И Виолетта, не сдержавшись, заплакала, опустившись на колени возле двери, дав волю слезам. Щёлкнул замок, и Николай Петрович вышел на лестничную площадку. Перед ним предстала измученная женщина в полуразорванном платье, поверх которого был наброшен мужской пиджак с оторванным рукавом. В ней он с трудом узнал Виолетту. Рядом стояла Мариночка. Сидя на кухне, как и в первый раз, Виолетта, успокоившись, проговорила: — В данный момент надо мной и Мариночкой нависла смертельная опасность, и я прошу вас, умоляю: разрешите оставить у вас на время мою дочь. Сейчас я не смогу вам объяснить весь тот ужас, что со мной произошёл, потому что вы не сможете понять. Впоследствии я попробую это сделать, но не сейчас, поверьте. И главное. Я не преступница и ничего плохого не сделала. Это мне сделали очень больно и плохо, и мне нужно всё это пережить и временно скрыться. Если я это сделаю одна, то спасу Мариночку и себя, а если вы не примете Мариночку, то мы погибнем обе. Вот и всё. Виолетта скорбно склонила голову и опустила руки. Предательски выскочил наручник из левого рукава. Виолетта быстро засунула его обратно и тихо произнесла: — Теперь от вас зависят наши судьбы. Воцарилось долгое молчание, прерываемое всхлипываниями полусонной девочки и шипением крутящейся пластинки. — Николай, ты веришь ей?! — со сталью в голосе произнесла Мишель. — Я — ни на грамм. Посмотри на неё — она копия своего братца-пьянчужки. И похоже, пошла по его стопам. Больше всего в этой истории мне жаль только несчастного ребёнка. И вообще, милочка, вам всё же лучше обратиться в милицию. — Да подожди ты, Мишель. Если она не обратилась в милицию, а пришла к нам за помощью, значит, милиция бы ей не помогла уберечься от той опасности, которую она нам пока не хочет раскрывать. В конце концов, это её право. Если мы оставим у нас девочку, это никоим образом не означает, что мы втянулись в криминальную историю. Потому что ребёнок — это дитя, которое в принципе и по определению за свою короткую жизнь не совершило никакого преступления. Что до матери — это на её совести, верим мы ей или нет. А посему не вижу ничего страшного в том, что мы возьмём ребёнка на время, отпустив мать восвояси, предоставив её собственной совести. Единственно, о чем хочу спросить: как надолго вы нас покинете? — Николай Петрович, Мишель… извините, не знаю вашего отчества. Так вот, я не знаю, как долго, но поверьте, как только опасность минует и материнское сердце начнёт рваться на части, я мгновенно прилечу, несмотря ни на что. Мишель насупилась и хотела что-то сказать, но Николай Петрович остановил её, приподняв ладонь. — Значит, так! Нечего тащить ребёнка в темень ночи. Укладываем Мариночку спать, ну а вы, Виолетта, действуйте по своему усмотрению. Но учтите, мы вас будем ждать. Думаю, моя жена всецело меня поддержит. И Николай Петрович твёрдым взглядом посмотрел на свою жену. Виолетта, расплакавшись, бухнулась в ноги Николаю Петровичу и Мишель. Затем, слёзно расцеловав уже заснувшую дочку, выбралась на улицу, где её ожидал Виктор. Старый «москвичонок» нёсся на бешеной скорости по ночным улицам Москвы. Виктор первым нарушил молчание: — Сейчас забираем все мои сбережения у беззубой Клавки и сваливаем к моим родственникам в глухомань на несколько недель, нас там точно не найдут. А если мы этого не сделаем… — Виктор вздохнул и, со стоном тяжело выдохнув, произнёс: — А иначе Матёрый или его дружки нам кишки выпустят. И они не посмотрят — женщина ты или ребёнок. Они никогда, никому и ничего не прощают. Это их правило и принцип. В общем, Вилка, если хочешь быть живой, принимай все мои условия, нравлюсь я тебе или нет. Сейчас мы повязаны с тобой одной верёвочкой, которая крутится у нас возле шеи. — Виктор, а ты зачем Маринку повёз с этим… прихлебателем Матёрого? — Да он наплёл мне и беззубой Клавке, что срочно нужно привезти девчонку к тебе, якобы для примерки купленных шмоток на каком-то складе. Клавка поверила ему, когда он сунул ей бутылку водки, а я — нет. У нас с ним чуть до драки не дошло, я ведь тогда не догадывался, что он от Матёрого. Он ведь, гад, там, на складе, хотел прихлопнуть меня, это я сейчас уже понимаю. — Спасибо тебе, Витя, спасибо. И Виолетта нежно прильнула головой к его плечу. Выскочив из машины, беглецы быстро поднялись к квартире беззубой Клавки. Дверь открыла не Клавка, а… Матёрый. Он мгновенно затащил обоих в прихожую, а затем сильно ударил Виктора коленкой в живот, а на голову обрушил кулак со свинчаткой. Тот только охнул и упал, потеряв сознание. После чего Матёрый всецело переключился на испуганную женщину. Схватив её за горло своей огромной ручищей, он заорал ей в лицо: — Тварь! Сволочь!!! Да как ты посмела с этим уродом противиться мне? Мне, перед которым трепещут даже, даже… Матёрый захлебнулся слюной от злобы. Прокашлявшись, он ещё яростнее заорал: — Где дочь? Куда спрятала девку, стерва?! От крика очухалась тетя Клава. Она поднялась с топчана и, качаясь от хмельного угара, вошла в комнату, где Матёрый кричал на полупридушенную Виолетту. — Отпусти Вилку! Что она тебе сделала, ирод?! — хриплым голосом заверещала тётка Клава. Матёрый, не оборачиваясь, саданул беззубую Клавку тыльной стороной ладони. От удара пожилая женщина кубарем отлетела в прихожую и улеглась рядом со своим несостоявшимся зятем, отключившись на некоторое время. А Матёрый продолжал истязать обезумевшую Виолетту. От ударов по лицу у неё из носа пошла кровь, но бандита это не остановило. Напротив, его, словно хищника, возбудила первая кровь, и он метелил Виолетту. — Всё равно скажешь, сучка! — с перекошенным ртом шипел Матёрый. — Все вы у меня будете под ногтём, когда я вам ноги повырываю, гады. Не скажешь ты, скажет этот урод, который валяется в прихожей. А если и он не скажет, всё равно найду твоего ублюдка. И Матёрый грязно выругался. Чтобы хоть как-то защититься от совсем озверевшего бандита, Виолетта начала махать руками и заехала Матёрому по зубам болтающимся на руке наручником. Тот взвыл от боли, выплюнув два передних зуба. Схватившись левой рукой за окровавленный рот, правой он достал пистолет из пиджака и в припадке боли и бешенства направил его на свою жертву. Матёрый уже передёрнул затвор, когда неожиданно получил смертельный удар кухонным ножом в шею. Резко обернувшись в сторону своего противника, Матёрый с вытаращенными глазами и с ножом в горле разрядил всю обойму в беззубую Клавку. А затем рухнул на пол. Вся трясясь от страха, Виолетта подбежала к ещё живой двоюродной тётке. — Тётя Клава! Тётя Клава, не умирайте, не умирайте, пожалуйста, — заплакала Виолетта. Тётка с трудом открыла глаза и еле слышно произнесла: — Вилка, я всегда мечтала о такой красивой дочке, как ты. Тётя Клава в последний раз улыбнулась своей беззубой улыбкой, и глаза её закрылись навечно. Из уголка рта медленно вытекла тонкая струйка крови. В проёме двери стоял пришедший в себя Виктор, прижимая руку к разбитой голове. — Ну всё, это конец, если мы не слиняем и не спрячемся, нас точно прирежут. — А как же Катя? Ну, твоя сожительница, дочь Клавы? — Она что, жена мне? В общем, решай Виолетта, потому что через полчаса меня ни один мент, ни одна собака не сыщет в Москве. Виолетта медленно встала с пола и, собрав свои немногочисленные вещи, вышла из страшной квартиры. Виктор немного задержался. Опасливо оглядевшись, он трясущимися руками стащил с руки Матёрого борсетку, туго набитую деньгами. Вот так закончилось искушение Виолетты и мгновенно улетучился миф о красивой и беззаботной жизни. Часть 3. Испытание Глава 1 На рынке небольшого, но весьма многолюдного афганского городка толпился разношёрстный народ. Лихо шла купля-продажа. Ассортимент был большой — от сладостей до тривиальных дров. Но во всём этом великолепии и многообразии выделялся весьма экзотичный товар, в особенности для этих южных мест. Это были дешевые неказистые детские игрушки и всевозможные поделки из дерева и разноцветных тряпочек. Игрушки представляли собой смешных русских петрушек, расфуфыренных толстых девиц с разукрашенными лицами и заправских парней в пёстрой славянской одежде. Товар пользовался спросом лишь тогда, когда покупатели приходили на рынок вместе с детьми. Вот уж кто истинно в полной мере оценивал его. И если у взрослых критерием во всём была стоимость, то ребёнок сполна оценивал художественное и сказочное великолепие того или иного изделия. Кроме того, заядлые покупатели не прочь были посмотреть на диковинного шурави, который изготовлял эти весёлые поделки. Удивительно было то, как он умудрялся это делать, потому что у него не было кисти левой руки. Левая сторона его лица была обезображена двумя глубокими шрамами. Кроме того, у него не было ног до колен. Это обстоятельство всех очень забавляло и где-то даже веселило. Шурави это нисколько не обижало. Напротив, когда к нему подходили дети, он начинал весело демонстрировать игрушками всевозможные сценки и распевать русские песни. Ребятишки от души смеялись и раскошеливали своих родителей на покупку. Распродав свой неказистый товар, весёлый кукольник ловко взбирался на тележку на четырёх небольших колёсиках и, отталкиваясь правой рукой и левой культёй, уезжал к старенькой бортовой машине, которая привозила и увозила продавцов товара из дальнего кишлака. Последующие дни уходили на изготовление новой партии кукол, после чего их продавали всё на том же рынке. Кукольник был одет в афганскую одежду, из ворота которой выглядывала тельняшка десантника. Он весьма сносно владел афганским языком и звался на местном наречии Пиота, так как местным жителям очень сложно было выговорить имя Пётр. Когда товар подолгу никто не покупал, шурави Пиота склонял голову на плечо и подолгу сидел, о чём-то задумавшись, не обращая внимания на палящее афганское солнце. После боя у вертолёта Петра Дарьянова, чуть живого, отправили на излечение в дальний кишлак, контролируемый моджахедами. Отправили по приказу полевого командира, который был поражён мужеством и стойкостью русского солдата, до последнего выполняющего свой воинский долг. Он привёл в пример своим воинам Аллаха его доблесть и храбрость и при этом пафосно заметил: «Нас многие считают жестокими и кровожадными по отношению к своим пленным, но это не так. Мы такие же люди, как и все. И поэтому тоже с уважением относимся к своему достойному противнику. Посему этого офицера по возможности излечить и определить на постоянное место жительства в дальний кишлак. И не более того». Подчинённые беспрекословно выполнили приказ своего грозного командира. Таким образом, враг подарил капитану Дарьянову жизнь благодаря извечной доблести и храбрости русского солдата, во все века удивляющего противника своей несгибаемой волей к победе. Боже, какие только страдания и испытания перенёс Пётр, прежде чем относительно излечился и стал чувствовать себя более или менее нормально! Но крепкий и закалённый организм брал своё, и уже через два месяца Пётр пошёл на поправку. Как уже говорилось ранее, его определили в дальний кишлак, контролируемый моджахедами. Несмотря на злость и неприязнь к русским, жители кишлака не тронули Петра, опасаясь гнева своего грозного начальника. Петру определили заброшенный глиняный дом, если его можно было назвать домом, и предоставили самому себе. Передвигался Пётр благодаря сильной правой руке, которой он цеплялся за различные предметы и подтягивая тело. Это только вначале его никто не хотел замечать. Уже по прошествии одного дня в его жилище заглянули сердобольные жители кишлака, которых среди простых людей хоть пруд пруди. Эти люди кто едой, кто водой стали помогать инвалиду, который не то чтобы заработать, сам себя невесть как обслуживал. И это было вовремя. Потому что выброшенный на произвол судьбы искалеченный русский офицер был готов уже наложить на себя руки, поскольку в чужой и враждебной стране он был никому не нужен и не имел средств к существованию. Как ни странно, первой к нему подошла худенькая девочка, когда он сидел на улице возле своего нового жилища. — Гульнар, — представилась она и стала что-то лепетать на своём языке, теребя в ручонках некое подобие куколки. За почти двухлетнее пребывание в Афганистане Пётр не постиг и сотой доли афганского языка, зато последние два месяца, проведённые им в непосредственном общении с афганцами, позволили ему, пусть не в совершенстве, но всё-таки понимать этот сложный язык и самому разговаривать. — Значит, тебя зовут Гульнар? Это хорошо, — проговорил Пётр, оторвавшись от тупого созерцания и разрывающего на части одиночества. — Скажи, а как зовут твою куколку? — Не знаю, — грустно проговорила Гульнар. — Это не куколка, а мне так хочется куколку, как у Ашрафи. И действительно, в руках она держала толстую прядь соломы, перевязанную в нескольких местах для обозначения туловища и рук. Пётр внимательно посмотрел на это «произведение искусства», а затем, взяв из рук Гульнар её куклу, произнёс: — Подожди меня здесь, я скоро. И Пётр заполз в своё глиняное жилище. Не прошло и пяти минут, как он вновь выполз из своей каморки. В руках у него была существенно преображённая куколка Гульнар с нарисованным фломастером личиком. Счастью девочки не было предела. Потому что, чтобы подарить ребёнку счастье, вовсе не нужно что-то сногсшибательное и дорогое, достаточно простого внимания к её детским чаяниям. Окрылённая радостью, Гульнар обняла за шею Петра и поцеловала в висок. Её мать, случайно увидев свою дочь возле шурави, сорвалась с места и, подбежав к дочери, отлупила её по заднему месту, а затем, плачущую, уволокла в дом. Пётр не обиделся на эту неприязнь к его персоне. Он задумался над тем, что при определённом старании, даже будучи инвалидом, можно что-то делать, а не прозябать и быть для окружающих непосильным и утомительным бременем. Через некоторое время к нему заглянул мальчишка, потом второй, а затем, осмелев, ввалилась весёлая компания из нескольких мальчишек и девчонок, наперебой просящих сделать какую-нибудь игрушку.