Кто-то нарисовал кролика поверх картины. Ногтем большого пальца я поскреб краску вокруг глаза кролика. Она осыпалась крошечными пятнышками, покрывавшими каминную полку. Каждый отколотый кусочек открывал чуть больше первоначального портрета. Серое, красное и коричневое. Я продолжал скрести, пока кусочек краски не застрял под ногтем большого пальца — резкий укол боли, пронзивший всю мою руку. После этого я выудил из кухонного ящика шпатель и продолжил скрести. Медленно. Методично. Осторожно, чтобы не поцарапать краску внизу, которая казалась похожей на только что снятый полароид. Цвет, появляющийся из белого пространства, пока не будет сформирована полная картина. И только когда я полностью соскреб кролика, мое тело начало уставать. Все началось с головокружения, которое настигло меня с пугающей скоростью. Я отшатнулся назад, когда комната закружилась. Все вокруг посерело, и я понял, что падаю. Я рухнул на пол и остался лежать, растянувшись на спине, серый цвет в моих глазах темнел, превращаясь в черноту. Перед тем как отключиться, я успел хорошенько рассмотреть оригинал портрета, теперь выставленный на всеобщее обозрение. Индиго Гарсон выглядела такой же ангельской, как и всегда. Та же алебастровая кожа, золотистые кудри и блаженное выражение лица. Но в изящных перчатках она держала уже совсем не кролика. Это была змея. Глава двадцать вторая — Мне нужна твоя помощь. Со стороны Дэйна только тишина — неуверенность, которая чувствуется даже через телефон. Я его не виню. Особенно после того, что я сказала. Я понимаю, если он больше не захочет меня знать. После сегодняшнего он сможет исполнить это желание. — С чем? — наконец говорит он. — Передвинуть шкаф. Я не говорю ему, что шкаф нужно не просто подвинуть, а разобрать полностью. И что дыру в стене спальни, которую он оставит после себя, надо запечатать. И что в задней части дома есть дверь, которую тоже нужно заколотить, чтобы никто не смог войти в Бейнберри Холл без ключа. Все это может подождать, пока он не придет сюда. Иначе он может повесить трубку. — А до завтра это не может подождать? — спрашивает Дэйн. — Нет. Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста. Я не смогу это сделать одна. — Ладно, — говорит Дэйн с тяжелым вздохом. — Буду через десять минут. — Спасибо. Дэйн не слышит эту реплику. Он уже повесил трубку. Я засовываю телефон в карман и готовлюсь к предстоящей работе. План прост — перекрыть потайной ход в спальню, собрать вещи и уйти из Бейнберри Холл. На этот раз я не вернусь. Как только я вернусь в Бостон, я внесу дом в список и продам его как есть, за любое предложение, какое бы маленькое оно ни было. Я больше не хочу иметь ничего общего с этим местом. И я не хочу знать правду о том, что здесь произошло. Я просто хочу уехать. Здесь небезопасно. Особенно для меня. В столовой я собираю пять снимков на столе и папин экземпляр Книги, все еще лежащий корешком вверх на полу. Все это отправится туда, где я это и нашла. Скоро это станет чьей-то еще проблемой. С полными руками я иду в кабинет на третьем этаже и направляюсь прямо к письменному столу, где бросаю Книгу и фотографии. Затем я хватаю Бастера и швыряю его в шкаф, где и нашла его в первый раз. Как и Бейнберри Холл, я никогда больше не хочу видеть этого медведя. Я поворачиваюсь к столу, где лежит открытая Книга. Она была закрыта, когда я ее туда кинула. Я в этом уверена. И все же вот она, открытая, как будто ее только что кто-то читал. Я медленно подхожу к Книге, обдумывая все способы, которыми она могла открыться сама по себе. Я не могу ничего придумать. По крайней мере ничего такого, что не граничило бы со сверхъестественным. Или, если позаимствовать термин у бабушки Дэйна, необъяснимым. «Чушь», — думаю я. А потом я говорю это вслух, надеясь, что тогда это станет правдой. — Чушь. Но это не так. Я знаю это с того момента, как увидела страницу, на которой открылась Книга. Это глава от четвертого июля. В тот день ремонтировали потолок на кухне. Я оглядываю страницу, и один параграф бросается мне в глаза. Теперь пришло время заделать огромную дыру в потолке. Для этого я нанял Хиббса, который привел еще с собой мальчика из города, потому что один он с такой большой задачей не справился бы. Мое сердце начинает биться быстрее, когда я читаю это снова, и вся правда этих слов откладывается в голове. Мальчик из города. Который был в доме тогда же, когда и Петра. Который, наверное, знал ее. Который мог быть ее парнем. Вроде того. Который мог убедить ее сбежать через окно спальни. Который мог предложить сбежать вместе и разозлиться, когда она передумала. Который потом влез в Бейнберри Холл и оставил ее тело под половицами, потому что знал, что там было потайное место. И этот мальчик, поняла я, есть на одном снимке папы. Я хватаю фотографию со стола. Когда я впервые увидела его, то подумала, что это папа стоит сзади Уолта Хиббетса и его лестницы. Я должна была догадаться, что папа стоял за камерой — а на фото стоит кто-то другой. Я не могу разглядеть слишком много деталей, даже после того, как подношу фотографию к лицу и щурюсь. Только узкая полоска одежды и маленький кусочек лица выглядывают из-за лестницы. Единственный способ увидеть лучше — найти лупу. И тут я с радостным содроганием осознаю, что она у меня есть. В верхнем ящике стола. Я видела ее, когда первый раз пришла в кабинет. Она и сейчас там, среди ручек и скрепок. Я хватаю ее и держу перед фотографией, и теперь человек-загадка становится больше. Я вижу темные волосы, половину красивого лица, крепкие руки и широкую грудь. И я вижу футболку. Черную, с едва видным принтом. «Роллинг Стоунз». Я мысленно возвращаюсь в ту грязную комнату в «Двух соснах». Дэйн выглядел так хорошо, что я просто не могла не смотреть на него. А когда он заметил меня, я похвалила его футболку. Я слышу его громкий голос в своей памяти. Она у меня еще с подросткового возраста. И я слышу его голос и сейчас, идущий от двери кабинета, где он стоит, руки по швам, а на лице угрюмое выражение. — Я могу объяснить, — говорит он.