На следующее утро Фрэнсис и Марджори отправились в путь. Виктория больше не показывалась и не появилась ни к ужину, ни к завтраку. Лора тоже оставалась наверху, в комнате, которую она до этого дня делила со своей сестрой. Аделина собрала целую корзину продуктов. — Это для тебя, дитя, — сказала она Марджори, — чтобы тебе было что поесть в Лондоне. Там ведь карточная система. Я еще испекла тебе мраморный кекс, ты ведь его так любишь… — Спасибо, Аделина, — пробормотала Марджори. — Нам надо ехать, — сказала Фрэнсис, проигнорировав сердитые взгляды Аделины. Но она чувствовала себя хуже, чем казалось, и когда они с Марджори наконец сели в машину, Фрэнсис сказала: — Послушай, Марджори, если ты все же хочешь еще подумать, то… — Я совершенно точно не хочу подумать, — перебила ее девочка. — Я рада, что наконец могу уехать отсюда! Это была прежняя Марджори: дерзкая, угрюмая, язвительная. Фрэнсис тронулась с места. — Хорошо, — сказала она. Они доехали на машине до Нортхаллертона и сели в поезд до Лондона. Он шел прямо на юг, и им не надо было пересаживаться в Йорке. В поезде было много народу, и Фрэнсис с Марджори с трудом раздобыли два сидячих места. Все говорили только о войне, о военных действиях немцев в России, которые одни оценивали как начало конца Третьего рейха, другие — как распространение национал-социалистической катастрофы. Фрэнсис не участвовала в разговорах. Время от времени она искоса поглядывала на Марджори. На лице у той было самодовольное выражение — она явно пыталась демонстрировать неестественно веселое расположение духа. В Уэнслидейле шел дождь, но немного погодя, хотя по-прежнему было облачно, дождь перестал — и, начиная с Ноттингема, светило солнце. — Это тоже одна из причин, по которой я никогда не хотела бы жить в Северной Англии, — сказала Марджори, — там все время идет дождь. На юге погода намного лучше. — Все время дождь не идет, — возразила Фрэнсис и тут же разозлилась, что она опять поддалась на провокацию. К чему ей нужно было спорить с Марджори о погоде в Йоркшире? Пусть думает что хочет. Она, Фрэнсис, должна быть выше этого. Печальный Лондон являл собой мрачное зрелище, несмотря на сверкающее солнце и летнюю жару. Фрэнсис была в ужасе, когда увидела, насколько пострадал город от бомбардировок. Повсюду стояли разрушенные дома. Во многих из них были выбиты стекла, и их заменили картоном или досками, прибитыми гвоздями. В других не было крыш. От многих осталась лишь куча обломков, выгоревший черный остов из остатков стен и темные, безжизненные, обугленные башни, поднимавшиеся вверх, к синему небу. Они целую вечность добирались разными автобусами до Бетнал-Грин, и на каждом шагу их глазам открывались все новые и новые разорения. Повсюду мелькали бедно одетые люди, большинство из которых были бледными и истощенными; несмотря ни на что, они пытались жить обычной жизнью. Чаще, чем прежде, Фрэнсис слышала чужую речь, которую она не понимала или понимала лишь обрывки фраз. В Лондоне жили многочисленные эмигранты из Германии или из европейских стран, оккупированных нацистами; от отчаяния этих беженцев разрывалось сердце. Война привела их сюда, и теперь они вели беспощадную борьбу за крышу над головой, еду и деньги — и, кроме того, боролись с печалью, которая, возможно, была их главным врагом. И опять Фрэнсис осознала, что они жили в Дейл-Ли как на острове. Война действительно не доходила до них. Судьба Маргариты их всех взбудоражила и заставила задуматься. И теперь она смотрела в серые лица таких же Маргарит, о которых никто не заботился. Автобусы не придерживались расписания, и был уже разгар дня, когда они приехали в Бетнал-Грин. Безликий квартал на востоке города, который военная разруха вряд ли могла сделать еще более унылым, чем он был до этого: грязные дома, запущенные жилые блоки, узкие улочки с опустившимися подростками, болтающимися по ним; кое-где встречались задние дворы, заваленные всевозможным мусором; в проволочных клетках ждали своей безнадежной судьбы многочисленные кролики. На крошечных мрачных балконах, на которые никогда не проникал ни один луч солнца, были натянуты бельевые веревки, а иногда там можно было увидеть какое-нибудь хилое растение в горшке, боровшееся за выживание. Дневная жара переносилась в Бетнал-Грин еще тяжелее, чем в центре города. Во всех квартирах окна — если они уцелели — были открыты настежь, и отовсюду доносились звуки граммофонов, радиоголоса, детский крик и ссоры между супругами, которые, оказавшись в тесных квартирах и бедственном положении, начинали испытывать друг к другу отвращение. — Здесь явно не так скучно, как в Дейл-Ли, — заметила Фрэнсис. Она вынула из сумки записку с адресом, который ей назвала миссис Паркер. Фрэнсис была совершенно без задних ног, вся мокрая от пота и с колющей болью в голове. «Что за ужасный день…» Она надеялась только на то, что мистер Селли не окажется в таком состоянии, при котором она не сможет передать ему ребенка, — он мог быть пьяным или лежать в постели с какой-нибудь проституткой. Кроме того, его просто могло не быть дома. На крайний случай была еще миссис Паркер, но это означало, что они должны были проехать полгорода, чтобы попасть к ней. Фрэнсис втайне молилась, чтобы им удалось этого избежать. Им пришлось расспросить немало прохожих, пока они, после получасового блуждания, наконец-то не пришли к дому, в котором жил Хью Селли. «Дом под снос», — сказала миссис Паркер; и она не преувеличивала. Крыша пятиэтажного здания наполовину отсутствовала; в уцелевшей части, там, где когда-то были кирпичи, зияли огромные отверстия. В середине возвышалась обугленная дымовая труба. На двух самых верхних этажах, похоже, свирепствовал пожар; здесь не было оконных стекол, и стены почернели от копоти. Внизу, в квартирах, очевидно, еще жили люди, о чем говорило белье, развешанное перед окнами, и грязная гардина на окне. Все выглядело обветшалым и запущенным. Зимой в квартирах воцарится страшный холод и сырость. Летом здесь было еще терпимо, однако это не уменьшало отчаяние живших здесь людей. — Марджори… — начала Фрэнсис. Но девочка, пристально рассматривавшая руины, сразу перебила Фрэнсис: — Нам туда. На входной двери не было табличек с фамилиями жильцов, а висела лишь записка, оповещавшая, что торговля здесь нежелательна. Фрэнсис недоумевала: неужели какой-нибудь торговец пытался здесь что-то продать? Дверь была всего лишь притворена. Они вошли в мрачный подъезд, пол в котором был покрыт белым и черным мозаичным камнем в виде спиралевидного узора. Это говорило о хороших временах, которые, увы, давно прошли. Постепенно узор исчез, уголки мозаики были выломаны, а сохранившиеся белые камни едва можно было разглядеть под толстым слоем грязи. На выкрашенной бледно-желтой краской стене висели металлические почтовые ящики, у большинства из которых не было дверцы. Почты в ящиках тоже не было. Крутая деревянная лестница вела наверх, на головокружительную высоту. На лестнице некогда выстроили ограждение, но и оно было частично выломано, и опорные стойки торчали, как сломанные зубочистки. «Вандалы ли здесь поорудовали, — спрашивала себя Фрэнсис, — или это просто разруха, и ни у кого не было ни времени, ни денег, ни сил, чтобы остановить ее?» На одной из ступенек сидела пожилая женщина, расставив толстые ноги с варикозными венами и выставив на обозрение свое линялое белье. Ее выцветшее серо-зеленое платье-халат задралось вверх, обнажив бедра. Волосы до плеч, свисающие прядями, постоянно падали ей на лицо, и она нетерпеливым движением руки все время пыталась убрать их за уши. В воздухе стоял запах алкоголя, но Фрэнсис не была уверена, что запах исходил от женщины. — Извините, — сказала она, — вы здесь живете? Женщина в упор посмотрела на нее. — А вам это зачем? — Я кое-кого ищу. Мистера Хью Селли. Я подумала, что, может быть, вы скажете мне, где я могу его найти… — Хью? — Теперь выражение лица женщины стало подозрительным, что придало ему своеобразную брутальность. — Откуда он может знать кого-то вроде тебя? Фрэнсис понимала, что в этом доме она казалась инородным телом. На ней был льняной костюм цвета карамели и нитка жемчуга Морин. И хотя она вся вспотела и чувствовала себя помятой, ее внешний вид выделялся на общем фоне. — Где мне его найти? — спросила она, проигнорировав вопрос незнакомки. — Я его дочь, — сказала Марджори. У женщины выпучились глаза. — Его дочь? Бог мой! Кряхтя, она встала. Ее платье наконец-то опустилось. Женщина была не такая полная, какой показалась вначале, но вся обрюзгла. — Откуда ж ты взялась? Дочь Хью!.. Этого не может быть! — Где мой отец? Женщина стала тяжело спускаться по лестнице. — Сейчас иду. Я вышла сюда поесть, потому что внизу это уже невозможно… темная дыра… — Извините, — сказала Фрэнсис, почувствовавшая неладное, — но кто вы, собственно говоря? Женщина протянула ей руку. Теперь, находясь рядом с ней, Фрэнсис поняла, что алкоголем от нее не пахло. Перегар, похоже, просто впитался в эти стены. — Миссис Селли. Гвен Селли. — Вы… — Мы поженились в феврале, Хью и я. Вы этого не знали? — Я не имела понятия, — сказала потрясенная Фрэнсис. Марджори же вообще потеряла дар речи. — Разве у него не две девочки? — спросила Гвен. — Старшая сестра захотела жить в Йоркшире. А Марджори решила… вернуться к отцу. Гвен, похоже, не была от этого в восторге. «Неудивительно, — подумала Фрэнсис. — Только что подцепила себе вдовца и даже умудрилась женить его на себе — и тут неожиданно появляется его дочь-подросток и заявляет, что хочет жить с ними… Кому такое понравится?» Она была в ужасе от того, что Хью Селли женился на такой особе. Неряха, заурядная, дерзкая… И это после такой женщины, как Элис! Фрэнсис не могла себе это объяснить. Хью всегда был простофилей, и, видит бог, она всегда его недолюбливала — но чтобы так низко пасть… Имеет ли она право оставить Марджори здесь, у этой женщины? Гвен спустилась вниз по мрачной лестнице, ведущей в подвал. Дневная жара сюда не проникала, и воздух был прохладен. В помещении стоял затхлый, гнилостный запах. Гвен включила голую лампочку на потолке. — Хью! — крикнула она. — К тебе гости! За дверью раздался слабый голос: — Кто? — Тебя хватит удар, — пообещала Гвен и открыла дверь. — Твоя дочь! Они вошли в квадратную комнату, в которой было так мрачно, что сначала едва можно было что-то разглядеть. Потом глаза постепенно привыкли к темноте. На противоположной от двери стене Фрэнсис и Марджори увидели окно; перед ним, с наружной стороны, располагалась шахта лифта, через которую проникала узкая полоска света, рассеивавшегося по комнате. Из мебели здесь стояли кровать с разорванными подушками и одеялом, два кресла, обитые изношенной зеленой тканью, и журнальный столик, на котором лежали стопки газет и журналов. Хью Селли сидел в одном из кресел и пристально смотрел на вошедших. — Что? — спросил он. Фрэнсис сделала шаг вперед. — Мистер Селли, не знаю, помните ли вы меня… Я жила когда-то в доме, в котором вы были комендантом. Я была подругой вашей жены… вашей первой жены, — быстро поправилась она. Он сразу узнал и вспомнил ее. — Фрэнсис Грей… — Я привезла вам Марджори, мистер Селли, вашу младшую дочь. Она очень хотела вернуться к вам. — Она потянула за руку Марджори, которая с непривычной для нее робостью стояла в дверях, и поставила ее рядом с собой.