Александр Тинн, седьмой маркиз Батский, – знаменитый британский сумасшедший, яркая личность, человек двух эпох, до сих пор не определившийся, что же ему все-таки ближе: шестидесятые годы XVII века или опять же шестидесятые, но уже века XX. Его растрепанные, непослушные седые волосы зачесаны назад и по-пиратски забраны в небольшой хвостик, большие голубые глаза как будто вечно чем-то восторгаются, и в семьдесят лет у него совершенно мальчишеская походка. Во время моего визита в Лонглит, в дом его семьи, который находится в округе графства Уорикшир и насчитывает 118 комнат, на нем был надет изысканный индийский пиджак поверх желтой клетчатой рубашки и красного жилета. В это время маляры перекрашивали его комнаты, оформленные в стиле елизаветинской эпохи, в фиолетовый цвет, что наводило на мысль о лете любви в Хайт-Эшбери. Лорд Бат, чье имя внесено не только в Burke’s Peerage, но и в список тысячи самых богатых людей Британии (своего рода современный справочник общественного положения, публикуемый в Sunday Times), получает свой доход в основном благодаря отдыхающим: Лонглит открыт для посещений, ежегодно там бывает более 400 тысяч человек. Благодаря множеству украшений и скульптурных групп верхняя часть этого внушительного, построенного из белого известняка здания с 450-летней историей напоминает праздничный торт. Окружающее его поместье представляет собой цветущую саванну, под ветвистыми деревьями которой пасутся сытые овцы, там же располагается традиционный для подобных мест сафари-парк, славящийся своими «лонглитскими львами». В целом во владении лорда Бата находится около 10 тысяч акров. Как и все богатые люди, он не только гордится титулом или состоянием, но вот уже многие годы с завидным усердием реализует себя как художник и писатель, мужественно игнорируя отсутствие какого-либо таланта. В первые же минуты нашей встречи лорд Бат продемонстрировал мне альбом, в который он вклеивает вырезки, рассказывающие о его жизни. В том числе заголовок одной бульварной газеты, который гласил: «Лорд Бат говорит: „Я позволяю собаке глодать свой бонго“». В британском сленге слово «бонго», по-видимому, означает какой-то инструмент, не имеющий ничего общего с барабанами. Я натянуто улыбнулся, так как прямо возле моих ног сидела собака, погладить которую я не решился. На самом деле больше всего лорда Бата занимала другая газетная вырезка, в которой излагалась длинная и захватывающая история любовных похождений представителей его рода. В ней описывался эпизод 1869 года, когда его прабабушка, сероглазая красотка леди Хэрриет Мордаунт, поссорилась со своим мужем, слишком много времени проводившим на рыбалке. Недавно родившийся младенец леди Мордаунт временно ослеп, и в испуге, что причиной этого являлось определенное венерическое заболевание, она в сердцах рассказала лорду Мордаунту, что тот не был отцом ребенка. Она призналась, что «согрешила», причем «с несколькими людьми», да еще и «среди бела дня», что свидетельствует (помимо прочего) о склонности их семьи к крайностям. Принц Уэльский Эдуард, видимо, был на тот момент самым частым ее спутником во время прогулок. Однажды муж стал свидетелем того, как она красовалась перед принцем, демонстрируя мастерство управления экипажем, и был настолько взбешен, что прямо у нее на глазах застрелил ее любимых пони. Вот вам крайний пример опеки партнера. Не хочется быть потомком подобного животного. «Возможно, я потомок Эдуарда VII», – говорит лорд Бат. Тоже животное, но королевских кровей. В самом деле, кажется, что предками Тиннов были все знаменитые люди, хоть раз ступавшие на британскую землю, и даже похожий на хиппи нынешний лорд Бат отдает своеобразную дань уважения этому семейному наследию. Он провел меня по личным апартаментам, где висят написанные им портреты более чем 150 предков, причем некоторые картины помещены в рамки с пурпурной неоновой подсветкой. «Один из самых древних – Тацит, 55 год, – прокомментировал он. – Вон там, в углу». Мы прошли быстрым шагом мимо Карла Великого, Гарольда, Альфреда, а также (на стене в мужской уборной) Этельреда Нерешительного. «Вон та группа в основном Пембруки, а также русские Воронцовы; а здесь собраны Норфолки и Мальборо. А вон там… впрочем, не важно, обо всех рассказывать необязательно». Но есть у семейного наследия и оборотная сторона: незаконнорожденные дети, или, как говорят британцы, «дети по другую сторону одеяла». Если внимательно вглядеться в пышный маскарад британской истории, то можно разглядеть, как открываются и закрываются двери спален, за которыми грешат Тинны. Например, когда Сара Дженнингс держала стратегическую оборону от ухаживаний Джона Черчилля, она действовала отчасти под впечатлением примера другой придворной девушки, доведенной до отчаяния и беременности сэром Томасом Тинном из Лонглита. Нынешний Тинн также прославил это наследие как в гипсе, так и во плоти. Но простого распутства в стенах своего шикарного дома, по примеру предков, ему было недостаточно. Вдобавок он с усердием, достойным лучшего применения, оформил стены почти всех комнат безвкусными фресками, на которых запечатлены сцены из его личной жизни и Камасутры, с часто совпадающими сюжетами. Под картиной «Мой первый поцелуй» сделана надпись: «Кажется, мне не нравится чужая слюна» (это, очевидно, благоприобретенный вкус). Лучшие художественные достижения лорда Бата красовались на стенах вокруг винтовой лестницы, ведущей в спальню. Там висели барельефы, или, как он выразился, «черепа всех женщин, которых я любил». Как это свойственно аристократам, вместо имен у них были номера с первого по шестьдесят восьмой. (Со времени моего визита их число возросло до семидесяти трех.) «Это лучше, чем делать зарубки на столбике кровати, – сказал он. – Когда поднимаешься, чтобы улечься спать, можно каждую поцеловать». Лорд Бат, порой называющий себя «чресла Лонглита», как-то заявил в печати, что «в некоторой степени он является пионером полигамии в этой стране». (Один из тех невежественных счастливцев, забывающих о том, что история вечно повторяется.) «Моногамия, – сказал он в интервью одной газете, – разбудила во мне бунтаря», умиротворить которого могли только многочисленные «женушки». «Идеальным вариантом для меня было бы завести, скажем, пять жен, много детей и научить всех жить душа в душу, в атмосфере взаимоуважения и понимания». Кроме того, что сказано это было во всеуслышание, больше ничего бунтарского в этом не было (разве что еще слова о взаимоуважении и понимании). Лорд Бат вел себя совершенно традиционно для богатого человека своего общественного положения. Подобно Гордону Гетти, он все еще состоял в браке с первой женой, пусть даже они редко ночевали под одной крышей. Несмотря на наличие «женушек», у него было всего лишь двое детей, причем законных. Согласно замечательному праву первородства, младший ребенок, единственный сын в его браке, должен был унаследовать титул, Лонглит и все привилегии. Зачем нужна моногамия? Причина снижения уровня рождаемости (или, если быть более точным, снижения уровня законнорожденности) среди богатых людей объясняется просто: «Существует одно непреодолимое и безотказно работающее средство, благодаря которому состояние плутократов неуклонно уменьшается, – писал один историк. – И это средство – дети». Подобная тенденция вызывает опасения среди богатых и является вечной темой их разговоров. После изнурительного труда нескольких поколений наконец-то наступает момент, когда можно забыть о прожиточном минимуме, когда достигаются цели семьи. Именно тогда в мощном порыве воспроизводства отец-основатель поступает естественным образом и рожает столько детей, сколько может. Спустя некоторое время у его детей тоже рождаются дети, так что в скором будущем тема прожиточного минимума вновь становится актуальной. В науке это явление называется мальтузианским эффектом в честь английского экономиста Мальтуса, описавшего тенденцию более высоких темпов роста населения по сравнению с темпами роста производства продовольствия. «Проще говоря, – пишут антропологи Хиллард Каплан и Ким Хилл, – богатые люди практикуют двойную инвестиционную политику: имея несколько законных потомков, которым они передают свое состояние (и те преимущества, которые оно даст), и определенное количество незаконных детей, в которых они вкладывают значительно меньше (и которые соответственно не сильно истощают их ресурсы)». Здесь, конечно, есть о чем поспорить. Некоторые, подобно Рокфеллеру и Форду, сохраняют приверженность первой политике. Другие, подобно Ларри Хиллблому, никогда не женятся и проводят политику второго типа. Остальные не признают ни того ни другого. Продюсер Дэвид Геффен, числившийся в 2001 году в списке Forbes 400 под номером 47, является гомосексуалистом и детей не имеет. Техасский нефтяной предприниматель Джордж П. Митчелл, стоявший под номером 136 и являющийся чемпионом списка по многочисленности законного потомства, имеет десять детей от одной женщины. Даже сами авторы, предложившие идею двойной политики, признают, что это не более чем тенденция. Месть обманутой жены Еще более интригующе звучит предположение Лауры Бетциг о том, что жены в браках, где практикуется двойная политика, в конечном счете извлекают пользу из пристрастия своих состоятельных мужей к изменам. Предположим, что вы – мисс Само Совершенство 1650 года. Согласно дарвинистской теории, общество предоставляет вам всего два или три возможных варианта максимально полного использования вашего репродуктивного потенциала. Вы можете выйти замуж за человека скромного достатка, жить в нужде и родить около двадцати детей, прекрасно зная, что большинство из них умрет в детстве. Или вы можете завести роман с местным заправилой – назовем его лорд Бат – и, возможно, пополнить свой выводок ребенком от него, рассчитывая этой связью выиграть для своей семьи лишний шиллинг. Или – и это, конечно же, самый выгодный вариант – вы можете выйти замуж за лорда Бата, владеющего большей частью материальных средств в округе. У вас опять же будет не более двадцати детей (вероятнее всего, значительно меньше). Но в случае, если вы выйдете замуж за лорда Бата, у вас появится все необходимое, чтобы вырастить детей здоровыми. Даже в современном американском обществе было бы заблуждением не придавать значения влиянию материальной обеспеченности на уровень детской смертности. Когда биолог Сьюзен Эссок-Витейл внимательно изучила репродуктивные способности персонажей списка Forbes 400 за 1982 год, среди прочих факторов она обратила внимание и на то, какое количество детей дожило до совершеннолетия. По данным исследования, 100 женщин, «производящих детей с участниками списка Forbes», могут родить 310 детей, из которых до зрелого возраста доживут 307, так что показатель выживаемости составляет 99 %. Такое же количество женщин, но уже представляющих все население Соединенных Штатов, родят всего 240 детей, причем 93 % выживаемости сократят это число до 223 совершеннолетних. «Богатые люди, – заключила она, – размножаются быстрее других социальных слоев белого и цветного населения соответственно на 38 и 20 %». В брачных перспективах мисс Само Совершенство угнетает то обстоятельство, что лорд Бат, в свойственном богатым стиле, десятками и даже сотнями плодит в округе внебрачных детей. Но в соответствии со строгими правилами законного брака и первородства только первенец леди Бат унаследует семейное состояние. В этом вся соль: у ее сына будут все возможности вести распущенную жизнь, подарив ей тем самым десятки или даже сотни внуков. Дело не в том, чтобы трахнуть мамочку… Не очень благостная картина, не так ли? Союзы матерей и сыновей встречаются среди богатых чаще не по причине какого-то эдипова сексуального влечения, утверждает социобиолог Джон Хартунг, а потому, что женщины хотят, чтобы транжирили деньги и флиртовали направо и налево их сыновья, а не мужья. Энн Рорк имела полное право осуждать беспорядочные половые сношения Дж. Пола Гетти. Но распутство их сына Гордона уже почти удвоило ее репродуктивный успех, подарив ей семь известных внуков. Нынешняя миссис Гетти точно так же имеет полное право возражать против беспорядочной жизни Гордона и бороться за то, чтобы направить семейные денежные средства на своих четырех сыновей, олицетворяющих ее репродуктивный успех. В «Эдвардианцах» Вита Сэквилл-Уэст изобразила молодого наследника, герцога Себастьяна, как репродуктивный инструмент своих родителей и всех предыдущих поколений: «Какими же были дикие семена, посеянные в душе юноши? Они были брошены крестной матерью еще при его крещении, и он не мог не снять этот урожай. Бедный Себастьян, его традиции были не просто наследственными, они были вещими». То, что Сэквилл-Уэст избрала в качестве виновницы развращенности сына крестную мать (женщину), вполне оправданно: до появления тестов на определение отцовства материнское генетическое влияние на ребенка всегда было куда более явным, чем предполагаемое отцовское. Однако картина может стать еще менее привлекательной. Ориентация на рождение сыновей – это не просто результат архаичной системы первородства. Возможно, это также отражение глубинного предубеждения состоятельных семей против дочерей. Право первородства, в соответствии с которым сын-первенец наследует все, следует рассматривать просто как удобный способ сохранить имение от бесконечного дележа в том случае, когда семейный статус зависит от земельной собственности. В рамках современной системы, основанной на свободном движении капитала, право первородства утратило свою актуальность и по большому счету исчезло, исключая отдельные атавистические или особые случаи. (Малкольм Форбс, к примеру, оставил 51 % акций своего журнального бизнеса старшему сыну.) Хотя занимающие высокое иерархическое положение звериные семьи тоже часто проявляют предвзятость по отношению к дочерям. Такие высокоразвитые животные, как благородный олень и паукообразная обезьяна, способны регулировать свое размножение, рождая больше сыновей и меньше дочерей. То же самое можно наблюдать у опоссумов, если их хорошо кормить. Если тех же опоссумов держать впроголодь, у них будет рождаться больше дочерей. Механизм этого неясен. Возможно, мужскому утробному плоду больше грозит выкидыш в условиях стресса голодания. Результат одинаков: в обеспеченных семьях больше сыновей. Среди людей, как было доказано исследованиями отдельных «популяций» аристократов, примером могут служить королевские семьи и роды первых американских поселенцев. Также и у президентов Соединенных Штатов вплоть до Джорджа У. Буша насчитывается девяносто сыновей и шестьдесят дочерей. Смысл этого явления, согласно теории, предложенной биологами Робертом Триверсом и Дэном Уиллардом, состоит в том, что состоятельные самцы располагают бриллиантами, мертвыми насекомыми или другими материальными средствами, чтобы привлечь многочисленных самок. С другой стороны, в бедных семьях сыновья не имеют материальных средств, чтобы представлять собой выгодную партию для долгого жизненного пути, хотя и могут провести пару приятных сезонов в качестве самцов-спутников. Поэтому противоположная политика однозначно дает лучшие результаты: у дочери больше шансов улучшить перспективы семьи, подцепив самца с бриллиантами. Ярчайшим примером подобной политики, отмеченным в письменных источниках, является дочь нормандского кожевника, флиртовавшая с одним герцогом и родившая сына, прозывавшегося Вильгельмом Бастардом, но ставшего позже Вильгельмом Завоевателем – человеком, от которого берет начало весь британский королевский род. Вряд ли кто-то возьмется утверждать, что кожевник и его жена предвидели подобные последствия, строя семейные планы. Так же и мисс Само Совершенство, по всей вероятности, не просчитывала, какое влияние на ее репродуктивный потенциал окажет брак с лордом Батом. Вероятнее всего, она была просто очарована мощью мышц его предплечья, благодаря чему он мог в схватке разрубить человека надвое, а может быть, она просто исполняла волю родителей. Эволюционные психологи заостряют внимание на том, что мы все равно поступаем таким образом, который дает нам возможность повысить свой репродуктивный потенциал, даже если никогда об этом не задумываемся. Дело в наследстве, кретины! В дикой природе наследственность в лучшем случае рудиментарна. Животные могут передать своему потомству территорию, а доминантные матери могут вмешиваться во время игр детенышей, чтобы дать им преимущество над соседями. Предполагается, что древние люди имели подобные же генетические склонности к опеке над своим родом и поддержанию семейного положения. Но человеческие культуры довольно своеобразно адаптировали и конкретизировали эти склонности. В результате получилась система наследования, позволяющая состоятельным родителям содержать с колыбели до могилы не только своих детей и внуков, но даже детей внуков. Таким образом, для богатых семья зачастую в первую очередь означает наследование, нежели любовь. В различные эпохи и в различных странах такие явления, как поздние роды, опека партнера, близкородственные браки, регулирование рождаемости, убийство новорожденных (в особенности дочерей), право первородства и семейные трастовые фонды выступали в качестве дарвинистских механизмов построения династии. Так, опека партнера и двойные сексуальные стандарты связаны не просто с ранимостью мужского «я» – это вопрос наследования, поскольку уменьшение числа наследников, естественно, усиливает желание лорда Бата видеть среди этих наследников своих собственных, а не зачатых в прелюбодеянии детей. Забота о наследовании настолько значима, что в некоторых культурах богатые люди изобрели способы продолжения опеки над партнером даже после своей смерти. Римляне увековечили культ верной вдовы, univara, навеки преданной своему последнему мужу (модель поведения Этель Кеннеди в отличие от более делового подхода Джеки Кеннеди). Согласно обычаям других культур, вдова должна была уйти в монастырь или выйти замуж за брата умершего мужа, чтобы его наследие в следующем поколении перешло к ближайшим родственникам. Настоящим дарвинистским страшным сном стало бы для богатых людей повторение судьбы преподобного Николаса ван Ренселера, который умер бездетным в 1678 году. Предполагается, что он был отравлен женой Алидой или ее любовником. Вскоре Алида вновь вышла замуж и использовала состояние бывшего мужа, чтобы основать одну из величайших американских династий – род Ливингстонов из Нью-Йорка. С тех пор Ливингстоны стали более разборчивы в том, что касается брака. Хорошая семья Преданность семье – одна из наиболее подкупающих адаптивных черт богатых. Господь наградил нас шестью поколениями Маршаллов Филдов, четырьмя Пьерами С. Дюпонами, четырьмя Анхейзерами Бушами, тремя Генри Дж. Хайнцами, а также тем самым Фордом, именуемым Генри II, который любил глянуть в зеркало и заявить: «Я – король. Короли не ошибаются». Боксер-профессионал Джордж Форман весьма оригинально сократил процесс, назвав всех четырех сыновей Джорджами – почти клонирование. Оптимист наверняка скажет, что у богатых просто больше свободного времени, которое можно посвятить семье. И с экологической точки зрения на этот раз все тоже выглядит необыкновенно оптимистично: приматы сильно привязаны к племени и не менее сильно привязаны к особям более высокого статуса, так что гравитационное тяготение этих двух сил должно, по словам одного приматолога, «давать кумулятивный эффект в семьях с высоким статусом и разрывать нижестоящие семьи». Отсюда культ предков, тщательно ведущиеся родословные, регулярные встречи и остальные клановые ритуалы богатых. В одной семье на восточном побережье применяется своеобразный метод генеалогического кодирования, позволяющий с помощью номера, присвоенного каждому представителю, показать степень родства с отцом-основателем, а также определить его или ее долю семейного наследства. В ходе горячего спора кто-то из них может ненавязчиво напомнить другому: «Не забывай, я все-таки имею шестой номер». Редко представляется возможность оценить крепость семейных связей в денежном выражении, особенно если получатели предпочитают делать вид, что этого не существует в принципе. Дональд Трамп высмеивает тех, кто получил свое состояние в наследство, будучи выходцем из «банка счастливой спермы», намекая на то, что он сам проложил себе дорогу к вершине из трущоб (на самом деле состояние его отца превышало 150 миллионов долларов). Когда Брук де Окампо опубликовала книгу «Золотая молодежь» о своих богатых сотоварищах из светского общества Нью-Йорка, она легкомысленно советовала Vanity Fair «Не называйте их аристократами, они меритократы». Папаша Уорбакс следит за мной Отрицание важности семейного влияния можно понять. Одним из самых мучительных обстоятельств в процессе взросления богатого человека является то, что сами богатые никогда не знают наверняка, что им принесло имя и состояние, а чего они достигли самостоятельно. Джон Д. Рокфеллер-младший однажды пожаловался, что «даже… секретарши знают себе цену. Я завидую таким людям». Впрочем, независимо от того, добились чего-то или нет дети богатых родителей самостоятельно, со стороны всегда кажется, что кто-то своевременно потянул за нужные ниточки. В глубине души мы прощаем богатым все, кроме их денег. Владелец телекоммуникационного бизнеса Ричард Ли настолько болезненно воспринимает то, что его в первую очередь знают как сына одного из самых преуспевающих магнатов Гонконга миллиардера Ли Кашин, что когда он говорит о «слово на букву „п“», то подразумевает «папа». Но все же влияние семьи трудно не заметить. Отец Ли предоставил ему 125 миллионов долларов на учреждение его первой компании Star TV, которую Ли вскоре продал Руперту Мердоку за 950 миллионов. Когда позднее Ли столкнулся с Мердоком на аукционе по продаже Hong Kong Telecom, одной из крупнейших телефонных компаний Юго-Восточной Азии, семейные связи помогли ему получить почти мгновенно ссуду в 13 миллиардов долларов у консорциума четырех пекинских банков. Позже, когда его интернет-компания Pacific Century Cyberworks быстро шла ко дну, Ли на публике отобедал в ресторане гостиницы Shangri-La с самой значительной фигурой в деловых кругах Гонконга, тем самым непроизносимым «п». Согласно Fortune, фондовая биржа восприняла сообщение как желание отца помочь сыну: на момент открытия биржи в тот день акции Pacific Century были зафиксированы на отметке 5,375, а на момент закрытия – 5,6875, так что обед стоил примерно 671 миллион – и акции компании продолжали расти шесть следующих дней. Богатые искренне могут забыть, какую большую роль играет в их жизни семейная репутация, до тех пор, пока она не исчезает. Одна из опрошенных Джоанн Бронфман женщин (из известной семьи), недавно вышедшая замуж, занялась общественной деятельностью и вспоминает об одной встрече: «Там были люди из различных слоев общества… Я представилась фамилией мужа, и у меня завязался разговор еще с одной женщиной, чей муж успешно делал карьеру. В какой-то момент она сказала: „О, ваш чай остыл. Надо позвать официанта и попросить его заменить“. Я ответила: „Не стоит, у меня не настолько тонкий вкус“. Она моментально переменилась в лице: „О, я не имела в виду ничего подобного“. Неожиданно она стала проявлять повышенную заботу обо мне. Это было просто смешно, и я подумала: „Неужели ты действительно считаешь, что я нуждаюсь в заботе, подобно сиротке Энни?“ В тот момент я поняла, что причиной всему было имя. Это было похоже на то, как если бы за моей спиной постоянно стоял большой и важный человек. Я знала, что люди будут считать, что я осознаю, как действует моя фамилия. Если я приходила куда-то и была одета менее официально, чем все остальные, это означало, что они одеты безвкусно. Если моя одежда выглядела моднее, это означало, что все вокруг были одеты хуже. Мне даже не приходилось беспокоиться о подобных вещах». Для богатых близкородственные браки являлись средством сведения к минимуму числа законных потомков и соответственно средством концентрации семейного состояния и обеспечения целостности рода. Одновременно они могли содействовать усилению генетического влияния основателя семьи, для которого оно служило своего рода заменой опеки партнера: даже если бы какому-нибудь потомку наставили рога, его наследники, благодаря кузине-жене, все равно были бы генетически связаны с отцом-основателем. Могли ли наши древние запреты на кровосмешение воспрепятствовать слишком частому заключению близкородственных браков? Сам Чарльз Дарвин, происходивший из обеспеченной семьи, был женат на двоюродной сестре. Также и родители нынешнего султана Брунея – двоюродные брат и сестра, да и сам он женат на кузине. Одна из величайших американских династий, Дюпоны, также часто практиковали подобные отношения, чтобы, по словам одного историка, «попусту не тратить свое время (скорее, сперму) вне семьи». Основатель династии Пьер Дюпон советовал своим наследникам вступать в брак между собой для того, чтобы сохранить «целомудрие души и чистоту крови». Одна из его внучек вышла замуж за одного из его внуков, и в течение следующих ста лет остальные наследники Дюпона выходили замуж и женились на своих двоюродных братьях и сестрах еще тринадцать раз, пока семья не обеспокоилась опасностью появления генетических уродцев. Но даже в настоящее время у Дюпонов сохранилось что-то похожее на родовой обряд встреч друг с другом под Новый год, когда женская половина династии собирается в различных поместьях в долине реки Брэндивайн (штат Делавэр), а мужчины объезжают все дома, чтобы поприветствовать дам и составить о них мнение. Подруги и прочие посторонние лица, даже невесты, остаются при этом наверху, чтобы не попадаться на глаза (и даже после бракосочетания их по-прежнему иногда называют «чужаками»). Последний двоюродный брак Дюпонов состоялся в 1970-х годах, хотя в тот момент внутрисемейные союзы уже не одобрялись. В Европе Ротшильды практиковали инбридинг еще последовательнее. У Мейера Ротшильда, сумевшего выбраться из трущоб Франкфурта и основать крупнейший банкирский дом XIX века, было пятеро сыновей и столько же дочерей. Он поступил очень благоразумно, поручив сыновьям организацию связанных друг с другом кредитных компаний в важнейших финансовых столицах Европы. Но при этом он с поразительной горячностью исключил дочерей из своего завещания: «Ни одна из моих дочерей, а также их потомки, не имеют никаких прав и претензий на названную фирму, и я никогда не смогу простить свое дитя, если оно, пойдя против родительской воли, позволит себе потревожить моих сыновей в их мирном владении своим делом». Последующие поколения увековечили эту суровую традицию отстранения наследников по женской линии от какой-либо роли в семейном бизнесе. Одновременно они старательно возвращали их в клан Ротшильдов посредством браков с родственниками. «Бесспорно, первой и самой важной причиной политики родственных браков было сохранение пяти домов от распада, – пишет Ниал Фергюсон в книге «Дом Ротшильда». – С этим также было связано желание сохранить огромное состояние пяти братьев от посягательств посторонних. Помимо корыстных побуждений, однако, принимались во внимание значительные социальные затруднения при поиске подходящих партнеров за рамками семьи. К середине 1820-х годов Ротшильды были настолько богаты, что оставили далеко позади остальные семьи с похожими корнями». Проблема, продолжает объяснять Фергюсон, заключалась в поиске подходящей партии для дочерей, и он приходит к выводу, что «на тот момент Ротшильду мог подойти только Ротшильд». Проблема дочерей Как и многие другие богатые семьи, Ротшильды столкнулись с большой и неустранимой проблемой гипергинии (под гипергинией понимается женская склонность выходить замуж за тех, кто стоит выше на социальной лестнице): на каждом следующем уровне экономической пирамиды для женщин остается все меньше и меньше подходящих для брака мужчин. На самой вершине им ничего не остается, как выходить замуж за своих двоюродных или даже родных братьев, как это произошло с Калигулой в Риме, Рамзесом II в Египте и со многими инкскими, гавайскими, тайскими и африканскими монархами. Если термин «близкородственное скрещивание» звучит не слишком приятно, то можно сказать, что для не преуспевших в гипергинии дочерей ситуация зачастую складывалась еще хуже: в Индии (классический и печально известный пример) одной семье из высшей касты пришлось разориться, чтобы выгодно выдать дочь замуж, собрав для ее будущего мужа огромное приданое. С другой стороны, убивая новорожденных дочерей и вырастив одного-двух сыновей, та же самая семья могла бы получить приданое, а также обзавестись большим количеством потомков. Когда в начале 1980-х годов Чарльз Аллен собирал материал для своего репортажа под названием «Жизнь индийских князей», он взял интервью у внучки раджи Джаунпура, и та сказала о своем появлении на свет: «Когда было объявлено, что родилась девочка, все были ужасно разочарованы. И все же за последние двести лет я первый ребенок женского пола в семье, кому было позволено остаться в живых». Представителям Запада не стоит слишком возмущаться: демографические данные указывают на то, что убийство новорожденных дочерей также было частым явлением и среди нетитулованного мелкопоместного дворянства в некоторых средневековых европейских культурах. То усердие, с каким аристократы отдавали своих дочерей в монастыри, служило той же самой цели – избавлению от лишних дочерей и концентрации наследства в руках потомков по мужской линии. Более того, глубинное предубеждение богатых против дочерей продолжает существовать и поныне, хотя и едва различимо.