Намного. Судя по едва заметным морщинкам вокруг глаз, ему было лет тридцать пять. И хотя это еще не старость, рядом со мной – а мне двадцать три – он казался человеком практически из другого поколения. Мне и это в нем понравилось. А уж если он так уверенно владеет руками, то, возможно, и языком тоже. Я имею в виду – в беседе. Темные волосы аккуратно уложены, сшитый на заказ шерстяной смокинг настолько черный, что все остальные блекли на его фоне. Начищенные туфли сияли ярче «Ролекса», хвала за это Господу. Мужчины, выставляющие свое богатство напоказ, такие капризные. И он был очень красив. Острый подбородок, высокие скулы, серо-голубые глаза, прямые черные брови. Более чем красив. Обольстителен. Мои губы тронула легкая улыбка. – Спасибо, – вполголоса поблагодарила я, опуская ногу обратно на пол. Его пальцы скользнули на дюйм выше по моей икре, прежде чем отпустить. По коже пробежал озноб. А он действительно смелый. Я выдержала его взгляд – цвета облаков, полных непролитого дождя, – и затем мужчина поднялся, выпрямившись во весь рост и не делая ни малейшей попытки отодвинуться. – Теряешь обувь, проливаешь напитки… ты всегда такая оторва? – поддразнил он меня, и тепло разлилось внизу моего живота. – Трогаешь незнакомых женщин, бросаешь высокомерные замечания… ты всегда такой грубиян? – парировала я. В его глазах мелькнули искорки смеха, но я не стала дожидаться ответа. Взяв со стола свой бокал, я скользнула мимо мужчины, возвращаясь к картине. Если он такой, каким мне показался, то последует за мной. Ему придется постараться, чтобы завоевать мое внимание, пусть он меня уже заинтересовал. Я поднесла бокал к губам, ощутила на языке холодную горечь пузырьков и почувствовала, что мужчина наблюдает за мной. – Не похоже, что ты здесь веселишься, – заметил он, шагнув ко мне. У его одеколона был тонкий приятный аромат, и мои веки на мгновение затрепетали. – Напротив… – Я указала на репродукцию. – Я как раз размышляла о том, что немного бензина и одна спичка улучшат эту картину. Он тихо рассмеялся, его глаза замерцали в тусклом свете банкетного зала. – Все так плохо, да? Я со вздохом кивнула. – Плохо. Стоя с ним бок о бок, я в полной мере оценила его комплекцию. При росте в сто семьдесят сантиметров меня нельзя назвать коротышкой, но даже на каблуках я доставала ему только до плеча. Мужчина обладал широкой грудью и мускулистыми руками – этого не мог скрыть даже смокинг. Незнакомец посмотрел на меня сверху вниз с явным выражением превосходства. – И часто тебя посещают пироманские фантазии? – спросил он, открыто забавляясь. Я снова повернулась к картине, рассеянно глядя на нее и обдумывая его вопрос. Меня посещало много фантазий, и пироманских, и прочих, но какой простушкой бы я показалась, признавшись ему в этом? Слишком банально. Не стоит поддаваться. – Я не хочу ничего поджигать, – заверила я собеседника. – Мне просто нравится стоять посреди горящих комнат. Я допила шампанское и повернулась, чтобы поставить бокал на стол, но мужчина остановил меня. – И как долго бы ты так простояла? – спросил он задумчиво. – То есть до того, как попыталась бы сбежать? – Дольше всех. Он усмехнулся. – А как насчет тебя? – задала я встречный вопрос. – Ты бы бросился к выходу вместе с обезумевшей толпой? – Нет, – ответил он. – Я, естественно, уже стоял бы на улице. Озадаченная, я прищурилась. – В конце концов, это ведь я здесь все поджег, – прошептал он. У меня заболела челюсть – так сильно захотелось улыбнуться. Во время разговора мужчина смотрел мне прямо в глаза. Конечно, меня интересовали не столько его ответы, сколько его способность поддерживать беседу. Я могла бы поучаствовать в светском разговоре, но все получилось гораздо веселее. – Жаль, что тебе не нравится эта картина, – сказал он. У меня снова завибрировал телефон, но я проигнорировала его. – Дега – замечательный художник, – откашлявшись, заговорила я. – Он мне нравится. Во многих своих работах он стремился передать движение, а не изображать неподвижные фигуры. – Кроме этой. Собеседник кивком указал на полотно с изображением одинокой женщины, сидящей в баре. – Да, кроме этой, – согласилась я, сделав жест в сторону работы под названием «Абсент». – Дега также пытался показать людей, оторванных от общества. Когда эту картину представили публике, критики назвали ее уродливой и отвратительной. – Но тебе она нравится, – заключил он. Я медленно двинулась вдоль стены, не сомневаясь, что за мной последуют. – Да, даже когда репродукция выполнена плохим художником, – пошутила я. – Но, к счастью, никто здесь не заметит разницы. В ответ я услышала тихий смех. Вероятно, мужчина раздумывал, принимать ли сказанное на свой счет или нет. Впрочем, он показался мне человеком, которому на самом деле плевать на чужое мнение. Вряд ли ему хотелось добиться моего расположения. Я заметила, как его взгляд скользнул по моей спине – единственной, за исключением рук, части тела, которую не скрывали уложенные крест-накрест слои ткани, – и опустился на бедра. Я вышла на широкий, уставленный зажженными свечами балкон, где была почти не слышна играющая в зале музыка. – Тебе ведь на самом деле не интересно обсуждать Дега, правда? – Я подошла к перилам, повернув голову ровно настолько, чтобы держать мужчину в поле зрения. – Срать я хотел на Дега, – заявил он без всякого стыда. – Как тебя зовут? – И это тебе тоже не так уж важно знать. Он схватил меня за руку. Слегка обернувшись, я взглянула на него снизу вверх. – Я не задаю вопросов, на которые не хочу получить ответы. Это прозвучало как предупреждение. Я сжала пальцы в кулак, сердце пропустило удар. Хотя у меня сложилось впечатление, что этот мужчина обладает довольно игривым нравом, теперь я поняла, что он не так прост. – Истон, – сдалась я. Отвернувшись от него, я вцепилась в перила и сделала глубокий вдох. Запах магнолий из банкетного зала защекотал ноздри, соединившись с едва ощутимым ароматом, присущим лишь Французскому кварталу. Старое дерево, выдохшийся ликер, прелая бумага и дождь, – все это вместе рождало благоухание, едва ли не более восхитительное, чем еда, купленная во время тихой утренней прогулки в тумане по Бурбон-стрит. – А ты не хочешь узнать мое имя? – Я не задаю вопросов, на которые не хочу получить ответы, – невозмутимо ответила я и почувствовала, что он улыбнулся. От вида Французского квартала у меня захватывало дух. Море людей буквально затопило Бурбон-стрит, в толпе едва хватало места, чтобы развернуться. За все пять лет, проведенных в этом городе, мне редко доводилось созерцать подобное зрелище, так как во время Марди Гра я предпочитала посещать тусовки на Френчмен-стрит. Но все же я испытывала благоговейный трепет. Вечерние улицы, неоновые вывески баров, джаз-клубов и ресторанов, бусы, летящие с балконов, – все это создавало красочную картину, полную света, музыки, возбуждения и голода. Во время Марди Гра было дозволено все. – Ешь до отвала. Пей сколько хочешь. Только заикнись, и… – я почувствовала, что мужчина придвинулся ко мне, – …все твои желания будут удовлетворены. Марди Гра – это карт-бланш. Одна ночь, в течение которой никаких правил не существует и можно делать все что хочешь, потому что со следующего утра – Пепельной среды – будешь замаливать грехи и очищать от них душу в течение следующих шести недель Великого поста. Я завидовала всеобщему беззаботному веселью, мечтая набраться смелости и забыть обо всем, отбросить все страхи и посмеяться над тем, чего не вспомню утром. – Вот это столпотворение! – заметила я, наблюдая за толпой, заполонившей всю улицу, насколько хватало глаз. – Не хотела бы я оказаться в центре. Откинув за плечо длинные темно-каштановые волосы, я повернула голову и встретилась взглядом с собеседником. – Но мне нравится наблюдать за всей этой суматохой сверху, – призналась я ему. – Так нельзя, – проворчал он с едва заметной улыбкой. – Каждый должен хотя бы раз испытать на себе безумие уличной толпы. – Обходя лужи рвоты, да? Он покачал головой и, опершись на перила, спросил: – Так чем ты занимаешься?