— А он этого не знает! Надеюсь, он больше сюда не явится. — Не беспокойся, он не придет, — тихо говорю я. — Лея, ты же не поддалась на его фальшивые заверения? Или он угрожал? Папа внимательно всматривается в мое лицо, от него ничего не скроешь. — Нет, он не угрожал. Но сказал кое-что… Он был убедителен. — Дочь, посмотри на меня, — строго говорит он. — Сердце с головой могут быть не согласны, но последняя всегда будет права, понимаешь? У сердца нет глаз, оно не способно анализировать, и оно не слышит правды. Доверяй только своей голове. Теплая ладонь ложится на мою, слегка шершавая кожа согревает, дает необходимую сейчас уверенность. — Он не подставлял меня, — зачем-то пытаюсь оправдать Александра в глазах отца. — Вот как, — снисходительный наклон головы. — И кто же тогда? — Не знаю. Но он выяснит, — уверенно говорю я. Следует тяжелый вздох. Отец встает и наливает воду в чайник. — Ты все еще очень доверчива. Наверное, это моя вина, хотел, чтобы ты выросла доброй и искренней и не думал, что этим будут пользоваться. — Пап, проблема не в том, как ты растил меня, а в том, что других было некому воспитать правильно. Я тоже встаю и обнимаю отца со спины. Прикладываюсь щекой к его плечу, глубоко вдыхаю родной запах. — Все будет хорошо. Мы с Матвеем приедем через несколько дней, и все станет как прежде. Нет, лучше. У меня уже руки чешутся испытать новые сорта клубники. — Ага, знаю я твои испытания — в рот и все дела! — смеётся он. — Это называется дегустация! — Это называется обжорство! — Все будет хорошо, пап. Обещаю, — шепчу ему в спину. — Я знаю, — сжимает мою ладонь. Утро понедельника выходит очень волнительным. Странно, но после разговора с Александром я растеряла всю уверенность. Меня гложет чувство вины за то, что я сделала, кажется, неправильным лишать его работы за дурацкие любовные игры. Но будет глупо сейчас отступить, да? И десятки других девушек не согласились бы сейчас с моим приступом благородства. И все же, когда я приезжаю к офису "Маффина" за руку с сыном, грызущее чувство внутри не утихает. В отделе по работе с персоналом меня встречают пренебрежительные взгляды, только подтверждающие, что мне здесь не место. Никогда не было. Валентина Николаевна смотрит на меня почти с ужасом, когда я озвучиваю свое желание уволиться. — И к чему был весь этот цирк? — прямо спрашивает она, пронзая своими холодными глазами. — Это была месть, не больше, — откровенность за откровенность. — А сейчас я бы хотела написать заявление и расстаться с вами в ближайшие три дня. — А отрабатывать ты не собираешься, дорогуша? — зло шипит она. — Я на испытательном сроке, не нужно думать, что я идиотка. Я знаю свои права. — Бери листок и ручку. Приказ на увольнение Александра Германовича и письмо с характеристикой, я так понимаю, тебе уже не нужны? — Оставьте себе, на память. Присаживаюсь за стол для посетителей рядом с сыном, который с интересом прислушивается к нашему разговору, и приступаю к заявлению. — Так ты собираешься судиться с ним? — как бы, между прочим, спрашивает эйчар через пару минут тишины. Я знаю, что это за вопрос, и к чему приведет мой ответ. Это тот самый момент, когда я должна принять для себя решение, дать отцу моего ребенка шанс вернуть свою работу или нет. И, не смотря на все противоречия внутри, я уже давно приняла это решение. — Нет. И никогда не собиралась. Кладу перед Валентиной Николаевной два заявления — одно на увольнение, другое на неоплачиваемые отгулы — и поворачиваюсь к сыну. — Пошли, Матюш, — протягиваю ему руку. — В среду к двенадцати за трудовой и приказом, — холодное в затылок. — Я приду. Как только покидаю здание, обруч, сжимающий легкие, наконец, спадает, и я делаю глубокий вдох облегчения. Смотрю на сына и улыбаюсь. Он не должен заметить, как меня трясет. — Ну что, в парк? — Ага! — радостно говорит он. — Лея, привет! — доносится справа. Поворачиваюсь и вижу перед собой глубоко беременную жену Руслана. Она выглядит ещё больше, чем при нашей последней встрече и еще счастливее. — Привет! — искренне улыбаюсь я. — Как дела? — ее добрые зеленые глаза перемещаются от меня к сыну и обратно. Потом снова к сыну. — Хорошо, — говорю преувеличенно-радостно, желая отвлечь от столь пристального разглядывания Матвея. — Я слышала, что произошло, — доверительно говорит она. — Рус рассказал. Он здесь, кстати, а я так, за компанию. Врач говорит, надо двигаться, чтоб ускорить процесс, уже перехаживаю, — она кладет руки на живот и слегка поглаживает его. Меня умиляют эти действия. Я понимаю их суть и эмоциональную подоплеку. Мне хорошо знакомы эти ощущения. — Кого ждете? — Мальчика, — она расплывается в очередной улыбке. — А твоему сыну сколько? Мне не хочется отвечать, не потому, что этот вопрос некорректный или раздражающий. Просто он опасный. А я должна защитить Матвея. — Мне четыре, — выдает дитя, видимо недовольный тем, что мама молчит. И показывает ладошку с согнутым большим пальцем. — Совсем большой, — мягко говорит она ему. — Какие красивые у тебя глаза! — и смотрит на меня. Я бледнею, ощущая, как кровь отлила от лица. Конечно, она заметила. Со стороны это очевидно, как то, что сейчас день. — Нам пора, — пытаюсь закончить разговор, который ни к чему хорошему не приведет. — Была рада увидеться. — Я тоже, Лея. И удачи тебе. — И тебе. Мы с Матвеем разворачиваемся в сторону метро, я почти бегу, крепко держа сына за руку. Пытаюсь обогнать стук своего сердца и свой собственный страх. «Она все поняла. Она все поняла» — бьется в голове, терзает каждую клетку. Возможно, прямо сейчас она говорит об этом мужу, а тот звонит Александру. У меня совсем мало времени. Вместо прогулки по парку мы идём собирать вещи и спустя несколько часов входим в зал аэропорта. Матвей злится на меня, потому что очень хотел еще погулять по большому завораживающему городу, и я вру ему, что мы обязательно сделаем это в следующий раз. Это для его же блага. Я спасаю нас. Глава 57. Александр Рус не в восторге. Меряет шагами комнату, тянется к очередной сигарете. Я просто жду его решения. Если он не согласится, придется искать другие пути, выискивать обходные дорожки, задействовать не столь надежных людей. И тратить драгоценное время. То, что оно драгоценное, я чувствую каждой клеткой, каждым нервом в истерзанной душе. Внутри полный раздрай, никак с собой не совладать. Точно знаю только одно: я должен знать, кто это сделал, должен разобраться с тем или теми, кто взял на себя роль вершителя судеб. Наказать. За Лею. За себя. За то, что так и не случилось между нами.