— Мы спросим его, когда с ним можно будет говорить. А до этих пор исполним его желание и никому ничего об этом не скажем. — А если он всех нас ночью убьет? — Виктория наверняка уже видела себя в луже крови. — Что за глупости! — раздраженно сказала Аделина. — Он сейчас и мухи не сможет убить. Я обработаю ему рану и сделаю чай, который собьет температуру. — И она деловой походкой поспешила из комнаты. — Прежде всего мы опять откроем входную дверь, — сказала Фрэнсис, — иначе каждый заметит, что у нас что-то не так. Я сейчас спрячу его оружие в своей комнате, а потом переоденусь. Поездка была действительно напряженной. Она хотела выйти из комнаты, но Лора робко схватила ее за рукав. — Как там всё прошло, в Лондоне? — спросила она. — Как… как Марджори? — О, я думаю, у нее всё в порядке. Ваш отец был очень рад видеть ее. Он… — Фрэнсис запнулась. Впрочем, когда-нибудь Лора все равно узнает, что Хью опять женился; почему бы и не сейчас… — Он опять женился, представь себе! Лора остановилась с открытым ртом. — Что? — Да, мы тоже были очень удивлены. Но, в принципе, это не так уж плохо. Марджори сейчас в таком возрасте, когда ей нужен кто-то женского пола, с кем она могла бы общаться. — И какая она? — Кто? — Папина… новая жена. Фрэнсис решилась на милосердную ложь. — Симпатичная. Простая милая женщина. Лора пристально посмотрела на нее и выбежала из комнаты. Было слышно, как хлопнула дверь. — Тебе не кажется, что можно было бы сообщить ей это более деликатно? — спросила Виктория. — Я должна была сейчас солгать ей, чтобы потом выдать правду? Я уже достаточно солгала. Жена Хью Селли — асоциальная шалава. Она была в ужасе от приезда Марджори. Я почти уверена, что они будут жить как кошка с собакой, но Марджори хотела этого. — И ты тоже. — Совершенно верно, — ответила Фрэнсис холодно, — и я тоже. То, что мы с Марджори не любили друг друга, не было тайной. Она вышла из комнаты, прежде чем Виктория успела что-то возразить. Пистолет в ее руке был холодным и тяжелым. Она спрятала его в комоде, положив в самый низ, под белье. И после этого почувствовала себя спокойнее. Поздним вечером температура у незнакомца поднялась еще выше, несмотря на загадочный чай, которым напоила его Аделина. Он говорил путано и неразборчиво; даже Виктория не могла из этого ничего больше перевести. Она все время сидела возле него и промокала ему лоб холодной водой. Аделина вымыла мужчину, обработала рану и перевязала. Затем причесала его волосы и надела на него пижаму Чарльза. Он не выглядел больше таким запущенным, но ему было явно плохо. — Если до утра температура не снизится, мы вызовем врача, — сказала Фрэнсис. — Не важно, что будет потом. — А что может быть? — спросила Виктория. — Я не знаю. Поскольку он так испугался, возможно, он шпион. Я понятия не имею, что делают с такими. — Их вешают, — сказала Аделина, которая как раз вошла в комнату со свежей водой. — Тогда не будем вызывать врача! — воскликнула Виктория. — Мы ведь не можем допустить, чтобы его повесили! — Откуда сразу столько сострадания? До этого ты предполагала, что он нацист и ночью перебьет всех нас прямо в постелях. — Но, может быть, не нацист… — Он немец, — сказала Фрэнсис, — и, вероятно, выполняет задание своего командования. Он служит Гитлеру. Мы не должны испытывать к нему излишнее сострадание. — Может быть, он кто-то вроде этого… как его имя? Рудольфа Гесса, — напомнила Виктория. — Может быть, он приземлился где-то здесь и хочет установить контакт с нашим правительством. Рудольф Гесс тоже не был повешен. Его просто арестовали[10]. — Так или иначе, под моими руками он не умрет, это точно, — сказала Аделина решительно и подошла к постели. — А сейчас отойдите в сторону! Я хочу еще раз осмотреть его ногу. Рана под повязкой выглядела ужасно и гноилась еще больше, чем днем. — Подозреваю, пулевое ранение, — предположила Аделина, — и если так, то пуля застряла в ноге. Ее нужно вытащить, иначе… Она не закончила фразу, но обеим было ясно, что для незнакомца все закончится плохо, если пуля останется в ноге. Фрэнсис решительно встала. — Поеду в Айсгарт и привезу врача. Мы должны… — Нет! — сказала Виктория. — Не торопитесь! — одновременно поддержала ее Аделина. — Мы должны дать ему возможность все нам рассказать, — добавила Виктория. Фрэнсис указала на стонущего мужчину. — Я не жду ничего хорошего. Вероятно, он умрет уже сегодня ночью. — Нам надо удалить пулю, — повторила Аделина. Она и Виктория посмотрели на Фрэнсис. — О нет! — Та протестующе подняла руки. — Я не смогу. Я никогда этого не делала. — Ты ведь работала в лазарете во Франции, — вспомнила Виктория. — И наверняка видела десятки таких операций. — Да, видела. Но сама никогда не делала. — Там их проводили в самых примитивных условиях, — сказала Аделина. — Во всяком случае, вы всегда это рассказывали. Их инструменты были не лучше, чем те, которые есть у нас. И гигиенические условия определенно были хуже. — Но это были врачи! Они, по крайней мере, знали, что нужно делать. А я вообще не имею об этом ни малейшего понятия! — Она посмотрела на горящее лицо мужчины. — Я могу его убить. — Мне кажется, — сказала Аделина, — ему нечего терять. — Я вызову врача, — сказала Фрэнсис еще раз — и сразу вслед за этим громко выругалась, поняв, что не готова предать раненого суровой судьбе военнопленного. Около двух часов ночи они начали его оперировать, хотя слово «операция» в данных условиях звучало скорее цинично. У них был нож, простерилизованный в кипящей воде, и целая гора салфеток и бинтов. Виктория должна была держать над кроватью лампу, так как ни потолочный светильник, ни лампа на тумбочке не давали достаточно света. Сестра была очень бледна, и Фрэнсис опасалась, что она в любой момент может потерять сознание, — но не могла просто услать ее из комнаты, потому что она нужна была Аделине, чтобы потом держать открытыми края раны. Они положили пациенту на рот и нос пропитанную эфиром салфетку, пока тот не впал в забытье; но на всякий случай привязали его к кровати несколькими ремнями за руки и за ноги. Поврежденная нога была перевязана ниже бедра, чтобы минимизировать потерю крови. Флакон с эфиром стоял наготове; Аделина получила указание немедленно поднести ему к носу пропитанную новой порцией эфира салфетку, если он начнет отходить от наркоза. Лоре они ничего не сказали о предстоящей операции. Она лежала в своей постели и спала. — Истеричная молодая девушка нам здесь не нужна, — сказала Фрэнсис, но между тем у нее возникли сомнения, не лучше ли владела бы собой Лора, нежели Виктория. — Давайте начинать, — скомандовала Аделина. Фрэнсис вспомнила о многочисленных кобылах, которым она помогла появиться на свет, о многократном участии в лечении травмированных овец. «Представь себе, что он — овца или лошадь», — подумала она, на секунду закрыла глаза, опять открыла их, приставила нож и сделала глубокий решительный разрез, преодолев сопротивление, которое оказывала эта твердая, молодая ткань. Наркоз был слишком слабым. Раненый закричал так сильно, что собаки внизу жутко завыли, какая-то птица начала издавать резкие звуки и ни о чем не догадывающаяся Лора, конечно, проснулась и босиком, в ночной рубашке вошла в комнату. Ее изумленным от страха глазам открылась ужасная картина. — Что вы здесь делаете? — крикнула она. — Вы его убьете! — Выйди! — рявкнула Фрэнсис и повернулаись к Аделине: — Эфир! Больше эфира, черт подери! Лора вылетела из комнаты. Раненый ворочался и стонал, как умирающий зверь. Аделина налила эфир на салфетку и решительно прижала ее к его лицу. Мужчина дернулся, издал булькающий звук и погрузился в глубокое бессознательное состояние. — Теперь быстро! — сказала Аделина. Голыми руками она раздвинула кожные лоскуты, и на постель полился поток крови. Фрэнсис торопливо копалась в ране, пытаясь найти пулю и спрашивая себя, как человек может выдержать такое. Мужчина больше не шевелился. Виктория дрожала как осиновый лист; ее рвало над креслом, которое стояло у окна, а Аделина одобрительно кивала Фрэнсис головой. — Отличная работа! — сказала она. Его звали Петер Штайн, и он был родом из Штральзунда в Мекленбурге. Позднее они узнали, что Петер — выходец из одной из самых богатых предпринимательских семей в этом регионе. Ему было двадцать девять лет, и он носил звание оберлейтенанта люфтваффе — военно-воздушных сил Германии. С двумя товарищами Штайн выпрыгнул с парашютом над Северной Англией. Больше десяти дней он, тяжело раненный, пробивался через леса. Все это Петер рассказывал на беглом английском, без малейшего акцента, через два дня после дилетантской хирургической операции, которая чуть не убила его и после которой он чудом выжил и на удивление быстро поправлялся. Немец попросил принадлежности для бритья и свою одежду. — Что-нибудь для бритья я вам дам, — сказала Аделина, — а вашу одежду я выбросила. От нее остались лишь клочья. Он, казалось, немного разозлился.