– Ну перестань, а? Попроси разрешения у матери. Барри сомневался, колебался, но вдруг уступил: – Ладно. Попрошу. * * * Их обиталище сияло чудовищными зелено-золотыми обоями, полоски на которых были расположены слишком тесно, так что семья словно бы ютилась в сверкающей клетке. Мебель была не лучше и наносила ответный удар в виде вульгарно избыточного золотого плетения. Если бы не перспектива очередного переезда, заявила Мэри-Энн, она бы отказалась от найма, невзирая на пеню. Даже если бы пришлось выплатить полную сумму за три месяца. Но ее угнетала не только смехотворная вульгарность обоев. Она страдала от погоды и разводила в камине огонь, которого хватило бы и Жанне д’Арк. Багаж опередил их самих и занял все комнаты, не оставляя путей к отступлению. Луиза прошла маршем через их будущий дом – через мрачную, пыльную череду уродливых, заставленных комнат, каждая из которых была шедевром дурновкусия. Она осторожно осмотрелась и наконец объявила: «Ну что же. Чудовищно. Но уж что есть, то есть». Воздух в городе был ясным, жестким и очень холодным. Луиза выходила на прогулки ранним утром. Она шагала по широким улицам, условливалась обо всех обычных поставках с мясником и зеленщиками, нанимала кухарку и горничную и договаривалась с челядью после продолжительных и упорных допросов. Она настаивала на письменных рекомендациях и ценила вышколенность слуг, независимо от того, знают ли они грамоту. Она посещала публичные лекции, вела заметки и даже задавала вопросы. Она ходила на выставки без сопровождения. Мэри-Энн, гораздо более консервативная и внимательная к мнению других, обвинила ее в том, что она скандализует общество и привлекает недолжное внимание всюду, где появляется. Луиза сделала паузу; презрительное выражение на ее лице становилось все заметнее. – Милая Мэри-Энн. Мне в этом году исполняется сорок. Сорокалетние женщины никого не могут скандализовать, как бы мы ни старались. Ты привлекаешь гораздо больше внимания своим отшельничеством, чем привлекла бы на улице. Уж прости, что указываю тебе на это. Мэри-Энн побледнела, потом побагровела, потом закричала. Луиза развернулась, чтобы выйти из комнаты, и обнаружила в дверном проеме трясущегося ребенка. – Пожалуйста, не ссорьтесь с ней, – произнес из-под слишком большого воротника тихий, но твердый голос. Луиза остановилась на мгновение, потом рассмеялась: – Уговори ее не сидеть взаперти, Джеймс. Ты имеешь на нее больше влияния, чем я. Она сломит собственный дух, расхаживая по клетке. Барри взял мать за руку очень галантным, но интимным движением, как будто она – оскорбленная куртизанка, которой предложили слишком мало денег. Потом он обратился к ней как джентльмен: – Вы окажете мне честь сопроводить меня на прогулку вдоль реки в нынешнее воскресенье в компании моего однокашника господина Роберта Джобсона, с которым я имел удовольствие недавно познакомиться? – Радость моя, тебе не следует так рисковать. – Но если мы ни с кем не будем общаться, это покажется еще более странным. Луиза права. Нам надо создать впечатление, что у нас есть избранный круг друзей. Если просто избегать людей, они подумают, что с нами что-то не так. Или что мы что-то скрываем. Мэри-Энн пожала плечами. Линия ее плеч и тусклый блеск кудрей выражали раздражение, скуку и отчаяние. – Я закажу ложу в театре, – внезапно сказала Луиза, подходя к Мэри-Энн и целуя ее, прежде чем та успела воспротивиться, – а ты должна одеться и поехать с нами. Извини, что я вспылила. Ты погляди только на эти обои. Если ты останешься здесь и проведешь в этих декорациях еще один вечер, эти зеленые и золотые полосы тебя прикончат. * * * Джеймс Миранда Барри стоял за креслом матери, вытянутый по струнке и начищенный, как игрушечный солдатик, которого только что вынули из коробки. Он смотрел на золотую цепочку у нее на шее, подарок Франциско, и чувствовал кожей ее дубликат, скрытый глубоко под складками и запонками. Мать все еще была удивительно красива. Люди смотрели в их сторону. В театре было жарко. Мэри-Энн и Луиза лениво обмахивались веерами, наслаждаясь неприкрытым интересом и шелестом всеобщего внимания. В первом антракте в ложе появился посыльный с карточкой на подносе и поклонился Мэри-Энн. – Доктор Роберт Андерсон изъявляет вам свое почтение, мэм, мисс Эрскин и мистер Барри, и просит дозволения угостить вас в вашей ложе. Луиза подняла брови. Андерсон – известный в городе литератор. Она посещала его лекции по шотландской литературе и философии. Он – редактор, человек влиятельный. Люди искали знакомства с ним. С женами и дочерьми они его знакомили менее охотно. Пьеса содержала ужасающую сцену сумасшествия и бурю на литаврах и ветродуе. Во время оглушительных грозовых раскатов, пока героиня металась по крепостным укреплениям, Луиза и Мэри-Энн обменялись поспешными, почти неслышными репликами: – Нет, я с ним не знакома, но Франциско знаком… – Да… я не сомневаюсь, что в этом нет ничего… – Я думаю, Дэвид в этом поучаствовал… он не хочет, чтобы наш план провалился… – Ребенок постарается говорить как можно меньше… – Вот тот, с огромными усами… девушка слева – это его старшая дочь… – О боже, он идет сюда… Остальное заглушили сценические вопли. Барри заказал прохладительные напитки для матери и для мисс Эрскин. Пока на сцене в качестве интерлюдии выступал жонглер, Барри платил за напитки. Он произносил все положенные фразы, но голос звучал сдавленно и напряженно. Когда он делал заказ, над ним навис покров огромных усов. – Добрый вечер, молодой человек. Я давний товарищ лорда Бьюкана и очень рад нашей встрече. Вокруг юноши сомкнулось бездонное объятие. Манера Барри часто казалась ошеломляюще грубой. Он говорил отрывисто, чтобы скрыть страх. – И вам добрый вечер, сэр. У Роберта Андерсона был наготове грубовато-фамильярный покровительственный тон, но тут его встретил немигающий взгляд, как будто на него уставилась заколдованная лягушка в ожидании поцелуя. Он посмотрел на крошечного, безупречно одетого человечка, не опустившего глаз. Пауза затянулась на мгновение дольше, чем позволяли хорошие манеры. Наконец, удивленный и всерьез заинтригованный, д-р Роберт Андерсон представил свою дочь. – Изабелла, это подопечный лорда Бьюкана Джеймс Барри. Он обучается медицине у доктора Файфа. Барри, это моя старшая дочь, мисс Изабелла Андерсон. Барри поклонился и поцеловал девушке руку с таким видом, словно он австрийский эрцгерцог. Она тоже с самым серьезным видом поклонилась, глядя на него с высоты своего роста. Потом хихикнула. Встреча в ложе прошла превосходно, и значительная часть публики радовалась этому событию, ибо в середине сезона редко появляются новые лица, о которых можно посплетничать. Барри был сочтен настоящим юным джентльменом, а д-р Роберт Андерсон изучил прелестные голые плечи Мэри-Энн с нескрываемым восхищением. Что ж, как ни взгляни, это очень интересно. Подопечный лорда Бьюкана. Если богатый бездетный аристократ берет под крылышко ребенка, это обычно указывает на близкое родство, которое невозможно признать открыто. Но Дэвиду Эрскину скорее под пятьдесят, чем под сорок, а эта неотразимая девушка с блестящими плечами сама еще ребенок, если только – хотя нет, это, конечно, ее отпрыск, рыжая масть, серые глаза, все сходится. А Луиза – старая змея без возраста. Я видел ее в дальнем углу зала, когда читал лекции. Публике всегда кажется, что ты не различаешь лиц. Как бы не так. Да, она всегда сидела на одном месте, тихая и внимательная, как змея возле кроличьей норы. Интересно, почему она не замужем. Ах, миссис Балкли, не откажите мне в любезности… Д-р Андерсон настоял, что после представления его экипаж будет в их распоряжении. Миссис Балкли, мисс Эрскин и мистер Барри любезно согласились. Мысль о приглашении на ужин уже витала в воздухе, когда заиграл оркестр. Последовала церемония, в ходе которой гость откланялся и ретировался. У Мэри-Энн и Луизы накопилось впечатлений на час перешептывания. Начался последний акт. Наша героиня умирала среди готических развалин. Медицина уже не могла ей помочь. Ее рассудок был поврежден безнадежно. Она видела среди руин призраки потерянных любовников. Ее возлюбленный, бандит, рискуя жизнью, завернутый в десятки плащей, появлялся во всех частях сцены, разбитый сокрушительным горем. Его узнала старая кормилица – очевидно, ясновидящая, ибо он был ныне «чудовищно обезображен» шрамами от дуэлей и чащобой бороды и усов. Он признал все свои преступления – долгий список кошмаров. – Да, я грешен безмерно! Но и любил я со страстью бурь и вулканов! Мои страсти соперничали с Природой! В мире маленьких людей я один устоял перед катаклизмом! В каменистых ущельях, под покровом ночи я совершил правосудие мести… Барри был заворожен. – Это все перевод с немецкого, – шепнула Луиза. – Правосудие? – Кормилица всплеснула руками. – Как ты смеешь говорить о правосудии? Ты, кто нарушил мирный сон и бросил перчатку в лице Господне! Взгляни на мою госпожу – ее разум погиб в буре любви к тебе! О негодяй! О бесчестный преступник! Тебе не уйти от судьбы! Смири гордое сердце перед своим судией, перед Господом! – Божье правосудие не для меня! – рявкнул бандит, и зрители ахнули от восторга. Ветродуй пошевелил пламя маленьких факелов. За сценой загудел колокол. С обнаженными мечами прибыли родственники героини. Разбойник заключил ее в объятия. Она, казалось, пробудилась от бесчувствия. Да, она его знает. Она бросилась ему на шею. Радуясь первому просвету в безумии со времен второго акта, она пронзительно прокричала: «Рудольф! Наконец-то! О, я в раю, ибо ни человек, ни Бог нас более не разлучит». Жуткая пауза. Она запевает «Песню о маргаритке», которую они когда-то вместе пели детьми, – ныне это лейтмотив ее безумия. Родственники сплотили ряды, встав прекрасной живой картиной под отблеск факелов. «Рудольф, мой милый…» – песня кончилась вдохом, конвульсией и дивным предсмертным выдохом, пустившим мурашки по спинам всех зрителей. Рудольф громогласно застонал, а затем уложил труп на подмостки в выигрышной позе. Обреченный герой на мгновение замер, обнажив оружие, так что аплодирующая публика могла насладиться сценой во всем ее пафосе. – Никогда! – прокричал он. – Мы никогда больше не расстанемся, возлюбленная моя! Я твой навеки! Он отбросил меч, выхватил кинжал, сунул его в средостение своих плащей и согнулся с трубным криком. Огоньки факелов окружили его, и по сцене прошелестел занавес. Зрители восхищенно рычали. Действительно, последний акт, со всеми устрашающими сценическими эффектами, был могуч и прекрасен. – Мне кажется, что, когда в Лондоне выступала миссис Сиддонс, она лучше справилась с песней, – прошипела Луиза сквозь грохот оваций. Барри вдруг понял, что, пока Рудольф сводил счеты с жизнью, он прикусил язык, и теперь его рот полон крови. * * * Андерсон прислал ландо в воскресенье в два часа; на козлах сидел настоящий кучер, на запятках примостился форейтор. Мэри-Энн ахнула от удовольствия, когда увидела, что экипаж стоит у дверей. Хозяйка трепетала от учтивости, пока они спускались по лестнице в элегантных платьях с безупречными подолами, в мантильях, шляпках, плащах и меховых муфтах. Было ветрено, но еще не холодно. Мэри-Энн предусмотрела все. Она поцеловала Барри в нос, попутно удушая его гигантским шарфом. – Не отходи ни на шаг от своего нового приятеля Джобсона, милый, – наказала она. – Слава богу, лорд Бьюкан прислал нам защитника. План был таков. Барри доставят в парк, где в течение часа он будет прогуливаться со сверстниками, а затем самостоятельно придет к дому доктора на Джордж-стрит. Юноша выучил топографию города очень быстро и теперь настаивал на независимости. Но в кварталы попроще он не совался. Барри привлекал внимание, где бы он ни появился: пальто его было гигантским, а сам он – крошечным. Он выглядел как очень изысканно одетый карлик, который сбежал в полном облачении то ли из театра, то ли из цирка. Иногда дети преследовали его на улицах, голося и швыряясь камушками. Мэри-Энн отчаялась сделать мальчика менее заметным. Его на удивление раздражительный нрав этому не способствовал. Он незамедлительно вступал в драку, стоило ему заподозрить, что кто-то над ним посмеивается. В своем одиночестве он был яростен. Ландо приостановилось у ворот парка, и Барри слез. – Осторожнее, родной, – прокричала Мэри-Энн ему в спину. Он удалялся по пустой тропинке, не тронутой приходом весны. Джобсон ждал на мосту и ножом обдирал ветки. Они церемонно пожали друг другу руки, как два крошечных старинных генерала, договорившиеся о перемирии. – Нож есть? – спросил Джобсон, когда они искали подходящие деревяшки в слякоти речного берега, скользя по мертвым листьям. Барри достал обоюдоострый бандитский кинжал.