Пётр вновь очутился в своей любимой стихии. Единственно, чего не хватало, это подручного материала и специального инструмента, потому что даже острого ножа было недостаточно для производства поделок. Подручный материал моментально приволокли мальчишки и девчонки, втихаря утащив из своих домов. И на глиняном полу образовалась целая куча всевозможных цветных тряпочек, дощечек и соломы. Не откладывая в долгий ящик, под восторженные взгляды афганских ребятишек Пётр приступил к работе. Ах, если бы у него была кисть левой руки, он бы сотворил чудо! Но всё равно, крепко зажав изделие локтевым суставом левой руки, правой Пётр непрерывно что-нибудь мастерил. Кроме того, это такое счастье — творить! Уже были сделаны два кораблика с разноцветными парусами для мальчишек и три куколки для девочек. Ребята тоже, как могли, помогали ему, поднося или держа какой-нибудь предмет. К вечеру, сильно устав, Пётр прекратил работу и попросил ребят удалиться, чтобы отдохнуть. Несмотря на свалившуюся усталость и резкую боль в культях ног, Пётр был страшно доволен и вскоре тут же уснул прямо на глиняном полу. На следующий день «слава» о нём разнеслась по всему кишлаку благодаря неугомонным сорванцам. К полудню его посетили два старейшины и, немного поговорив, предложили делать поделки для продажи в небольшом городке, который находился далеко от их кишлака. Пётр был на седьмом небе. И началось. Первым делом он соорудил себе плоскую инвалидную коляску из принесённых жителями кишлака материалов, и жизнь сразу намного усовершенствовалась. Вскоре вдоль стен его убогой лачуги восседали весёлые петрушки, куклы и стояли кораблики. Кроме того, Пётр не чурался ремонтировать не весть какую бытовую технику, приносимую жителями кишлака. Жители же приносили ему еду. А всё детское население души не чаяло в шурави. Когда коляска Петра застревала в «зыбучих» песках кишлака, ребятишки шумной ватагой вытаскивали его, а затем на верёвке тащили коляску к месту назначения. Кроме того, афганские ребятишки существенно помогали Петру в его творческой работе. Мальчишки делали заготовки для поделок, а девочки обшивали готовые куколки платьицами и прочими украшениями. Когда Пётр самоотверженно работал, то распевал русские народные песни. И однажды, выползая из своей лачуги, обнаружил рядом с ней некоторых жителей, которым очень нравились эти песни. Но, несмотря на всё это, многие жители продолжали чураться его, в особенности мать Гульнар — Аиша, у которой муж погиб на войне. Она наказывала дочь, если та была возле Петра вместе с остальными ребятишками. Но девочка не боялась побоев матери. Гульнар часто приходила к Петру, когда он отдыхал у порога, устав от нелёгкой работы. Девочка садилась рядом и грустно смотрела на его мозолистую ладонь. Пётр её как-то спросил: — Ну что, Гульнар, опять тебя мамка ругала за то, что ты с ребятами ходишь ко мне? — Ну и пусть, — насупилась девчушка. — Мамка говорит, что ты плохой шурави, что ты убил моего папку. А я не верю. Разве ты мог это сделать без ножек? Разве бывают дядьки злыми, если делают таких добрых и хороших куколок? К тому же ты похож на моего папу. У Петра подступил ком к горлу. Он нежно обнял худенькую девчушку и, забывшись, тихо промолвил по-русски: — Ты очень добрая девочка, совсем как моя доченька Мариночка. Однажды, после своих разбойных вылазок, в кишлак заявились моджахеды, чтобы укрыться и отдохнуть среди мирного населения. Немного погодя в гости к Петру пожаловал их командир, который когда-то распорядился оставить Петра в живых и вылечить. Он долго стоял в его жилище, разглядывая многочисленные весёлые поделки, теснящиеся на полочках, затем произнёс: — Вот. Лучше радовать людей, чем убивать их. Затем он обратился к своим людям: — Почему до сих пор этот неверный не мусульманин? — Мы пытались, но он неисправимый православный, господин. Командир моджахедов минуту постоял молча, сурово глядя на капитана Дарьянова, затем философски произнёс: — Ладно, раз верит, значит, бог един. Пётр прочитал в его глазах некую благосклонность к нему и, воспользовавшись этим моментом, произнёс по-афгански: — Командир, переправьте меня в Союз, иначе я здесь сгину. Зачем я вам здесь нужен такой? — А ты уверен, что там, в Союзе, ты им нужен такой? Хорошо подумай, шурави Пиота, а там посмотрим. Когда Пётр сидел на улице, к нему подходили его бывшие враги и всё ещё с опаской и каким-то внутренним трепетом смотрели на когда-то устрашающего шурави Дарьяна, наводящего смертельный ужас на духов. Среди них нашёлся и такой, который участвовал в последнем бою у вертолёта. Его звали Рахим, он был миномётчиком. Подойдя вплотную к Петру, он с нескрываемой злобой рассмеялся и с издёвкой произнёс: — Ну что, шурави Дарьян, вырвали твоё жало?! А ведь это я тебе миной ноги оторвал, чтобы ты больше не топтал нашу священную землю. Вот и сиди теперь вместе с собаками. Никому ты теперь не нужен, пёс паршивый! Ни себе, ни семье, ни твоему долбаному государству. Уродина! Товарищи Рахима не одобрили его выходки, тем не менее промолчали и вместе удалились на вечернюю молитву. Пётр медленно заполз в своё логово и, закрыв лицо рукой, начал неистово кататься по полу, издавая звериные стоны. Сквозь пелену слёз он глянул на своих смеющихся кукол и в бешенстве заорал: — И вы смеётесь надо мной?! Смейтесь-смейтесь, теперь это всё, чего я достоин! Но куклы не смеялись. Своим воспалённым разумом Пётр услышал голос Петрушки: — Петенька, брат мой, если мы не будем смеяться, ты умрёшь. Затем заговорили другие куклы: — Петя, мы — твоя жизнь. — Держись, Петенька, живи. — Не отказывайся от нас, Петенька, мы тебя очень любим. Если бы Пётр стоял на ногах, он непременно бы грохнулся от накативших глюков, а так он закрыл глаза и впал в беспамятство. Пётр много раз пытался разговорить старейшин, чтобы его по наркотрафику оттащили к границе с Союзом, а там он сам как-нибудь доберется. Но старейшины оставались непреклонными, опасаясь пойти против воли своего грозного господина и ослушаться. Пётр добился даже того, чтобы его, как и остальных, возили в город на рынок для продажи своих поделок. Это он сделал с той целью, чтобы по возможности ускользнуть или случайно встретить кого-нибудь из Союза. Но ни того ни другого не получалось. Так день за днём тянулись будни, которые Пётр не решался назвать пленом, но и жизнью это тоже нельзя было назвать. Так себе, безликое, полуживотное существование. Однажды утром спящий посёлок разбудил отряд моджахедов. В этот раз они на машинах с шумом въехали в кишлак и, рассредоточившись, сразу приготовились к бою. По всему было видно, что они вырвались из очередной разбойной переделки и их преследовали. Через некоторое время появились и преследователи. Но это были не стрелковые подразделения, а штурмовая авиация. Вначале со скоростью пронеслись штурмовики Су-25, «грачи», сбросив бомбы куда попало. Затем появились боевые вертолёты Ми-24 и стали методично и прицельно поливать кишлак авиационными ракетами, НАРами. Что до моджахедов, то те попрятались в свои норы, подставив простых жителей. И весь удар практически пришёлся по домам с мирным населением. Пётр катился на своей коляске по центральной улице кишлака и, воздев руки к небу, всякий раз кричал на пикирующие вертолёты: — Что вы делаете?! Прекратите!!! Ведь здесь простые люди, они ни в чём не виноваты! Но его никто не слышал. С жутким воем неслись реактивные снаряды к земле, разнося всё вдребезги. Многие домишки уже горели, и из них выскакивали обезумевшие люди и почти нагишом неслись неведомо куда. Метрах в двадцати от Петра под такой снаряд попал мужчина. Ему вмиг оторвало ногу и подбросило метра на два. Из близлежащих домишек люди хотели помочь раненому, но животный страх приковывал их к полу. Пётр, крича и матерясь, подкатил к стонущему мужчине. Им оказался миномётчик Рахим. — Потерпи, потерпи, браток, — привычно проговорил Пётр и быстро снял свой пояс, чтобы перетянуть ногу выше колена, откуда фонтанировала кровь. Ему это удалось с нескольких попыток, потому что он постоянно забывался, что у него нет левой кисти. Пётр, помогая левой культёй, туго перетянул ногу и покатился дальше, завидев другого пострадавшего. А снаряды всё рвались и рвались. Сбросив весь боезапас и снеся с лица земли полкишлака, вертолёты один за другим ушли на север. Последний вертолёт, лихо заложив крен, начал пикировать на центральную площадь, прямо на Петра. Перекрывая свистящий шум винтов, капитан Дарьянов, воздев руки к небу, истошно закричал: — Да прекратите же наконец, сволочи!!! Здесь же дети!!! Командир боевого вертолёта, капитан Панченко, зло выругавшись, прошипел: — Ах ты, шакал вонючий! Из стингера целишься? Ну, так на, получай! За Еноткина, за Лёху, за Дарьянова! И он одним залпом выпустил шесть последних НАРов. Война ужасна ещё тем, что на ней происходят порой дикие и нелепые, как в данном случае, моменты. Снаряды одновременно разорвались по кругу с большим радиусом, что в очередной раз спасло жизнь капитану Дарьянову, вояке до мозга костей. Его только немного покрутило перекрёстной взрывной волной и, контуженого, бросило на землю. Вокруг всё заволокло дымом, а в воздухе носились мелкие песчаные взвеси. Из уцелевшего домика выскочила девочка и прямиком бросилась к Петру. Гульнар ухватила Петра за руку и, силясь и надрываясь, потащила к своему дому. Пётр был без сознания. У крыльца дома истерично то ли визжала, то ли плакала её мать, боясь покинуть своё убежище. Боевые вертолёты улетели, разгромив и наказав кровожадных моджахедов. И на некоторое время в кишлаке воцарилась мёртвая тишина. Пётр очнулся на койке. Голова его была перевязана, и слышал он плохо, что было следствием контузии. Рядом на такой же койке лежал Рахим с ампутированной ногой выше колена. Он уже пришёл в себя. Узнав его, Пётр тихо произнёс по-русски: — Ну что, Рахим? Ты мне ноги оторвал. Мои ребята — тебе. И каков же итог? Кому мы такие теперь нужны? Ты был прав. Ни себе, ни семье, ни нашим долбаным государствам. И спрашивается, кому нужна такая война? Нам уже точно не нужна. Рахим, постанывая, повернул голову и спросил: — Ты о чём, шурави Пиота? Пётр не стал повторять ему по-афгански, а попросил закурить. — Мусульманин не курит, — протяжно выговорил Рахим. — Ага. И не пьёт, и с бабами не гуляет. Все мы одним миром мазаны. На следующий день, когда Пётр оправился от контузии, к нему пришёл один из самых уважаемых старейшин кишлака. — Шурави Пиота, убивать тебя только за то, что ты русский, мы бы не хотели. Но есть в кишлаке люди, которые не простят, что ты русский, после случившегося. Поэтому рано или поздно они отомстят тебе за своих убитых родственников. Ты мужественный и справедливый человек, к тому же прижился в нашем кишлаке. Будь кто другой, мы бы и пальцем не пошевелили, но в отношении тебя мы решили, что было бы несправедливым, если тебя лишат жизни только из-за слепой ненависти к русским, которые на данный момент причиняют нам много страданий и, похоже, долго ещё будут причинять. Поэтому завтра с караваном контрабанды тебя отправят к границе Союза, а там действуй по своему усмотрению. Последнюю ночь Петру предстояло ночевать в своей такой ставшей родной глиняной берлоге. Пётр двояко воспринял своё скорое освобождение. Конечно же в большей степени он был несказанно рад своему свалившемуся с неба освобождению и даже боялся сглазить. С другой стороны, было удручающе обидно и больно, что всё так произошло. Что все в одночасье отвернулись от него только за то, что он русский. Даже из детей никто не пришёл навестить шурави Пиота. А проходящие мимо его жилища люди плевали и посылали проклятия в его адрес, и, похоже, ночь не предвещала ничего хорошего. Как ни странно, вечером к Петру заглянула мать Гульнар, Аиша, вместе с дочерью. Они ещё не знали, что уже на следующий день в их кишлаке Петра не будет. Аиша предупредила Петра, чтобы он на ночь как следует запер дверь. Взгляд Аиши уже не был злым и враждебным, напротив, симпатичная женщина горестно и сочувственно смотрела на Петра. Под конец она угостила его шурпой и ушла домой, пригласив в гости на следующий день. Гульнар на некоторое время задержалась в домике Петра. Она очень внимательно рассматривала новые поделки, а затем, как бы предчувствуя скорое расставание, робко попросила куколку, стоящую в самом дальнем углу. Это была самая дорогая и красивая поделка мастера, поскольку являла собой как бы копию, а точнее, напоминание о дочери, Мариночке. Эту куклу он сделал для себя, чтобы постоянно помнить о своей любимой дочке, и никому её не давал. Гульнар знала об этом. Пётр длинной палкой с зацепом снял куколку и протянул её Гульнар: — Возьми, дочка, и будь счастлива, — по-русски сказал он. Гульнар со слезами на глазах подбежала к Петру и тоже по-русски вымолвила: — Спасибо, шурави Петя. Я тебя очень люблю. Когда она успела это выучить, остаётся только догадываться. Затем она поцеловала его в щёку и, счастливая, выбежала на улицу с куклой. — Прощай, Гульнар, — грустно промолвил Пётр.