— Всё, а сейчас не теряй время и иди… Извини, езжай, обустраивайся. Здесь недалеко — в полукилометре от военкомата. Кстати, может, тебе помочь? Ребята тебя докатят. Как ты справляешься одной рукой? — Спасибо, я сам докачусь, а рука моя трёх стоит, к тому же левой культёй помогаю, ведь у меня только кисть отсутствует. — Ну, до свидания, офицер, увидимся. — До свидания, товарищ полковник, — лихо произнёс капитан Дарьянов и, отдав честь, выкатился из кабинета военкома. Передвигаясь по коридору к выходу, Пётр долго слышал, как надрывно кашлял полковник, крича что-то в трубку телефона. В доме инвалидов, а точнее престарелых, Пётр растворился среди такого же однообразия колясочников и полуживых старцев. И, несмотря на то что ему выделили отдельную комнату, стремление сбежать из этого царства раздирающего одиночества и заброшенности не покидало его с первой минуты появления там. Только переночевав, он тут же уезжал из этого «санатория» в городской парк или на кладбище к своим родителям. Пётр непрестанно бомбил администрацию дома престарелых, не звонили ли ему из военкомата. Сам же он не хотел раньше времени надоедать по горло занятому комиссару и ждал, когда тот вспомнит о нём. Ведь обещал же. На четвёртый день Пётр не выдержал. Подкатив к военкомату, он попросил дежурного офицера записать его на приём к полковнику Быстрову если не на сегодня, то хотя бы на завтра. На что тот сухо ответил, что вчера днём комиссар в тяжёлом состоянии доставлен в госпиталь. И что капитана Дарьянова только через неделю сможет принять временно исполняющий обязанности комиссара подполковник Воротило. — Послушай, старлей, — произнёс Пётр, подкатившись к самому окошечку приёмной. — Ты себе можешь представить, что значит жить в доме престарелых в молодом возрасте? Наверное, нет, вот и я тоже. Поэтому прямо сейчас проси комиссара, чтобы он меня принял. А иначе буду целую неделю жить прямо здесь и дожидаться приёма. Старший лейтенант сильно смутился, видя неподдельную напористость и непреклонность боевого офицера. Дежурный тут же связался с комиссаром и то ли боязно, то ли робко объяснил ему, что капитан ни при каких обстоятельствах не покинет военкомат до тех пор, пока его не примет военком. После небольших проволочек Петру всё же разрешили посетить комиссара. Вкатившись в кабинет, Пётр обратил внимание, что вместо потертого старого стула, на котором сидел полковник Быстров, стояло шикарное кресло, на котором восседал новоиспечённый комиссар. Это был уже немолодой, слегка лысоватый и не в меру упитанный мужчина. Китель его не был застегнут, поскольку выпяченный животик не позволял это сделать. А если и позволял, то для этого его надо было как следует втянуть. Глазки у подполковника были маленькие и непрерывно бегали, не суля ничего хорошего. По всему ощущалось, что это не тот начальник, который на первое место будет ставить общественное, нежели личное. Это был человек, для которого эта работа с человеческим материалом была не чем иным, как очередным трамплином на карьерной лестнице. — Ты что расшумелся, как торговка на базаре?! Что за несдержанность? Не забывайтесь, Дарьянов, что вы ещё офицер. Что же за армия такая будет, если я буду принимать офицеров, как раскапризничавшихся барышень? — Извините, товарищ подполковник, и войдите, пожалуйста, в моё положение. — Уже вошёл, а иначе принял бы я тебя, как же. Вон сколько дел — вагон и целая тележка. — Ещё раз прошу прощения, товарищ военком. — Ладно, что хотел? — Три дня назад я был на приёме у полковника Быстрова, — Пётр опустил голову и скорбно произнёс: — Я очень сожалею, что с ним произошёл такой удар, и надеюсь, что он поправится. — Я тоже, — сухо произнёс подполковник Воротило. — Так вот, полковник Быстров обещал мне помочь уже на следующий же день. Выделить мне комнату в ремонтируемом Доме офицеров. Я же, в свою очередь, приму активное участие в помощи по реабилитации инвалидов — бывших афганцев, как и я. Не дав договорить капитану, Воротило искренне рассмеялся и сквозь смех произнёс: — Это как же ты будешь реабилитировать, когда тебя самого надо реабилитировать и кормить с ложечки? Ну, право, не смеши, капитан. И потом, не принимай всерьёз маразматические выдумки и фантазии выжившего из ума престарелого человека, приросшего к своему месту. Да так, что только болезнь помогла ему освободиться от этой должности. Сейчас другое веяние, капитан, — осмотрись по сторонам. Отовсюду летят старпёры, даже с самых верхов, освобождая место энергичным, творческим личностям со свежей и кипучей кровью. Воротило встал и начал ходить по кабинету, с насмешкой приговаривая: — И потом, какой Дом офицеров? Какие, к чёрту, кружки? Ну, прямо как дети. Забудь, капитан, про Дом офицеров, это уже в прошлом. В недалёком будущем на его месте будет выситься Дом торговли, который так необходим сейчас людям вместо потрёпанных и примитивных фильмов вроде «Чапаева». Так что вот куда ты должен направить свои усилия, капитан Дарьянов. Ну, а пока мы в твоей помощи, к сожалению, не нуждаемся, так что живи спокойно, получай льготы, пенсию. На квартирную очередь мы тебя тоже поставим, обязательно поставим. Вот и всё, капитан. Ещё будут вопросы? Если нет, то милости просим в следующий раз. А сейчас я спешу. И подполковник вознамерился выйти из кабинета. — Мне абсолютно негде жить, — хрипло выдавил из себя Пётр. — На всём белом свете я один. Родственников у меня нет, родители умерли, жена… Комиссар вновь нехотя присел в кресло и ещё раз пролистал личное дело капитана Дарьянова, затем строго произнёс: — А куда вас временно определил полковник Быстров по месту жительства? — В дом престарелых. — Тогда чего же вы хотите от меня, капитан Дарьянов? — А вы попробуйте там пожить, товарищ подполковник, хотя бы недельку. Мне даже в Афгане глиняный чум предоставили. — Ну, во-первых, это всё же не на улице жить, а в благоустроенном доме инвалидов, — через губу проговорил подполковник, буравя взглядом Петра. — Во-вторых, каждый должен находиться на своём месте. От меня жена не сбегала. И в-третьих, значит, вы в Афгане себя достойнее проявили, чем на Родине, коль вас там высоко оценили, предоставив благоустроенное жилье. Пётр подкатился к новоиспечённому военкому и, глядя в глаза, произнёс: — Знаешь, подполковник, мне об твою заплывшую харю свою чистую руку не хочется пачкать. Но твоя рожа обязательно когда-нибудь встретится… нет, не с кулаком, а непременно с офицерским сапогом. Это я тебе точно гарантирую. Засранец. Воротило побагровел, выпучил глаза, затем заорал: — Патруль!!! Немедленно ко мне! Через мгновение в кабинет ворвались два молодых лейтенанта с повязками на рукаве, по случаю ожидавшие приёма у комиссара. — Немедленно вышв… выкатить этого капитана как дискредитирующего высокое звание офицера. Молодые ребята замешкались, увидев в инвалидной коляске искалеченного офицера с боевыми наградами на груди. — Давай, ребята, давай. Только учтите, вам придется повозиться. У меня хоть и одна, но очень крепкая рука. Но, я думаю, молодость всё же возьмёт верх, и вы справитесь. И Пётр покатился на них. Лейтенанты встали по стойке смирно и взяли под козырёк. — То-то же. А с тобой, засранец, мы ещё встретимся. И Пётр покатился на выход. — Вы слышали это оскорбление? — рявкнул Воротило. — Никак нет, товарищ подполковник, — отчеканили два лейтенанта. — Вон отсюда!!! Сопляки! Глава 7 Возвращаться обратно в дом престарелых, в своё временное жилище, Пётр не хотел. Может быть, через много-много лет ему там и будет уютно, но только не сейчас. Он вновь съездил на кладбище к родителям, несмотря на то что катиться пришлось далеко. Для себя Пётр решил не делать никаких поблажек, как бы не было трудно. Он постоянно гнал от себя мысль, что он инвалид. Тем не менее без людей он не мог обойтись. И они везде и всюду бескорыстно шли ему на помощь. Там, где были высокие бордюры, ему помогали подняться, там, где впереди преграждала дорогу яма или лужа, его переносили. И никто не роптал и не сказал в его адрес худого слова. Лишь только однажды его обругал спешащий таксист, когда Пётр медленно переезжал дорогу. Пётр стал свыкаться с окружающей обстановкой и перестал комплексовать. И уже без всяких проблем обедал в столовой и посещал многие общественные заведения. В своих мыслях он ушёл далеко вперёд. Он решил: как только найдет стабильный заработок, сразу начнёт копить деньги на протезы и пластическую операцию, чтобы со временем не отличаться от остальных людей. Но это всё в будущем, а что же теперь? Ни жилья, ни работы. Да и помочь особо некому. Деньги, данные полковником Быстровым, были на исходе. Проще всего было вернуться в дом престарелых, есть казённый харч, спать на скрипучих железных кроватях времён русско-японской войны и спокойно дожидаться пенсии по инвалидности. Но Пётр был готов замерзнуть на улице, но не возвращаться в это скопище кислых запахов и гнетущей мертвецкой атмосферы. Ему было жалко этих стариков, но записываться в их ряды Пётр не спешил. Вот с такими грустными мыслями он катил по одной из улиц Воронежа, не замечая, что пошёл мелкий дождь. Одет он был в гражданскую одежду, храня офицерскую форму с наградами для особых случаев. Дождь усилился, и Пётр вынужден был зарулить под навес автобусной остановки. Неожиданно, спасаясь от дождя, под навес заскочил Иван Шведов, его старый сослуживец. — Привет, Петруха, — произнёс запыхавшийся Шведов таким тоном, как будто они расстались всего час назад. — Привет-привет, Ваня! Ты, видать, с работы? — Да нет, так, не пойми что. Я ведь сейчас тоже в поисках с этой долбаной перестройкой. С армии я уже года два как демобилизовался, ну и понесло по волнам. В общем, ношусь, таскаюсь, а прибиться всё никак не могу. Хотя в последнее время кое-что наклюнулось — взяли в одну фирму, но неизвестно, надолго ли. Но там приходится крутиться. Платят неплохо, но страшно не любят, когда задают вопросы. Говорят: либо работай, либо задавай вопросы, но не у нас. И Шведов ехидно усмехнулся, а потом, стукнув себя по лбу, воскликнул: — Господи, вот дурак. Всё про себя да про себя. Ты-то как? Давай, рассказывай, где живёшь, куда устроился? — Да устроили в доме престарелых от военкомата, но я туда не вернусь. А о работе что говорить? Уж коль ты, здоровый и образованный мужик перебиваешься и не можешь себе найти постоянный заработок, так что ж говорить обо мне, Ваня. — Так-так-так. С работой понятно. А где же ты сейчас живёшь? Куда ты на ночь поедешь спать, ну и так далее? — Город большой, на первых порах не пропаду. В конце концов, есть вокзалы, а там видно будет, — усмехнулся Пётр. Иван тяжело вздохнул. — Ну, ты даёшь, Дарьян. Иван присел на скамеечку и повернул к себе инвалидное кресло. — Знаешь, Петька, смотрю я на некоторых здоровых, сильных и порой даже преуспевающих мужиков и не понимаю ихней новомодной депрессии, их стенаний, недовольства жизнью, постоянного брюзжания, как всё плохо и ужасно. Хоть на денёк засунуть бы их в твою шкуру и полечить там. Вмиг излечились бы и пожизненно считали бы себя самыми счастливыми людьми на всю оставшуюся жизнь. А ты молодчина, Петька, не каждому дано столько вынести и достойно держаться. — Ладно, Иван, иди. Тебя дома заждались, а ты мне тут лекции читаешь. Думаю, свидимся как-нибудь. До свидания. И Пётр отъехал от остановки. Как назло, начался сильный ливень. Постояв несколько секунд в нерешительности, Иван бросился ему вслед. Догнав коляску, он резко развернул её и выпалил: — Ты что ж, Петька, меня за сволочь держишь? А я, между прочим, человек. И кто ж я буду, если сейчас брошу тебя, как собаку, под этим холодным дождём? Своего старого друга, да просто человека! А ну, поехали ко мне домой. И плевать, что они скажут. Чихать я на них хотел, в особенности на тёщу. Иван зашёл за спину Петру и покатил коляску к своему дому. — Я не поеду к тебе! Слышишь, остановись! — закричал Пётр и, видя, что Иван не реагирует на его просьбу, резко зажал правой рукой колесо. От сильного одностороннего момента коляска опрокинулась, а вместе с ней в луже оказались Пётр и упавший на него Иван. — Твою мать! Ты что ж, чертяка, творишь? — ругаясь, закричал Шведов, отряхивая с Петра и себя грязь. — Я же тебе сказал. К тебе я не поеду! — Что ж мне с тобой делать-то, бродяга ты мой?