«Тебе шестнадцать, но почти семнадцать…» Я хватаюсь за край стола, все во мне гудит от страха. Слова Ханны снова врываются в мои мысли: «Это все правда. Каждое чертово слово». Песня продолжает играть, теперь громче, будто кто-то только что увеличил громкость. «Детка, пора задуматься». Чушь. Вот как я думаю. Нет в этом доме призраков. Но зато есть упырь. «Лучше приготовься, будь умной и осторожной…» Я несусь из столовой и пробегаю через большую комнату. Люстра снова горит, хоть я и уверена, что не трогала выключатель несколько дней. Когда я дохожу до входной двери, то вижу, что она закрыта. Кусочек бумажки, который я засунула туда, когда вернулась из дома Дитмеров, все еще на месте. «Детка, ты на краю пропасти». Окна тоже закрыты. Я проверяла их до того. Если это упырь — и разумеется, так и есть — то как он попал внутрь? Есть только один способ выяснить. Песня продолжает звучать, пока я на цыпочках поднимаюсь по лестнице, изо всех сил стараясь не издать ни звука. Если я собираюсь поймать того, кто это делает, мне нужен фактор неожиданности. Музыка становится громче, когда я дохожу до второго этажа, что на самом деле работает в мою пользу. Она заглушает звук моих шагов, когда я захожу в спальню и беру нож с прикроватного столика. Я иду по коридору, сжимая нож так крепко, что побелели костяшки пальцев. Они остаются такими, пока я поднимаюсь по ступенькам на третий этаж. По другую сторону закрытой двери кабинета продолжает пульсировать песня. Я распахиваю дверь и врываюсь, объявляя о своем присутствии первобытным криком и взмахом ножа. Кабинет пуст. Почти. На столе внезапно снова появился Бастер. Я стою на подъездной дорожке, обхватив себя руками от вечернего холода, пока шеф Олкотт заканчивает осмотр Бейнберри Холла. Я позвонила ей сразу же после того, как нашла Бастера, и встретила ее у ворот. Слава богу, все репортеры свалили на ночь. Если бы они остались, то увидели бы, как я дрожащими руками отпираю ворота, бледная, как привидение. Когда Олкотт приехала, она первым делом осмотрела дом снаружи, обведя его фонариком, бегающим взад и вперед по наружным стенам. Теперь она внутри, проверяет окна. Я вижу ее с подъездной дорожки — темная фигура в обрамлении похожего на глаз окна на третьем этаже. Закончив, она выходит на крыльцо и говорит: — Никаких признаков взлома. Именно этого я и не хочу слышать. Что-то, указывающее на насильственное проникновение — например, разбитое окно — было бы гораздо лучшей альтернативой реальности, с которой я сейчас сталкиваюсь. А именно, что нет никакого рационального объяснения играющему проигрывателю и внезапному появлению Негодяя. — Вы уверены, что произошедшее действительно… ну, знаете, произошло? — спрашивает она. Я обнимаю себя крепче. — Вы думаете, я все это выдумала? — Я этого не говорила, — отвечает шеф. — Но я не отбрасываю возможность того, что ваше воображение немного разыгралось. Меня бы это не удивило, учитывая то, что вы нашли на днях на кухне. Это бы любого заставило понервничать. — Я знаю, что видела, — говорю я. — И знаю, что слышала. — Мэгги, я везде посмотрела. Никакой нарушитель никак не мог залезть в дом. — А что, если… — я пытаюсь себя остановить, зная, как абсурдно это будет звучать. Но слишком поздно. Слова уже соскальзывают с моего языка. — Что, если это не нарушитель? Шеф Олкотт косится на меня. — А кто еще это мог быть? — Что, если мой папа писал правду? На этот раз я не могу даже попытаться остановить себя. Эти слова удивляют даже меня. Шеф Олкотт выглядит не столько удивленной, сколько рассерженной. Я замечаю, как раздуваются ее ноздри. — Вы заявляете, что в Бейнберри Холл водятся призраки? — Я заявляю, что там происходят очень странные вещи, — говорю я. — И я вам не вру. Сначала мне кажется, что я звучу точно так же, как мой папа в более поздних главах «Дома ужасов». Растерянный, испуганный и на грани сумасшествия от недосыпа. Но тут меня осенило — это осознание настолько же выбивает из колеи, как удар молотком. Я звучу, как моя версия, которую описывал папа. Я стала Мэгги из Книги. — Вы мне нравитесь, Мэгги, — говорит шеф Олкотт. — Вы кажетесь умной. С хорошей головой на плечах. Поэтому я даю вам шанс прекратить это прямо сейчас и не заходить дальше. — Что прекратить? — Делать то, что и ваш отец, — отвечает шеф. — Он ранил этот город. Он ранил Дитмеров. И я уверена, что он убил Петру Дитмер. Ему это сошло с рук, потому что он рассказал свою дурацкую историю о привидениях, и многие люди отвлеклись на нее. Включая меня. Но я не позволю вам сделать то же самое. Теперь, когда мы выяснили, что он натворил, я не хочу, чтобы вы снова мутили воду рассказами о том, что в этом доме водятся привидения. Я отказываюсь помогать вам писать гребаное продолжение. Она мчится к своей машине и исчезает через несколько секунд, задние фары машины светятся сердитым красным, когда они исчезают вниз по холму. Я иду за ней по длинной извилистой подъездной дорожке и запираю ворота, гадая, достаточно ли одного этого, чтобы не допустить повторения происходящего. Я надеюсь на это, хотя и сомневаюсь. Сейчас Книга более реальна, чем когда-либо. И я не хочу снова ее проживать. Я не хочу быть испуганной девочкой, о которой писал папа. Когда я возвращаюсь в дом, единственная мера предосторожности, которую я могу придумать — это подняться на третий этаж, схватить проигрыватель и вынести его на лужайку перед домом. Затем я достаю кувалду из ближайшей кучи оборудования. Я поднимаю ее на плечо, мои трицепсы дрожат от напряжения. Затем, с широким размахом, я опускаю кувалду и разбиваю проигрыватель на куски. 8 июля День 13 Мы с Джесс сидели в приемной и молчали. За прошедшие двенадцать часов мы только это и делали. Сказать особо было и нечего. Мы оба уже знали, что у нашей дочери были серьезные проблемы. Единственное, что я сказал жене с того фиаско прошлой ночью, было: — Я нашел психолога, которая сегодня может посмотреть Мэгги. Запись в одиннадцать. — Хорошо, — ответила Джесс, и это было последним словом из всех трех, что она мне говорила. Первые два она сказала после того, как Эльза Дитмер забрала своих дочерей, отбиваясь от шквала извинений с нашей стороны. — Они ушли, — сказала она тогда, невольно повторяя слова, которые произнесла Мэгги после того, как ударила Ханну Дитмер. Эти слова еще долго вертелись в моей голове после того, как их сказала и Мэгги, и Джесс. Я все еще их слышал — голосом как жены, так и дочки — когда угрюмо озирался вокруг приемной доктора Лилы Вебер. Учитывая, что она детский психолог, я ожидал, что офис доктора Вебер будет более ярким. Игрушки у двери и детские песенки на заднем плане. Вместо этого приемная была такой же бежевой и мягкой, как кабинет стоматолога. Это разочаровывает, ведь мне так нужно было отвлечься от того факта, что Мэгги разговаривала с доктором Вебер почти час и что всего через несколько минут мы узнаем, насколько все плохо. А так и было, ведь нормальные девочки не ведут себя так, как она во время ночевки. И я думал, не виноваты ли в этом мы с Джесс. Мэгги была случайностью. Счастливой, как оказалось, но все же случайностью. Одна из причин, по которой мы с Джесс так быстро поженились, заключалась в том, что она забеременела. Поскольку я всецело любил Джесс и мы все равно собирались рано или поздно пожениться, мы не видели причин откладывать неизбежное. И все же мысль о том, чтобы стать отцом, приводила меня в ужас. Мой собственный отец был, по его собственному признанию, отвратительным человеком. Он слишком много пил и быстро приходил в ярость. И хотя я знал, что он любит меня и мою маму, он редко это показывал. Я боялся, что стану таким же, как он. Но потом родилась Мэгги. Последний месяц беременности дался Джесс нелегко, и трудности продолжались и в родильной палате. Когда Мэгги родилась, она молчала. Совсем не плакала. И медсестры не бросали восторженных взглядов. Тогда я понял, что что-то пошло не так. Оказалось, что пуповина обвилась вокруг шеи Мэгги, едва не задушив ее при рождении. Этот напряженный момент тишины, когда медсестры боролись за жизнь Мэгги, был самым страшным в моей жизни. Не в силах ничего сделать, кроме как ждать — и надеяться — я сжимал руку Джесс и молился Богу, хотя не был уверен, что верю в него. Я обещал ему, что, если Мэгги выкарабкается, я буду лучшим отцом, каким только могу быть. Потом Мэгги наконец заплакала — гортанный вопль, наполнивший мое сердце радостью. Мои молитвы были услышаны. Я тут же поклялся сделать все возможное, чтобы защищать ее.