Добравшись до Джеймса, он резко остановился и вяло и виновато хохотнул ему в лицо, указывая на испачканный пол и упавшую тарелку. Джеймс не сводил глаз со своей тарелки. Между кусками свинины и серым переваренным сельдереем лежало что-то непонятное, больше всего напоминавшее человеческие экскременты. Снова запев, Брайан наклонился и поковырялся там своей ложкой. Появившуюся тошноту подавить было сложно. Посреди порции Джеймса лежал самый настоящий кусок человеческих испражнений. Рябой открыто заржал, а подбежавший широколицый вырвал у Джеймса тарелку. Затем собрал в нее то, что валялось на полу, и метнулся к туалетам. Как в еде оказались фекалии, для Брайана осталось загадкой. Точно можно сказать две вещи. Это дело рук симулянтов, и они рассчитывали сохранить все в тайне. Так они издевались над Джеймсом уже несколько дней. В открытую велась неравная и безжалостная борьба, преследовавшая одну-единственную цель: чтобы Джеймс себя выдал. И видимо, им везло. Джеймс среагировал. Есть он не хотел. Всю вторую половину дня Джеймсу дали спокойно посидеть на краю постели. Брайан для него ничего сделать не мог. Хлопнули оконные ставни, и Брайан проснулся. Когда он очнулся, еще не стихло эхо от удара. В соседней кровати тяжело дышал офицер танковых войск. Дальше в ряду кроватей тот самый мужчина, что смотрел на струи воды в душе, пялился пустым взглядом на ряд кроватей напротив, прислонившись к изголовью. Палату озарял по-летнему мягкий бледный свет. Брайан похолодел, когда в темноте мимо пронеслись силуэты симулянтов. Троица окружила кровать Джеймса. Один встал в изголовье, один — посередине, один — в изножье. Время от времени для удара поднималась рука. О том, что сотворили с Джеймсом побои, нельзя было судить даже по крикам. Лишь позже, когда его наконец оставили в покое, начались стоны. «Больше вы его не тронете!» — сжимая зубы, грозился Брайан, когда на следующий день Джеймс неуверенной походкой проковылял в ванную. Но они тронули — когда им того захотелось. Пока на его лице не появилось ни единой отметины, однако из дальнего угла каждую ночь доносились приглушенные звуки ударов. От страха за жизнь Джеймса Брайан впал в отчаяние. Уже не раз он был близок к тому, чтобы закричать, схватить шнур и позвонить дежурившей в ночную смену медсестре, броситься между Джеймсом и его мучителями. Но за проведенные на войне годы выработались правила выживания, которые в обычное время покажутся абсурдными и противоречащими здравому смыслу. Ощущая глубокое бессилие, Брайан знал, что бессилие — единственное доступное ему состояние. В ночь перед утром, когда сестра Петра обнаружила Джеймса без сознания в луже крови, он пережил последнее наказание. О серьезности происходящего можно было судить по пораженной и растерянной Петре. Позвали Хольста и врача из терапевтического отделения. «Бога ради, вы же видите дыру в голове — она же не сама появилась», — молча шипел Брайан, когда они осматривали край постели, изголовье, изножье и пол, ища возможные объяснения, откуда появились раны. «Предатель», — сказал он самому себе и взмолился о том, чтобы Джеймса пощадили. Несмотря на недовольство врачей, провели небольшое расследование. Молодой офицер службы безопасности внимательно осмотрел глубокие раны, пощупал лоб — как будто сам был врачом — и осмотрел каждый сантиметр кровати. Затем обследовал пол, стены, ножки кровати. Ничего не найдя, он стал ходить от кровати к кровати и срывать с пациентов одеяла, проверяя, вдруг им есть что скрывать. «Пусть у них будут отметины на руках или кровь на рубахах», — умолял Брайан. Джеймс побледнел как простыня — наверняка у него текла кровь. Но офицер службы безопасности ничего не нашел. Потом он поторопил медсестер, плохо понимавших, что и от кого требуется, и бродил, грохоча сапогами, туда-обратно, пока сестра Петра не принесла необходимое. Прежде чем Брайан осознал серьезность происходящего, Джеймсу в локтевой изгиб воткнули иглу. На расстоянии висевшая над ним бутылка казалась угольно-черной. «Ну вот, Джеймс, теперь ты умрешь», — подумал Брайан, пытаясь вспомнить, что Джеймс говорил про переливание и группы крови еще давным-давно, когда они ехали в санитарном поезде. «Поступай как знаешь, Брайан, но я сделаю татуировку со второй положительной», — сказал Джеймс, тем самым подписывая себе смертный приговор. По трубке из бутылки капала смертоносная плазма. В искалеченном теле вот-вот смешаются две разные группы крови. Брайан был уверен, что симулянты не собирались забивать Джеймса до смерти. Это не значит, что они не смогли бы, если бы захотели; но они не захотели. Покойник — кто угодно — опасности не представляет. Но Герхарт Пойкерт — это не кто угодно. Он штандартенфюрер службы безопасности СС. Если выяснится, что его забили до смерти или он умер не своей смертью, начнутся расследование и допросы, и тогда пощады не жди. Симулянтам были нужны уверенность и контроль. В данный момент у них не было ни того ни другого. Позже Джеймса раздели, чтобы помыть. Он побледнел как труп. Увидев, что платочка на нем нет, Брайан облегченно вздохнул. Хоть что-то хорошее. За происходящим внимательно наблюдали трое мужчин. Чем больше открывалось сине-черных отметин и крупных кровоподтеков, тем сильнее сжимались в своих берлогах три подонка. Сестра Петра попыталась глубже разобраться в том, что стало причиной этой беды, но руководство сразу же решительно сломало ее планы. Юная Петра вносила сумятицу. В отличие от нее, сестра Лили всегда старалась как можно быстрее вернуть в палате нормальную обстановку. Позицию она заняла прагматичную: подозрение о преступлении бросит тень на нее саму. Расследования и допросы могут вызвать недоверие, а недоверие — перевод на другое место. И возможно, в итоге ее ждет служба в госпитале на Восточном фронте. Несомненно, с воображением у сестры Лили все было в порядке. Поэтому, несмотря на недовольство Петры, в ближайшие пару дней за Джеймсом ухаживала только сестра Лили. Пострадавшему пациенту вливали плазму. Еще две бутылки. В теле Джеймса оказалось больше литра крови другой группы. И он остался жив. Глава 20 Шли дни, и Брайан осознавал, что кошмар вовсе не кончается. Первый звоночек: как-то утром он проснулся и увидел, как на краю постели Джеймса сидит трясущаяся Петра, крепко прижимая его голову к своей груди. Она обнимала его, как будто он плакал. Чуть позже на неделе Джеймса вырвало, когда он сидел в постели. Вечером того же дня Брайан осмелился пройти мимо него, когда рябой и широколицый ушли за едой. Третий симулянт, по-видимому, крепко спал. Лицо у Джеймса очень-очень сильно побледнело. Кожа напоминала пергамент, посинели артерии на висках. «Выздоравливай, Джеймс! — шептал Брайан, все время озираясь. — Скоро сюда придут наши войска. Месяц-два — и мы на свободе, вот увидишь». С виду слова никакого эффекта не произвели. Джеймс улыбнулся и поджал губы, словно пытался заставить Брайана замолчать. Затем произнес несколько слов. Чтобы их разобрать, Брайану пришлось приложить ухо к пересохшим губам. «Не приближайся!» — прошептал он. Когда Брайан попятился от Джеймса, дернулось одеяло самого тощего симулянта. Союзники бомбили Карлсруэ еще раз — в безопасный идиллический Шварцвальд хлынул целый поток беженцев. В середине сентября произошло несколько событий, из-за которых Брайану пришлось пересмотреть меры предосторожности — вероятно, в последний раз. В одно чудесное утро, когда сквозь ставни проникал ясный свет осеннего солнца, оказалось, что Джеймс опять весь в крови. С него сорвали все повязки, открылись почти зажившие раны на голове — крови в них не осталось. Кожа Джеймса по цвету сливалась с простыней. От свернувшейся крови почти почернели руки. Из-за слепой веры в то, что эти раны Джеймс нанес себе сам, ему крепко связали руки, чтобы подобного больше не случилось. А потом ему еще раз перелили кровь. Вновь увидев над изголовьем Джеймса болтавшуюся там стеклянную бутылку, Брайан не знал, что и делать. С симулянтами Брайан держал вооруженный нейтралитет, но глаз они друг с друга не спускали. Когда они вот так устанавливали баланс сил, доктор Хольст употребил по отношению к Джеймсу слово «кома» — тот провалился в глубокое беспамятство. Покачав головой, доктор с улыбкой повернул голову, прощаясь с соседями Брайана, — они лежали сбоку от него и напротив; обоих наконец выписали, поставив зеленый штамп. Брайан впервые видел кого-то из обитателей палаты не в ночной рубашке. С первого дня они в прямом смысле слова ходили с голыми задницами в одеянии, доходившем им до коленок, с завязками у шеи. Редко — крайне редко — на них были трусы. Два офицера светились от счастья, авторитет и важность им вернули свежевыглаженные галифе, высокие прямые фуражки и всякая дребедень, болтающаяся на жестких мундирах. Доктор Хольст пожал обоим руки, а медсестры поклонились. Всего несколькими днями ранее те же медсестры шлепали их, если они не хотели идти мимо них голыми после ванной. Когда сосед Брайана решил пожать Воннегуту руку, тот в конец засмущался и вместо здоровой левой руки протянул железный крюк. Сложно было понять, каким образом врачи отличали больных от здоровых. Однако на то, чтобы стать пушечным мясом, здоровья им хватит. Обоих распирало от гордости и наивного веселья. Они упоминали Арнем. Вероятно, туда они и отправятся. Когда сосед Брайана попрощался и посмотрел ему прямо в глаза, Брайан не смог узнать в нем того пациента, кто на протяжении восьми месяцев днем и ночью пыхтел у него под боком. Пришли первые известия о победах немцев под Арнемом, атмосфера в отделении стала неспокойной. Кто-то из пациентов, стоявших в очереди на выписку, выпрямил спину и не упускал случая показать, что чувствует себя лучше. Остальным обитателям отделения стало едва ли не хуже: они чаще кричали по ночам, сильнее раскачивались вперед-назад, опять начались странные судороги, стал кривиться рот, вернулась привычка неаккуратно есть. Последовала и реакция симулянтов. Рябой проявлял такое усердие, что медсестры на несколько дней отстранили его от работы, чтобы он не ошпарил никого кипятком или не сшиб врачей, когда будет метаться между поручениями. Широколицый каждый день разыгрывал спектакль — вскидывал руку, здороваясь с Воннегутом и другими пациентами. Порой дежурной медсестре из-за него приходилось прибегать по ночам в отделение: в приступе радости он громко пел и барабанил по каркасу кровати. Брайан поступал, как самый тощий из симулянтов: съеживался, натягивал на голову одеяло и, как обычно, молчал. Несомненно, высокое звание, большая ответственность, его слабость и сомнительное улучшение состояния сохранили Брайану жизнь и дали гарантию, что он, в отличие от своих соседей сбоку и напротив, на фронте не окажется. Должно быть, просто никто понятия не имел, куда его определить. За себя Брайан не боялся. Только за Джеймса и за то, что с ним задумали сделать симулянты. Он пришел в себя, превратившись в собственную тень, ослабел душевно и изголодался физически. Встать с кровати он сможет не сразу. Уже больше четырех месяцев мысли Брайана бродили вокруг того, как устроить побег. Первая связанная с побегом проблема — одежда. Помимо ночной рубашки, в распоряжении Брайана были носки — каждый третий день их меняли на еще более застиранную пару. Поскольку Брайан стал ходить в туалет сам, еще у него был халат. По плану, ему предстояло защитить его от резких порывов ветра. И вот халат пропал. Один из санитаров давно бросал на него взгляды. Тапочек не было уже давно. Добраться до границы со Швейцарией вполне реально: вряд ли до нее больше пятидесяти-шестидесяти километров. Небо оставалось по-летнему чистым, из-за чего окрестные пейзажи приобретали ясные, четкие контуры, но по ночам было холодно. Несколько недель назад с запада поднялся ветер, принеся новый звук. Словно эхо спасения, прозвучал прерывистый свист и низкий гул железнодорожного состава. «Мы у самых гор, Джеймс! — думал он. — Недалеко железная дорога! Запрыгнем в поезд и доедем до границы! Мы так уже делали. И еще раз сделаем. Мы до самого Базеля доедем, Джеймс! Мы в поезд запрыгнем!» Но Джеймс сам по себе был проблемой. Казалось, синие круги у него под глазами не пройдут никогда. Сестра Петра выглядела все более серьезной. Как-то ночью Брайан осознал, что бежать придется одному. Резко проснувшись, он не мог отделаться от ощущения, что разговаривал во сне. Рябой стоял у своей кровати и смотрел на него. В его взгляде сквозило подозрение. Откладывать побег больше нельзя. Временами он играл с мыслью о том, чтобы вырубить санитара и украсть его одежду. Еще оставалась вероятность, что врач оставит свой гражданский костюм в отделении или в каком-нибудь кабинете. Но мечты и реальность сближаться не торопились. Развернуться Брайану было особо негде. Изнутри ему были знакомы только палата, смотровая, кабинет, где проводились сеансы электрошоковой терапии, а также туалет и ванная. Толку ни от одного из этих помещений не было никакого. Решение проблемы нашлось, когда один из пациентов помочился на дверь в ванную, стал орать и ныть, — угомонили его с помощью укола. Пока Воннегут, лежа на полу, вытирал мочу тряпкой, Брайан, тряся головой, боком вошел в туалет. Дверь напротив кабинок была открыта настежь. Брайан сел на унитаз, закрыв деревянную дверь не до конца. Изнутри он кладовую никогда не видел. На деле это оказался просто-напросто большой шкаф, где на полках или на полу разместились тряпки, мыльная стружка, метлы и ведра.