— В Германии не жарко. — Не жарко, зато там много всего другого. Это же Германия! Через край чашки все же перелилось несколько капель. Что у них всегда было общим, так это нежелание путешествовать. Лорин боялась того, чего не знает. Брайан боялся воспоминаний о том, что он хорошо знает. Если они куда-то ездили, то, как правило, поездка проходила в изолированной среде, в деловой обстановке, где говорили по-английски. Если Лорин не могла помешать Брайану уехать, то старалась поехать с ним и, действуя организованно, покончить с делами как можно скорее. Так у Брайана проходили многие командировки — того же она хотела и на этот раз. На следующий день она — как обычно, с неохотой — показала ему маршрут и билеты. И почти не удивилась, когда Брайан сообщил, что решил отказать Национальному олимпийскому комитету. В Мюнхен он ехать не хочет. В ту ночь он спал хуже, чем когда-либо за все эти годы. Глава 30 С самого утра Лорин развила бурную деятельность. Радуясь, что ехать никуда не придется, она носилась по дому и прикидывала размеры новых занавесок — осенью у них серебряная свадьба. Брайан тихо ушел на работу. Через два часа ему опять позвонили. Он махнул рукой миссис Шустер — та тут же встала и тихо закрыла дверь в его кабинет. Запрос у комитета был необычный. Они решили сделать еще одну попытку. — Прошу прощения, но в данный момент мы заняты выпуском нового быстродействующего обезболивающего средства от язвы желудка на территории всей Европы. Мне придется поучаствовать в разработке стратегии продаж и выборе партнеров. На том разговор и кончился. В целом все так и есть; действительно планировалась рекламная кампания — нужны новые агенты. Но Брайан с самого начала работы фирмы не присутствовал на собеседованиях продавцов и распространителей. Он чувствовал, что в этой ситуации обязан сделать исключение — хотя бы для того, чтобы превратить невинную ложь в правду. На собеседование Кен Фоулс, отвечавший в фирме за логистику, из пятидесяти потенциальных распространителей пригласил всего десятерых. В итоге их должно было остаться четверо — каждому предназначался определенный регион. В глазах Брайана хороши были все, и во время собеседований замечания он отпускал редко. Хоть в краткие перерывы Фоулс из вежливости интересовался мнением начальника, едва ли у кого-то возникало сомнение в том, что последнее слово останется за ним. На второй день пришел соискатель по имени Кит Уэллес. Веселый господин слегка болезненного вида — несмотря на всю серьезность ситуации, к собеседованию он отнесся с юмором. Он прождал большую часть дня и оказался последним. Было очевидно, что на этом румяном мужчине Кен Фоулс выбор не остановит. Ему предназначалась территория Скандинавии и Германии, Австрии и Голландии. Этот важный рынок нельзя было передать в руки человека, с которым Кен Фоулс не был на одной волне. — А почему у вас не задалось с прежней территорией продаж? — Брайан опередил своего ассистента. Уэллес посмотрел в глаза Брайану. Казалось, он ждал этого вопроса, но не отсюда. — Да, черт возьми, причин много. Когда ты иностранец и живешь в Гамбурге, нужно, чтобы у тебя товар был лучше, чем у других. В противном случае немцы предпочтут вести дела с иностранцем, который живет в Берлине, а еще лучше — с немцем, который за границей живет. Так уж система устроена. — А ваш товар был не лучше, чем у остальных? — Лучше? — Пожав плечами, он отвернулся от Брайана. — Да как у большинства. В последние пару лет у меня было слишком ограниченное поле деятельности — крупные открытия и чудеса к ней не относились. — Психотропные препараты? — Да. Нейролептики. Уэллес криво ухмыльнулся, и Кен Фоулс заерзал на стуле. — И мода пошла другая. Препараты с хлорпромазином — уже далеко не главное средство для лечения психических расстройств. Я все прозевал. В итоге у меня скопились слишком большие запасы, долги все росли, а шансы сбыть товар стремительно уменьшались. Брайан помнил препарат, который Уэллес назвал по просьбе Фоулса. Ему было известно много названий одного лекарства. Ларгактил, прозил. Но общее наименование — хлорпромазин. Под воздействием весьма похожих на него медикаментов некоторые пациенты Дома алфавита буквально чахли у него на глазах, как подопытные кролики. Хоть он сам на протяжении почти всех десяти месяцев, проведенных в госпитале СС, старался их не глотать, тем не менее побочный эффект предшественника этого препарата еще долгие годы остался для Брайана частью повседневной жизни. От одной мысли о нем он начинал потеть, во рту пересыхало, появлялась тревога. — Вы канадец, мистер Уэллес, — отважился наконец сказать Брайан. — Фрейзервилл на реке Святого Лаврентия. Мать — немка, отец — англичанин, франкоговорящая среда. — Для карьеры в Европе — хорошее начало. И Францией вы пока не занимаетесь. Почему? — Слишком трудно. Моя жена, мистер Скотт, хочет хоть иногда меня видеть. Она умнее меня. — Так вы поэтому поселились в Гамбурге, а не в Бонне? Фоулс все поглядывал на часы. Он попытался улыбнуться. Биография Уэллеса к их делам отношения не имела. — Я сюда попал во время высадки в Италию, в бухту Салерно, в сорок третьем году в составе Десятой британской армии под командованием Маккрири[14]. По образованию я фармацевт, меня приписали к медицинской службе, я был там до конца, а в итоге осел в Германии. — А она стояла и ждала на границе? — Фоулс улыбался, пока Брайан не осек его быстрым взглядом. — Конечно нет, мы встретились только через год после капитуляции. Меня назначили в группу, занимавшуюся восстановлением. Брайан дал ему выговориться. Во время рассказа открылось несколько ранее неизвестных аспектов. При освобождении концлагеря Берген-Бельзен Уэллес входил во 2-ю британскую армию Демпси. Его дважды повышали, а еще на слушаниях, предшествующих Нюрнбергскому процессу, он выступал свидетелем о нацистских медицинских преступлениях в концлагерях. И наконец, перед ним поставили задачу осмотреть нацистские госпитали в рамках экспертной группы, созданной службой разведки. По всей стране нашлись тысячи госпиталей. Большинство пустовало — необходимость в них отпала. Какие-то перестроили под нужды гражданского населения, и теперь они работали как местные больницы и частные клиники. А еще были такие места, как госпиталь для душевнобольных в Хадамаре. Там пациентов находили в общих могилах. Изуродованных. Искалеченных. Обезображенных. Сумасшедших. Для экспертной группы время было непростое. Даже если речь шла об обычных пациентах с телесными ранами. Нацистская идеология затронула и ряды собственных сторонников. В последние месяцы войны вовсе не была необычной ситуация, когда в питании пациентов содержалось очень мало жира, — проводящим путям причинялся непоправимый ущерб. Из всех госпиталей, что они видели, лишь несколько — на юге Германии и в самом Берлине — придерживались стандарта, который можно было считать приемлемым. В остальном все происходящее там было невыносимым. Месяцы фиксации подобного эмоционально опустошили Уэллеса. В итоге ему стало все равно, где он бывал, кто с ним рядом и что он пил. Он перестал думать о возвращении домой. Понятие «родина» ему больше ни о чем не говорило. Последняя поездка Уэллеса — госпиталь в Бад-Кройцнахе, где он встретил юную медсестру, обладавшую огромной жаждой жизни и чудесным смехом; благодаря ей он очнулся. Брайан помнил, что и сам испытал нечто подобное. Они влюбились друг в друга, а через пару лет переехали в Гамбург, где у нее была семья и на нее не смотрели косо, потому что она вышла замуж за оккупанта. Там Уэллес и открыл свое дело — несколько лет все шло хорошо. Теперь у них трое детей. В целом он всем был доволен. Его рассказ произвел на Брайана сильное впечатление. Когда вечером того же дня Кен Фоулс предоставил Брайану список выбранных агентов, имени Уэллеса там не было. Кандидатуру обдумали, но сочли его чересчур простым, чересчур старым, чересчур веселым, чересчур гнусавым, ну и вообще он канадец. Брайану оставалось лишь подписать отказ. Письмо весь вечер и ночь пролежало на столе у Брайана. На следующий день оно же первым бросилось ему в глаза. Когда Брайан позвонил, в голосе Уэллеса не было ни следа разочарования или удивления. — Может, все это к лучшему, мистер Скотт? — спросил он. — В любом случае я благодарен за то, что вы лично нашли время мне сообщить. — Разумеется, мистер Уэллес, мы возместим вам расходы на поездку. Но, возможно, я все же смогу вам помочь. Сколько вы еще будете в гостинице? — Через два часа еду в аэропорт. — Можно с вами увидеться? Гостиница в Бейсуотере по уровню была далека от жилья, где Брайан поселил бы своих сотрудников. Несмотря на то что на модной авеню гостиниц было больше, чем банков в Сити, Киту Уэллесу удалось выбрать самую вшивую. Даже ведущие наверх ступеньки недвусмысленно говорили о том, что у этого скромного местечка расцвет остался далеко позади. Когда приехал Брайан, Уэллес собирался выпить. Ему казалось, что на него никто не смотрит, на лице написано разочарование. Лишь когда Брайан с ним заговорил, он вновь надел маску хорошего настроения. Слишком спокойный, слишком уравновешенный. Неуклюжий и небритый, Брайану он нравился — и был ему нужен. — Мистер Уэллес, я вам работу нашел. Раз вы с семьей можете переехать в Бонн, с середины следующего месяца она ваша. Будете работать на одного из субподрядчиков нашего субподрядчика — им нужен фармацевт с английским. Фирма ищет именно такого человека, как вы. Служебное жилье на берегу Рейна в паре километров от города. Приличная зарплата и пансион. Заманчиво? Уэллес фирму знал и даже не понял, что маска с него — сбитого с толку, растерянного — спала. Вообще он не из тех, кто легко соглашается. — А взамен сделаете кое-что для меня, мистер Уэллес? — Только если это не незаконно. И если мне не придется петь. — Он попытался пошутить и сдвинул брови. — Когда вы вчера рассказывали об инспекции немецких госпиталей после войны, вы упомянули, что бывали в госпиталях для душевнобольных, а кроме того — бывали с инспекцией в Южной Германии, правильно? — Да, и не раз. — И в районе Фрайбурга тоже? — Фрайбург-им-Брайсгау? Да, я весь Баден-Вюртемберг объездил.