистичная дрянь, которой нравится рушить чужие семьи, увела папу. Но со временем Хаён поняла, что мама говорила неправду. Папа выглядел гораздо более счастливым с Сонгён, чем с мамой. Сонгён не орала, не пила, не ругалась плохими словами. Да, она шлепнула ее по щеке, но вообще-то было совсем не больно. А потом даже извинилась. Мама никогда ни за что не извинялась. Хаён сначала представлялось странным, что папа постоянно заставлял ее обещать во всем слушаться Сонгён. Уж не из-за того ли, что та недолюбливает ее? Казалось, как раз по этой причине отец велит ей вести себя тихо. Но нет, вроде это не так. Теперь Сонгён все время ласково обнимает ее. В ее объятиях Хаён хочется закрыть глаза и уснуть. В них так уютно… Ее мама не любила обнимашек. Обнимала ее только тогда, когда кто-то еще находился поблизости. После того как отец спустился вниз, Хаён еще долго лежала на кровати, думая про маму и про Сонгён. А потом незаметно уснула. И во сне встретила свою мать. Мама была очень зла. Прямо как в тот день. «Зови своего отца, быстро!» Хаён заткнула уши, но все равно слышала пронзительный голос матери. Та схватила ее за руку и вывернула, и Хаён открыла глаза от боли. Почувствовала облегчение, поняв, что это был всего лишь сон. Опять полыхнула молния. Лил дождь, задувал ветер. В такие дни маме еще больше хотелось увидеть отца. А Хаён хотелось перестать думать о ней. «Она умерла. Она умерла, так что прекрати вспоминать о ней», — мысленно приказала она себе. Однако в такие дни Хаён все равно боялась, что мама вдруг появится откуда-то из ниоткуда и начнет на нее орать. Девочка вскочила с кровати, прихватив подушку. Казалось, что спать в объятиях Сонгён будет не страшно, даже если вдруг появится мама. Она уже двинулась к выходу из комнаты, когда вдруг запнулась о щенка. Напуганный, тот спрятался под кровать и не появлялся оттуда, сколько бы она его ни звала. В конце концов Хаён полезла рукой под кровать. И рука на что-то наткнулась — на что-то липкое. Это оказалось птичье перо. Посмотрев на него, Хаён тут же выдвинула ящик комода. Приподняла сложенное одеяло — коробочки под ним не было. И она сразу поняла, кто ее взял. Губы ее скривились. Она всегда кривила губы, когда злилась. Надо было пойти потребовать ответа. Но сначала она решила все-таки достать щенка из-под кровати. Это, видать, как раз он подсказал Сонгён про коробочку. Вообще-то это был их общий секрет — только ее и его. Щенок, видать, почуял, что сделал что-то не то, раз уж так прячется. Щенок, который не умеет хранить секреты, должен быть наказан. Наконец ее рука ухватила щенка. Хаён выволокла его из-под кровати и посмотрела прямо в глаза. Держа в руке отбивающегося щенка, стала искать маленькую коричневую бутылочку, которую запрятала как можно глубже… * * * Сонгён находилась в каком-то то ли дворце, то ли огромном особняке. На ней было черное платье, и она шла по бесконечно длинному коридору с высоченным потолком, методично заглядывая в открытые комнаты по бокам, высматривая кого-то. Кто-то стоял в солнечном свете в самом конце коридора, и Сонгён сломя голову бросилась туда. И едва поняла, что там стоит Хаён, как девочка убежала в другую комнату, словно играя в прятки. Ее заливистый смех звенел в пустом пространстве, отдаваясь от потолка. Сонгён захотелось заткнуть уши. Пока она пыталась убежать от этого смеха, прямо перед ней откуда-то из-под потолка упала веревка. На конце ее болталась удавка, словно говоря, что Сонгён нужно повеситься на ней. Перепугавшись до смерти, та оттолкнула веревку и бросилась бежать дальше. Завернула за угол и заметила дверь в самом конце тупика. Открыла ее и увидела, что Хаён уже стоит там, протягивая ей пригоршню таблеток от простуды. Сонгён отрицательно замотала головой, и Хаён, вдруг взъярившись, накинулась на нее, словно пытаясь впихнуть в нее эти таблетки силой. Кое-как стряхнув тянущиеся к лицу руки, Сонгён изо всех сил оттолкнула ее. Широко раскрыв глаза от удивления, Хаён полетела куда-то вниз, размахивая руками в воздухе. Встав возле перил, Сонгён в ужасе бросила взгляд вниз и увидела, что девочка лежит прямо перед ней на полу, неестественно вывернув ноги. При этом она что-то кричала и все пыталась дотянуться до нее. И тут вдруг руки у Хаён почему-то стали вытягиваться все дальше и дальше, и вот наконец вцепились ей в шею. От тепла ее кожи Сонгён прошиб ледяной озноб. Сонгён резко открыла глаза. Все тело буквально пропиталось по́том. Это был всего лишь сон, но она по-прежнему чувствовала, как маленькие ручки Хаён смыкаются у нее на горле. Потрогала себя за шею. Ничего там не было, естественно. И в этот момент увидела стоящую рядом Хаён. Все тело моментально покрылось гусиной кожей. Похоже, что прикосновение этих маленьких ручек отнюдь не было сном. — В чем дело? — резко спросила Сонгён. Хаён держала в руках подушку. Наверное, она просто спустилась сюда, чтобы не оставаться одной в грозу. Девочка протянула руку. Пощупала лоб Сонгён, а потом свой собственный. — У вас горяче́е, — сказала она. — Да, я неважно себя чувствую. Не поднимешься к себе в комнату? — произнесла Сонгён. — Нет, я лучше останусь тут. Сонгён хотелось держать глаза открытыми, но из-за таблеток она чувствовала сильную сонливость. Опять впала в глубокое забытье. Даже не осознала, как Хаён проскользнула в постель рядом с ней и крепко обхватила ее обеими руками за талию. 28 По темнеющему небу то и дело проскакивали яркие искры; налетел неистовый порыв ветра, и с неба обрушился мощный ливень. Ли Бёндо рвал на себе волосы — песенка опять безостановочно гудела у него в голове. Никуда от нее не деться, даже если выдолбить мозг из черепа! Ноты, несущие боль, за всю его жизнь глубоко вре́зались в каждую клеточку его тела. «Она хватала меня за горло и прижимала ко дну ванны, — подумал он. — Я видел ее искаженное лицо сквозь поверхность плещущейся в ванне воды. У нее был такой горестный вид, словно она плакала и смеялась одновременно, и я тоже плакал, хлебнув воды. А может, я плакал из-за страшной боли в легких — казалось, что они вот-вот лопнут». Ли Бёндо продолжал проигрывать эту сцену у себя в голове. «Ее глаза направлены на меня, но она не смотрит на меня. Наверное, потому что видит какие-то его следы в моем лице. Я никогда и слова от нее не слышал про своего отца. И у меня хватало ума не спрашивать. Хотя нет, один раз, всего лишь раз, она все-таки упомянула про него. Сказала, что он заслуживал смерти. Сказала, даже не произнеся слова “отец”. Вот тогда-то я впервые и узнал. Узнал, что стал плодом мужского насилия. Тогда я даже не понимал, что это означает, но мог предположить, видя выражение ее лица, что это нечто ужасное, обидное, жестокое. “Лучше бы ты никогда не рождался! Я думаю об этом каждый раз, когда вижу тебя!” Мать орала от ярости и обиды, которые не проходили, даже когда она заталкивала меня головой в ванну, подумал Ли Бёндо. Почему тогда она меня просто не убила? Или не избавилась от меня, когда я еще не родился — и никому из нас не пришлось бы проходить через всю эту боль…» Грохот и вспышки света теперь обрушивались на тюрьму практически одновременно. Молнии, казалось, били уже прямо в крышу. При виде ослепительного света Ли Бёндо подумал, что больше не в силах так и оставаться в тюрьме. Бросил взгляд на камеру наблюдения в углу. «Они, наверное, сейчас видят меня на мониторе», — подумал он и посмотрел на кандалы, сковывающие ему руки и ноги. Ему давно хотелось со всем покончить, пусть даже такой ценой. И, оказавшись в тюрьме, на какое-то время он уверился, что все уже и вправду позади. Чем больше он убивал, тем бо́льшую пустоту чувствовал. Он убивал, чтобы выгнать эту чертову песенку из головы, но она всегда возвращалась. Не вернулась она лишь тогда, когда он совершил двадцатое по счету убийство. Но теперь совсем другое терзало его. С самого начала дело было вовсе не в песенке. После убийства своей матери он вел самую обыкновенную жизнь. А когда опять начал убивать, то понял. «Отныне я буду лихорадочно рыскать по улицам по ночам, — подумалось тогда. — Едва увидев подходящую женщину, начну искать способ добраться до нее и представлять себе, как убиваю. А потом в один прекрасный день все-таки убью ее, жаждая крови, как алкаши, которые ходят по барам, жаждут спиртного. Мои руки и так уже все в крови. Ноги тоже. Все это время я… я просто искал оправдания, чтобы убивать. Когда я в тот раз пришел в себя, то душил женщину, напевая ту песенку. Это так во мне ожила моя мать. Я-то думал, что убиваю людей, чтобы заставить эту песенку умолкнуть, но теперь я понял. Я продолжаю убивать, потому что хочу услышать ее снова. Я убил свою мать не потому, что ненавидел ее. Я отчаянно хотел, чтобы она любила меня. Я настолько жаждал любви, что заревновал, увидев, как она оказывает даже малейшие знаки внимания какой-то шелудивой кошке. Я тоже желал ее внимания и любви. Хотел чувствовать тепло ее руки, гладящей меня по голове. Хотел засыпать в ее объятиях, слушая, как она поет мне колыбельную. Моя душа всегда была как изъеденный червями древесный лист — повсюду дыры. И стоило мне ощутить продувающий сквозь эти дыры ветер, как я убивал. Но убийства не заполняли пустоты. Так что все еще далеко не кончено». Пустота заполнится, подумал Ли Бёндо, если он опять увидит Сонгён. Она заставит эту пустоту, разъедающую ему душу, уйти прочь. Только б еще разок повидаться с ней! Глядя на камеру в углу, он погрузился в размышления. Как пробиться сквозь эти неприступные стены и увидеть ее вновь? После самоубийства одного из заключенных количество охранников увеличили до крайнего предела. Осужденному к высшей мере преступнику вырваться отсюда совершенно нереально, если он только не мертв. Опять вспышка, опять оглушительный раскат грома. Ливень все так и лил без передышки. Казалось, что буря готова снести мир ко всем чертям. «Вот он, ответ», — подумал Ли Бёндо. И начал готовиться прокладывать себе путь на свободу. * * * Охранник, наблюдавший за мониторами в дежурке, вскочил на ноги как ужаленный. Другой, дремавший в кресле, вытянув ноги, удивленно открыл глаза. — Что такое? — спросонья спросил он. — Этот… этот чокнутый сукин сын перерезал себе глотку!