— Это мое первое извини, — шепчет он. — Так будут и другие? Как многообещающе, — язвлю я и убираю руку из чувствительного плена. Аккуратно растираю тыльную сторону ладони пальцами под столом, стараюсь убрать ощущение покалывания от его прикосновений. — Камилла выдала и кое-что грандиозное, сама того не подозревая. Она так разошлась, что все кричала: я всех за собой потяну! Тут не надо быть гением, чтобы понять, что свои схемы она проворачивала не одна. Ещё немного поддавил… и наружу вышли такие факты! Был сообщник. Не один, на самом деле, но организатор этого потока, тот, кто и направлял нерадивых клиентов точечно к ней и юристам для решения скользких дел, и годами позволял получать выплаты по сомнительным страховым случаям за огромные откаты — был… Саша откидывается на стуле и смотрит на меня с прищуром. — Догадалась, кто это? — расплывается в улыбке. — Да куда там моему скудному умишке, — обиженно складываю руки на груди. — В сравнении с вашим, Александр Германович, аналитическим. — Андрей Маратович. — Генеральный? — Все ради бабла, представляешь? Ничто не чуждо даже генеральному директору. А он получил это место вовсе не за заслуги перед фирмой, а как чей-то протеже. Когда-то. Теперь ему грозит вполне реальный срок за мошенничество в особо крупных, и никто из его благодетелей не желает светиться в этой грязной истории. — Если доказательств не было, как тебе удалось добиться его увольнения? — А это — самое интересное. Твоими же методами, — снова улыбается он. — Один эмоциональный разговор, один спрятанный диктофон. Одна встреча с акционерами. А там уже закрутилась глобальная чистка, пертурбация кадров, новый генеральный… — Так тебя можно поздравить? — опускаю взгляд на свои сжатые в замок руки. — Ходили слухи, что ты давно метил на это кресло. — И если бы ты не сказала эйчару, что оклеветала меня, так ничего бы и не сложилось… — Я не так, чтобы сказала именно это. А впрочем, не важно, главное же результат. И мне показалось это честным. Увожу взгляд вверх и влево, в окно, выходящее на теплицы. Разговор подходит к концу, и я нервничаю. Что же дальше? Он знает или нет? Какая на самом деле цель у его приезда? — Теперь, когда ты знаешь, что все виновные наказаны, ты будешь счастлива? — глухо спрашивает Саша. От неожиданности вопроса я перевожу взгляд прямо на него. Яркие глаза пытают меня. Ждут ответа, реакции, слов, хоть что-нибудь. — Я очень постараюсь, — искренне отвечаю я. Глава 60 Молчание затягивается. Мы не смотрим друг на друга, каждый в своих мыслях. С языка готов сорваться вопрос: это все? Но я держу его за зубами, гашу этот порыв, потому что на самом деле боюсь услышать то, что он скажет. Перебираю пальцами салфетку на столе, скручиваю ее, сжимаю, снова распрямляю. Через приоткрытое окно слышится гул голосов и работа поливальной системы. Но все эти звуки заглушает бешеный стук моего сердца. — Я люблю тебя, — как молния в темноте. Я застываю. Вся сжимаюсь, словно перед ударом, но нет, хук уже совершен. Сердце грохочет в горле, мешая заговорить, желудок скручивается узлом. Я не в силах поднять взгляд, не в силах даже вздохнуть. Не верю, что все услышала правильно. Это невозможно. Невыносимо. Болезненно. — Я люблю тебя, — повторяет мужчина напротив. — И я приехал за тобой. — Что за… — наконец отмираю. Закрываю лицо ладонями, пытаюсь стереть наваждение, сильно потирая глаза. Зарываюсь пальцами в волосы и громко выдыхаю. — Лея, — звучит мягкое, осторожное. — Сколько ещё ты будешь мучить меня? — тихо спрашиваю его. — Зачем это все? Тебе доставляет это удовольствие? — Я просто хочу быть счастлив. И точно знаю, что это возможно только с тобой. — Ошибаешься. Мы умеем только бесконечно делать друг друга несчастными, — я поднимаю глаза на Александра, пелена застилающих слез делает его лицо размытым, почти некрасивым. — Уходи, пожалуйста. Уезжай. Дай мне шанс выздороветь от тебя. Пожалуйста, — уже шепчу я. — Я не могу, — он шумно сглатывает, вглядываясь в мое лицо. — Я люблю тебя. Говорит твердо, будто сам в это верит. — От того, что ты будешь бесконечно повторять это, ничего не изменится. Нет у нас никакого шанса. — Есть. Я докажу тебе это. Я все для этого сделаю, понимаешь? — эмоционально выдает он. Резко поднимается с места, скрипя ножками стула по плитке, и идет ко мне. Я ошеломленно наблюдаю, как он огибает стол и садится возле меня на колени. Его руки сжимают мои бедра, разворачивая лицом к себе. От очередного скрежета металла я морщусь, но тут же забываю о неприятном ощущении, когда губы Александра прикасаются к моим коленям. — Я буду просить у тебя прощения каждый день. За то дурацкое пари, за свой эгоизм, за то, что не узнал, — губы мягко проходятся по коже. Один раз, второй. — Я буду бесконечно боготворить тебя. Словами, руками, душой. — Пальцами он оглаживает бедра, сжимает ткань шорт. — Я полюблю твоего сына. Стану ему хорошим отцом. Лучшим. И, может, когда-нибудь, ты подаришь мне еще одного… Саша прижимается к раскаленной коже ног щекой, прикрывает глаза, рвано дышит. Он не знает, не знает, не знает! — Выбери меня, — он все еще верит, что у меня кто-то есть. Все во мне полыхает, скребётся, кровоточит. Уши закладывает, словно в них запихали ваты, я слышу только собственное дыхание и вижу только его. На коленях, просящего, отчаянного, невозможно любимого мной. Даже в самых смелых своих фантазиях я не слышала этих слов от него. Не представляла таким… сдавшимся, покоренным. Руки трясутся, когда я опускаю их на его макушку. Когда первым робким движением убираю прядь волос со лба. — Матвей твой сын, — шепчу на грани слышимости. Эти слова раздирают мне горло, отдаются тысячами сомнений в голове. Но сейчас я уверена, не имею права держать их в себе. — Что? — глаза Александра распахиваются, он поднимает голову с моих колен и пронзает своим острым взглядом. — Странно, что ты не понял этого сам, — ещё тише говорю я. Судорожно сжимаю заледеневшие пальцы на коленях. — Ему четыре, у него твои глаза и он такой умный… совсем не в меня. Я прикрываю глаза, и из-под опущенных век вытекают две солёные дорожки. Судорожный всхлип напоминает то ли смех, то ли плачь. Александр молчит. Чувствую, как он поднимается с колен и отходит. С огромным усилием воли открываю глаза и смотрю на него. Он выглядит потрясенным. Потирает шею рукой, мечется взглядом из стороны в сторону. Его грудь под простой черной футболкой вздымается часто и тяжело. Он шокирован, я могу это понять. Неожиданно его взгляд натыкается на холодильник, руки опадают вдоль тела, Саша застывает. — Это он нарисовал? — хрипло, болезненно спрашивает он, наконец. — Да, — у меня получается ничуть не лучше. — У него талант. — Мой отец… он был художником. Он касается одного листа пальцами, очерчивает изображение на нем, ведет к другим рисункам. — У него прекрасное чувство цвета. Нужно отдать его в художественную школу. Знакомый отца возьмёт его, я договорюсь. А ещё у меня дома лежат профессиональные краски, Матвею понравится. Можно переделать спальню под его комнату. Или купим дом, сделаем ему настоящую мастерскую! — Саша все говорит и говорит, как в бреду, словно не понимает… Слезы все не прекращаются, стекают ручьями по щекам, разбиваются о мои голые колени. Он не понимает, не понимает, не понимает! — Матвею хорошо здесь. И мне тоже. Мы никуда не поедем. Голова Александра резко дёргается в моем направлении. Его взгляд безумный, болезненный, глаза покраснели от влаги, которой он не дал выхода. В какой-то момент мне даже кажется, что он не понимает, о чем я говорю. — Не поступай так со мной, — он неверяще мотает головой. — Ты… не можешь дать и сразу отобрать. Саша делает шаг назад. Ещё один. И ещё. Пока не упирается в дверь, ведущую в другую часть дома. Закрывает глаза ладонью, сжимает их, словно прогоняя из них песок. У меня сжимается сердце. Мне хочется утешить его, пообещать то, что не исполню, дать ему надежду. Но это жестоко. Лучше так. Потому что я точно знаю, что лучше для сына и никогда не поставлю его на второе место. — Пожалуйста, — наконец говорит он. — Пожалуйста, Лея. Каждое слово отдается тупой болью. Потому что я хочу согласиться на все. Потому что тело, вопреки разуму, тянется к нему, желает заключить с ним союз и плевать ему на последствия. Но я помню слова отца: нужно слушать голову. Она не врёт. Поэтому просто мотаю головой и тихо подвожу черту. — Наша жизнь здесь. Твоя — там. Просто не судьба, понимаешь? — Пиздец, Лея. Это пиздец, — он злится. Выпрямляется в полный рост, сжимает кулаки. — Но мы ещё посмотрим, — жёстко заключает он и размашистым шагом выходит через веранду. Я остаюсь сидеть на стуле посреди пустой кухни. Словно прижатая прессом, раздавленная отчаянием и злостью. Почему все не может быть просто? Почему мы не достойны хорошего финала, где каждый из нас счастлив. Почему кому-то обязательно должно быть больно? Я сижу, снедаемая острым желанием бежать за Александром, вернуть его, кинуться в его объятия и согласиться на все. Умираю от глупого чувства ответственности перед сыном, отцом, перед самой собой. Сотни раз проговариваю самой себе, почему нельзя, почему не правильно. Но все равно плачу, потому что хочу. Что он будет делать теперь? Захочет познакомиться с сыном? Потребует видеться с ним? Будет давить на меня, чтобы я согласилась переехать? Он может. — Дочь, — раздается за спиной. Я быстро вытираю щеки, будто отец не поймет, что я плакала по моим красным глазам. — Там этот твой псих такое вытворяет… Я вскакиваю с места. Боже, что он натворил? — Где? — На грядках! — мне кажется, или отец почти смеётся?