«С первыми звуками мазурки великий князь Михаил, младший брат царя… пригласил меня на танец. Эта мазурка сильно отличалась от тех, которые меня учил танцевать мистер Додворт. „Ничего, – сказал он, когда я попыталась возразить, – я поведу“, – и когда он прыгал вокруг меня, я вспомнила о брачных танцах птиц». Еще более уместным было бы сравнение с плодовыми мушками. Некоторые представители Drosophila subobscura, как великие князья и многие другие аристократы, страдают от близкородственного спаривания (инбридинга). В ходе одного исследования того, как происходит выбор партнера, обнаружилось, что самки дрозофил отвергают самцов, не способных нормально исполнить брачный танец. Неуклюжие танцоры, как правило, были инбредными особями, и даже если им удавалось найти партнершу, они производили меньше жизнеспособного потомства. Так, с помощью мазурки самкам удавалось выявлять среди прочих дрозофил мужланов и идиотов и, как следствие, достигать большего успеха при размножении. Сложные бальные танцы, популярные в период расцвета аристократии, видимо, служили той же цели оценки дебютантов. Близкородственное спаривание всегда представляло проблему. Встретив царя, Вандербильт была поражена его «потрясающим сходством с кузеном – принцем Уэльским, ставшим позднее Георгом V. У него была такая же добродушная улыбка, наполовину скрытая бородой, те же мягкие голубые глаза и простота в речи и манерах». Предки Николая и Георга на протяжении многих поколений вступали в браки друг с другом, и предков этих было не так много. Отсюда, наверное, и сходство. Другой великий князь, Константин, нечаянно подтвердил важность умения танцевать для демонстрации генетического здоровья. Ему предстояло жениться на представительнице Кобургской династии, члены которой так часто вступали в браки с европейскими королевскими особами, что тоже были инбредными. Наблюдая за невестой, Константин заметил: «Если так нужно, я женюсь на этой обезьяне. Танцует она превосходно». В Индии в правящих династиях существовал ритуал, когда родственницы жениха омывали его будущую супругу, что было гораздо более откровенной формой биологической проверки. «Семья жениха хочет хорошо осмотреть все ее тело, – сказал один очевидец историку Чарльзу Алену, – чтобы узнать, нет ли у нее дефектов, бородавок или скрытых родимых пятен. Если что-либо из этого обнаруживалось, то кто-нибудь выбегал и говорил: „Все отменяется!“» Представление и проверка знаков статуса в современном обществе происходит, разумеется, существенно иначе. Титулы и другие традиционные свидетельства породы сильно упали в цене. Инбридинг сегодня не представляет столь важной проблемы, как раньше, а молодые люди, как правило, не позволяют родне будущего мужа или жены осматривать себя в голом виде (хотя те, кто идет на пляж с потенциальными родственниками, подвергаются практически той же самой процедуре). Итак, легко прийти к выводу, что единственный надежный знак статуса – это деньги или расточительность. Если так, то для мужчины лучший способ успокоить скептически настроенных родственников невесты – показать им огромный горшок денег рядом с супружеским ложем. (И пусть невеста не узнает об этом добрачном соглашении, пока не закончатся репетиции и не заиграют первые аккорды свадебного марша.) Но, что бы ни говорили Веблен и Захави, идея расточительного потребления всегда таила определенные проблемы для богатых людей. Эти проблемы можно разделить как минимум на три группы: изменчивость, подражание и инфляция сигнала. Изменчивость Первая проблема состоит в том, что стандартных средств демонстрации богатства не существует. В отличие от домовых воробьев с их большими черными треугольниками на груди или деревенских ласточек с их удлиненными хвостами, у нас нет универсального знака статуса, который мы могли бы предъявить в нужный момент. Когда-то таким знаком, отличавшим принцев крови, был пурпурный цвет. Возможно, поэтому Ричард Брэнсон любит надевать пурпурный шарф во время полетов на воздушном шаре, а не будничный оранжевый, какими пользуются его команда техников и вторые пилоты. Раньше пурпур стоил дороже золота, поскольку его добывали из моллюсков, которых на окраску одного платья или мантии требовалось до двадцати тысяч. Но сегодня пурпурный цвет – это банальность. Золото может казаться абсолютным стандартом, ведь оно служило главным символом богатства в Европе, долине Нила, Юго-Западной Азии и Индии на протяжении более пяти тысяч лет. Однако в Китае и Центральной Америке, как пишет Грэм Кларк, до сравнительно недавнего времени гораздо более ценным был нефрит. Когда вождь ацтеков Монтесума принимал испанца Диаса дель Кастильо и щедро подарил ему зеленые камешки, чтобы тот отвез их своему государю, Монтесуме пришлось дипломатично пояснить, что каждый из этих камней стоил дороже, чем такого же веса золотой самородок. В Японии, где ни золото, ни нефрит не считаются признаками особенного великолепия, люди украшают бриллиантами кольца из платины, которая действительно является более дорогим материалом. Если уж на то пошло, бриллианты стали лучшими друзьями девушек только после XIII века, когда ювелиры изобрели технику огранки камней. Если у человеческих символов богатства и есть общее качество, то это их изменчивость. Они меняются, даже если этими символами являются физические особенности нашего тела. Например, жир обычно символизировал богатство там, где голод или просто нехватка еды делали пищу символом статуса. Когда в XIX веке исследователь Джон Ханнинг Спик побывал в области Карагве в северо-западной части теперешней Танзании, он обнаружил, что молодых жен короля обильно кормили молоком, от чего они распухали так, что не могли двигаться. Спику – этому предвестнику политкорректного отношения европейцев к делам колоний – даже пришлось катать разжиревших на молоке жен по земле, чтобы измерить их. Один биолог быстро подобрал аналогию, сравнив этих жен со своего рода кастой внутри вида аризонских медовых муравьев, представителей которой собратья пичкают едой, пока их брюшки не распухнут до размера вишен, затем подвешивают к потолку в качестве живых резервуаров, «долготерпеливых емкостей со сладкой жидкостью», которые опустошаются в трудные времена. Вплоть до начала XX века тучность символизировала богатство и в Европе и в Америке, Если богач был «толстым Адонисом», как король Георг IV, или «упитанным сластолюбцем», как король Эдуард VII, то он демонстрировал, как сказал бы Веблен, что ему совсем не приходится работать. Для молодых незамужних женщин идеалом оставалась тонкая талия. Но, выходя замуж за богачей, они зачастую слишком много ели и раздавались вширь, как африканские королевы или медовые муравьи, а все для того, чтобы создать в доме сладкую жизнь. Даже сейчас некоторые богатые люди сохраняют имидж «денежных мешков». Нефтяной магнат-миллиардер Марвин Дэвис настолько грузен, что в ресторане Spago Beverly Hills, где он частенько обедает по два раза в день, для него специально приобрели особенно массивный стул. Когда он идет в другой ресторан, то иногда берет с собой свой стул (хотя, если быть точным, его тащат телохранители). Однако полнота перестала символизировать богатство примерно тогда, когда она стала доступной любому работяге. В 1960 году было проведено исследование, показавшее, что в Индии полнота все еще «украшает» высшие классы, а вот на Манхэттене примерно в то же время лишь 5 % представительниц из высшего общественного слоя имели избыточный вес (по сравнению с 30 % женщин из низших классов). Большинство богатых людей сегодня хотят быть стройными и мускулистыми. Конечно, они до сих пор практикуют расточительное потребление, но вместо того чтобы набивать животы, они оснащают свои дома комнатами, похожими на шикарные механизированные цеха. Они занимаются спортом так же усердно, как век назад обжирались. Я встречал одного мультимиллионера и одного миллиардера, которые используют появившееся у них благодаря богатству свободное время, чтобы не менее восьми часов в день заниматься того или иного рода ручным трудом, Примерно то же самое их предки делали за минимальную заработную плату. В Аспене мультимиллионеры иногда состязаются друг с другом за статус, гоняя на горных велосипедах. Жир и общественное положение сегодня неразрывно связаны лишь в одной особой форме демонстрации. Антрополог из университета Texas А&М сообщает, что «в районе Далласа и Форт-Уорта состоятельные родители часто дают дочкам деньги на пластические операции по увеличению груди в качестве подарка на окончание школы. Как родители, так и дочери открыто признают, что девушка с большой грудью окажется популярнее в колледже. Как сказал один студент: „В богатых семьях парни получают к окончанию школы спортивные машины, а девушки – большие груди“». Тон кожи и прическа тоже по-разному использовались в качестве знаков статуса. Большинство из нас любят пощеголять ровным загаром среди зимы, как будто мы только что вернулись из Санкт-Морица, и пусть завистливые домоседы злобно бормочут что-то насчет рака кожи. При развращенном дворе Людовика XV, напротив, модно было пудрить лицо, шею и грудь, чтобы они становились мертвенно-бледными. Эта бледность, будто бы выступившая после недельного па-де-де под балдахином, подчеркивалась мушками. К несчастью, прически в то время были очень изощренными и даже создавались на основе проволочных каркасов, поэтому единственное, что модницы могли себе позволить в постели, – спать сидя. Следившие за модой мужчины нередко спали с бигуди на верхней губе, завивая усы, – еще один печальный триумф демонстративного поведения над сексом. Подражание и конкуренция символов статуса Вторая проблема, связанная с расточительством как способом демонстрации богатства, заключается в том, что, подобно Кристофу Роканкуру, предаваться ему (хотя бы некоторое время) может практически каждый. Несколько лет назад в клубе Jimmy’z (Монако) слухи о возможном приезде принца Альберта привлекали женщин, которые мечтали стать принцессами, а те, в свою очередь, привлекали мужчин, которые притворялись принцами. За одним из столиков сидели пятеро холостяков, которые поочередно пользовались «роллс-ройсом», чтобы повысить свои шансы на свидание. Натуралисту это напомнило бы то, как беззащитные животные иногда подражают какому-нибудь более яркому, красивому или опасному виду. Так, некоторые мотыльки всю жизнь блестяще имитируют осу. Некоторым жукам удается изображать из себя муравьев и бесплатно харчеваться и жить в муравьиной колонии, а также пользоваться их системой безопасности. Так поступают и люди; мы не столь отличны друг от друга, как любим считать. Подобная маскировка, должно быть, обескураживает охотящихся за ресурсами молодых женщин, которые пытаются отличить на танцполе шейха от лоха на «роллс-ройсе». Подражание – упорное заимствование знаков и символов богатства – является причиной давнишней войны не только между мужчинами и женщинами, но также между богатыми и практически всеми остальными. Высшие классы «не хотят от простого человека ничего, – лукаво пишет герцог Бедфордский, – кроме того, чтобы он оставался простым. Как можно выделяться, если люди вокруг недостаточно обычны?» Подражание среднего класса заставляет богатых людей обороняться, «то проявляя твердость, то идя на обман», и они постоянно стараются увернуться и ускользнуть, чтобы мы их не догнали. Таким образом, частая смена символов богатства – это не случайность, а необходимость. Код расточительного потребления должен меняться едва ли не ежедневно, чтобы стремящиеся наверх не проникли обманным путем в ряды богатых. Так что если в этом году символ статуса – Рождество на острове Сент-Бартс, то в следующем, возможно, надо будет отправиться на ранчо в Патагонию. В этом году на кухне богатого человека должен стоять отделанный деревом холодильник Sub-Zero за 3,5 тысячи долларов. Через год Sub-Zero уже будет у состоятельных представителей среднего класса, а на лучших кухнях появятся Trauslens со стеклянными дверьми по цене 10 тысяч долларов (а служащие должны будут следить за тем, чтобы лежащие внутри остатки еды смотрелись аппетитно). Эта бесконечная череда ходов и ответных мер, сосуществование имитаторов и имитируемых, наблюдается со времен возникновения богатства как такового. При внимательном изучении регулирующих расходы законов оказывается, что они почти всегда являлись попыткой высших классов ограничить расточительное потребление имитаторов и не дать толпе возвыситься. Археологи, нашедшие множество доказательств существования этих правил, называют их инструментами «освящения, легитимации и отделения вождя и других лиц, имевших высокий статус, от остальной части населения». Так, в петиции к английскому королю XIV века просители жалуются на то, что «разные люди различного положения носят одеяния, не подобающие их сословиям; а именно работники… одеваются как ремесленники, ремесленники – как камердинеры, камердинеры – как сквайры, сквайры – как рыцари… бедные женщины – как леди, а бедные писари одеваются в меха, как король и лорды». Выскочки взвинчивали цены, которые негодующим аристократам приходилось платить за роскошные товары. Духовенство присоединилось к призывам ограничить излишние траты, которые якобы уменьшали пожертвования церкви. И всегда за этими практическими соображениями таилось чувство гнева, вызванное столь неподобающим поведением недостойных. В XV веке в Англии один комментатор, говоря о пользе новшеств, возмущенно распространялся насчет того, сколь несоответствующе своему положению ведут себя низшие сословия, подражая моде богатых на длинные, до лодыжек, отороченные мехом рукава: «Теперь нам ни к чему метлы, ведь всю грязь на улицах подметут своими рукавами нищие конюхи». Стремление мобильных граждан выделиться было непреодолимо, как о том пишет автор XVII века, жалующийся на претенциозность купца средней руки: «Пока он видит блеск золота и серебра на одеждах аристократов, он скорее заложит все свое имущество, чем расстанется с мыслью носить такие же». Законы, регулирующие расходы, почти всегда оказывались неспособны противостоять этой мощной тенденции, и битва за символы статуса продолжалась на зыбкой почве рынка. Помимо частой смены символов богатства, одним из стандартных приемов борьбы с подражателями является увеличение масштабности и «капиталоемкости» демонстраций – строительство громадных домов, покупка более ценных произведений искусства и более дорогих самолетов и прочее действительно расточительное потребление. Так, один нувориш с западного побережья США, семья которого и так владеет небольшой эскадрильей, недавно заметил в беседе с другом: «Не знаешь, можно ли купить авианосец?» Пока это не более чем разговоры. Но в престижном подарочном каталоге Neiman Marcus уже предлагается подводная лодка за 20 миллионов долларов, способная оставаться под водой двадцать дней, так что, быть может, скоро в продаже появятся эсминцы класса Arleigh Burke. Богатые люди часто объясняют подобные крайности внешним давлением. Они чувствуют, что вынуждены заниматься масштабной саморекламой, и жалуются, что порой это противоречит их скромным запросам. Например, один миллиардер, лидер в сфере слияний и поглощений компаний, имел коттедж на Ред-Маунтин в Аспене, который был удобным и только. Он его снес и воздвиг на прежнем месте настоящую достопримечательность площадью 8 тысяч квадратных футов, чтобы отпраздновать в ней следующее Рождество. «У меня был красивый домик в Аспене, – сокрушался он позже, томясь в своих хоромах, – а все уговаривали меня построить это». Ну тут он, конечно, лукавил. Человек, привыкший всегда идти собственным путем, не сносит дом просто потому, что всем вокруг это кажется отличной идеей. Он делает это, чтобы выделиться на фоне людей, стоящих ниже на социально-экономической лестнице и упорно копирующих каждое его движение. В целях борьбы с подражателями богатые до сих пор проводят регулирующие расходы законопроекты, принимающие теперь форму нормативов по охране окружающей среды. Например, в Аспене много домов имеют площадь 15 тысяч квадратных футов, а у принца Бандара, посла Саудовской Аравии в США, загородный «домик» в 55 тысяч квадратных футов. «Гонка вооружений» в сфере недвижимости столь неумолима, что местные власти недавно приняли закон, ограничивающий площадь новостроек 5 тысячами квадратных футов. Впрочем, те, кто настаивает (а таких много), все же могут построить дом покрупнее, купив права на застройку у собственников в тех районах, где строительство запрещено. Захави возводит эту идею в ранг биологического принципа. Он утверждает, что демонстрация может быть убедительна лишь в том случае, если требует больших затрат от индивидуума. Иначе говоря, цена должна быть значительной не только объективно, но и с точки зрения индивидуума. Иначе никто не отнесется к его действиям серьезно. Большинство людей судят об этом интуитивно. Набор декоративной бижутерии может быть очень трогательным, когда его вам дарит ребенок школьного возраста, но совсем другое дело, если такой подарок преподносит муж-миллиардер. Точно так же, поскольку Билл Гейтс не особенно жалел о ста или двухстах миллионах долларов в год, которые он жертвовал в середине 1990-х годов, то эти благотворительные акты не произвели сильного впечатления на человечество. Инфляция сигнала Мы добрались до третьей проблемы, связанной с расточительным потреблением. Определить подходящую цену и сделать себе выразительную рекламу становится очень сложно, когда денег у вас столько, что ими можно набить кита или даже стаю китов. Насколько большой дом вы можете построить? Насколько дорогую картину вы можете в нем повесить? Насколько обильный обед вы можете съесть? Насколько потрясающий бриллиант вы можете подарить своей возлюбленной? Деньги теряют значение. «Каждый новый миллион волновал меньше, чем предыдущий», – сказал мне технический директор одной компании, который, впрочем, не отказался от участия в конкурентной борьбе и по-прежнему гоняется за миллионами. А женщина, бывавшая и жившая в самых роскошных домах мира, удрученно призналась, что ничто ее больше не впечатляет. «Теряется восприимчивость», – сказала она. Часто кажется, что в международном сообществе богатых людей каждый может позволить себе практически любые расходы. Поэтому многие формы расточительного потребления теряют свою ценность. Здесь вступает в силу процесс, который Захави называет инфляцией сигнала. Если каждый достаточно богат, чтобы демонстрировать определенный сигнал, или если «цена сигнала снижается до такого уровня, что его может позволить себе каждый индивидуум, то данный сигнал оказывается неспособен обнаруживать различия в качестве или мотивации индивидуумов». Он приводит пример обитающих в Австралии атласных шалашников. В обычных условиях самцы данного вида украшают свои гнезда редко встречающимися синими перьями, а также синими цветами, которые необходимо часто менять. Соревнуясь, самцы крадут эти синие предметы друг у друга и разрушают шалаши соперников. Однако рядом с жильем людей часто полно пластикового мусора синего цвета. Шалашник, должно быть, чувствует себя там, как Крез, узревший, что весь мир стал золотым. Они не могут отказаться от привычки собирать синие предметы, но делают это уже без прежнего рвения. Вместо того чтобы красть синие объекты, они борются с конкурентами лишь посредством разрушения их шалашей. Среди людей классическим примером деградации очень яркого расточительного потребления под влиянием инфляции сигнала являются кружева. До середины XVIII века плетение кружев требовало кропотливого ручного труда. Их красота и дороговизна (опять-таки эффект Веблена) делали их одним из главных средств демонстрации богатства. Кружева окаймляли шеи аристократов, словно воротник какой-нибудь особенно великолепной птицы. Их ширина, регулируемая специальными законами, порой служила мерилом социального статуса. У немцев по сей день сохранилось выражение, призванное ставить на место тех, кто занимает более низкое положение: Du bist nicht meine kragenweite («Твой воротник уже моего»). Отсюда также и широкая распространенность портретов XVI и XVII веков, на которых владетельные особы, мужчины и женщины, предстают, как выразился французский современник, в воротниках, «напоминающих органные трубы, искривленных или сморщенных, словно вилок капусты, и огромных, как крыло ветряной мельницы». Из величественных такие демонстрации часто превращались в смехотворные, причем на это начали обращать внимание задолго до нас. Еще в XVII веке насмешник изобразил одну даму завернутой в кружева так, что она «выглядела как индейка, которая чистит перышки и расправляет гребешок». Самим богачам, без сомнения, нравился производимый эффект, ведь это позволяло им недвусмысленно заявлять о своем статусе. Они даже соглашались мириться с крахмалом, горячими гофрировальными палочками, благодаря которым складки приобретали твердость, и другими неудобствами, необходимыми для сохранения формы воротника. Маргарита Валуа, супруга короля Франции Генриха IV, носила такой большой воротник, что ей требовалась ложка длиной два фута, чтобы отведать суп, – столь непростой оказывалась эта задача. Английская королева Елизавета носила самые высокие и тугие воротники в Европе, часто из золотых или серебряных кружев. То, что произошло с кружевами, безусловно, повторялось со многими другими формами демонстративного поведения на протяжении индустриальной эры. Оригинальная модель демонстрации воспроизводится в широком масштабе и почти сразу же теряет всякую ценность. Теперь это происходит постоянно. Неизменным остается лишь неугасимое инстинктивное стремление людей производить впечатление. Так что же делать бывшему моту? Один из способов укрепления статуса – совершение рискованных поступков. Ларри Эллисон из Oracle, возможно, уже не чувствует ни ужаса от потери нескольких миллиардов за день, ни радости от их возвращения. Эти изменения не оказывают материального воздействия на качество его жизни. В его мире деньги как таковые подверглись суровой инфляции сигнала. Но что всегда остается в цене, так это собственная жизнь. Быть может, именно поэтому некоторые богачи совершают такие глупые, опасные и очень впечатляющие поступки. Эллисон участвует в учебных воздушных боях на своем реактивном истребителе Marchetti, толстяк Майкл Прайс, суперзвезда в мире взаимных фондов, играет в небезопасное поло, а Стив Фоссет то и дело падает с неба. Рискуя жизнью, вы всегда производите эффектную демонстрацию. Такое поразительное мотовство все еще обращает внимание даже пресыщенных богачей, заставляя их сказать: «О-о-о!» А как быть богачам-домоседам? Их часто привлекают объекты, связанные с историческими личностями, чья смерть страхует от инфляции сигнала. Такого рода знаки статуса также взывают к духам великих людей прошлого, которых богачи могут считать единственной ровней себе. Например, однажды я был в гостях у самостоятельно сделавшей состояние миллионерши Ноэль Кэмпбелл-Шарп – издательницы журналов вроде Cosmopolitan – в ее доме недалеко от Дублина. Горничная проводила меня в гостиную, где в камине горел огонь, а на столе у двери лежал экземпляр справочника «Выдающиеся люди современности» с закладкой в том месте, где была статья о Кэмпбелл-Шарп. Спустя пару минут вошла она сама – женщина средних лет, дитя шестидесятых с ярко-желтыми волосами и горящими, несколько дикими глазами. Мы немного поговорили, а затем она повела меня в комнату, превращенную в храм Наполеона. Потолок в ней обтянут зеленым и золотистым шелком, а на ковре были вытканы наполеоновские пчелы по краям и орел в центре. Она достала с полки книгу, которая когда-то хранилась в личной библиотеке Наполеона, и, взволнованно дыша, заявила: «Здесь повсюду частички Наполеона». В таком же духе производитель сантехники однажды вдохновенно рекламировал свои дорогие изделия: «Платон. Шекспир. Моцарт. Все они принимали ванну». И вы можете. Самое эффективное средство против инфляции сигнала – ограничение демонстративного поведения теми сферами, которые все еще связаны с наиболее расточительными расходами. Это драгоценности, дома, произведения искусства и благотворительность. Богатые люди становятся экспертами в этих областях, и лучше всего не просто собирать самим, а судить о достоинствах коллекций соперников. Например, женщина может появиться на частной вечеринке в Палм-Бич, щеголяя бриллиантом, который с виду стоит миллион долларов. «Но она могла потратить всего лишь 140 тысяч долларов», – говорит ювелир с Уорт-авеню. Это все равно что дополнительные перья, приклеенные к хвосту деревенской ласточки. «Возможно, у него есть малозаметный оттенок. Это не высококлассный белый бриллиант, так что я предупредил бы владельца не носить его днем». Люди, занимающие видное положение в обществе, часто посещают курсы по изучению драгоценностей, чтобы отличать такие сомнительные экземпляры от действительно «серьезных драгоценностей». «Серьезные драгоценности» – это любимое клише богатых женщин наряду с «солидными мужчинами». Например, однажды я слышал, как богатая женщина высказалась об украшении пятилетней дочери состоятельной семьи из Саудовской Аравии: «Бриллианты грушевидной формы, группы D, без изъянов». Я выразил недоумение. «Это отборные белые бриллианты, – объяснила она. – Бриллианты групп D, Е и F – хорошие. G или ниже означает, что вы бедны. Если у вас наметанный глаз, то определить можно сразу. Вы не всегда отличите D от Е без лупы, да и стоят они примерно одинаково». Разумеется, было бы плохим тоном достать лупу, чтобы рассмотреть бриллианты ребенка из арабской королевской семьи. Это было бы проявлением потребительской дотошности – противоположности демонстративного потребления. Но курсы по изучению драгоценностей помогают достаточно точно оценить изделие на глаз. Те, кому это не удается, порой специально заходят к ювелиру с Уорт-авеню и спрашивают: «Это украшение на самом деле из вашего магазина? Сколько это стоило? Сколько каратов?» Магазин предпочитает, чтобы на подобные вопросы отвечал сам владелец, который сделает это с радостью и наверняка преувеличит. «По-моему, о таких вещах люди редко высказываются сдержанно», – довольно произнес ювелир. Не менее пристально изучаются и ранжируются акты благотворительности. Важно не просто отдать много денег, а отдать их нужной организации. Так, новички в Палм-Бич часто начинают свою филантропическую деятельность с оперы, пока не понимают, что это не открывает им двери на самые интересные вечеринки. Опере все равно, кто они такие, говорит местный наблюдатель, «пока удается получить деньги по чеку». Поэтому вскоре люди начинают вкладывать средства в борьбу с раком, а это уже «список В». «В этом городе все стараются друг друга перещеголять». Если им хватит терпения, то они доберутся и до «списка А», где можно выбирать между Обществом детей-инвалидов и Фондом охраны природы Палм-Бич (занимающимся благородным делом сохранения всей прелести Палм-Бич для богатых). Кроме того, нувориши обращаются к живописи, понимая, как сказал один житель Аспена, что «если у вас на стене не висит хорошая картина, то это наносит большой ущерб статусу. Лучше позаботиться об этом». Часто богачи предпочитают самые дорогие картины, те, что один парижский арт-дилер называет картинами с открыток. «Мне нужен Моне. Мне нужна картина Моне, которую узнают все. Мне нужны „Лилии“. Мне нужны „Стога сена“. Или Ренуар, „Девушка за роялем“. Так, чтобы любой гость сразу же увидел, что это бесценное произведение искусства». Такая живопись – самая дорогая форма расточительного потребления, и вместе с ней покупатель как бы приобретает родословную, тешится впечатлением, что он не просто достиг вершины, а находился на ней всегда. Что не так с демонстративным потреблением? Но со временем многие богатые люди понимают, что даже это не доставляет им желанного социального положения. Что-то в модели расточительного потребления работает не так, как ожидается. У животных самая яркая демонстрация является, как правило, лучшим индикатором качества особи. Стремление же человека слишком ярко подчеркнуть свое богатство, ум или любое другое нужное качество приводит к обратному результату: окружающие начинают подозревать, что с этим качеством что-то не так. Злоупотребление драгоценностями, как, например, в случае с упоминавшейся ранее графиней, часто свидетельствует об утраченной молодости и красоте. В романе «Любовь на холоде» Нэнси Митфорд описывает, как ее вымышленная героиня леди Монтдор принимает гостей в великолепном загородном имении: «Никто не мог отрицать, что она, буквально усыпанная огромными бриллиантами, выглядела впечатляюще: диадема, ожерелье, серьги, огромный палатинский крест на груди, браслеты от запястий до локтей поверх замшевых перчаток и броши везде, где для них было место. Украшенная потрясающими драгоценностями, окруженная всеми возможными внешними атрибутами, она самим своим поведением излучала чувство собственного превосходства. Она была тореадором на своей арене, божеством в своем храме, причиной и центром представления». Но никто не хотел жениться на ней. «Не думаю, что леди Монтдор можно было назвать красивой или со вкусом одетой, – пишет Митфорд, – она была стара, и все тут». По правде говоря, целью такого рода демонстрации является не привлечение партнера, а буквально ослепление, внушение благоговейного трепета и обращение на себя особого внимания. Это сродни флирту или тому, как мальчики-прислужники суетятся вокруг языческого идола. «Серьезные драгоценности» могут сделать немолодую уже женщину центром всеобщего внимания, но они лишь скрывают печальную правду о том, что другая, более ценная красота увяла. Расточительное потребление может оказаться опасным даже для молодых и красивых. В более раннюю и невинную эпоху Консуэла Вандербильт гостила в Hotel de Paris. Вскоре она обнаружила, что ее общение с мужчинами, ужинавшими в компании красивых женщин, было нежелательным, хотя некоторые из этих мужчин просили ее руки несколькими месяцами ранее. Вандербильт, в высшей степени рассудительная и настойчивая особа, добилась разъяснений от своего упрямого мужа герцога Мальборо: красивые женщины были куртизанками, или, если пользоваться менее возвышенным современным термином, проститутками. Вандербильт стала свидетельницей жестокой конкуренции между двумя такими женщинами. «Красотка» Отеро была «темноволосой пылкой молодой женщиной, в жилах которой текла смесь греческой и цыганской крови. Она всегда ярко одевалась, чтобы подчеркнуть великолепную фигуру». Лиан Пуже была «очаровательна» и более утонченна. В своей дуэли они использовали то простое оружие, которое было главной наградой куртизанок как тогда, так и теперь. «Ради них тратились и проигрывались целые состояния, а размер ставок зависел от сравнительной стоимости их драгоценностей, – пишет Вандербильт, – поэтому неудивительно, что Отеро бросила вызов сопернице, появившись в казино украшенной с ног до головы бесценными сокровищами. Это было ослепительное зрелище». Demi-monde щебетал о том, чем на это сможет ответить Пуже. Та, понимая, что меньшими средствами можно добиться большего, появилась следующей ночью в простом белом платье без единого украшения, которое могло бы отвлечь внимание от ее фигуры «группы D без изъянов». А дабы усилить эффект, она взяла с собой достаточно драгоценностей, чтобы превратить в ничто вычурную демонстрацию Отеро, но надела их на свою служанку. «Стремясь превзойти соперницу, Отеро пожертвовала вкусом и выставила себя на посмешище», – заключила Вандербильт. Мораль этой истории о расточительном потреблении очевидна. Умная и осторожная Лиан Пуже стала гранд-дамой, выйдя замуж за румынского князя. Отеро проиграла все свое состояние и умерла в бедности. Недемонстративное потребление Искусство быть богатым заключается не в демонстративном потреблении, а в недемонстративном потреблении. Чтобы воздать должное Веблену, это можно назвать замаскированным демонстративным потреблением. Здесь мы выходим за рамки естественной истории как таковой и вступаем в зону постоянной борьбы природы и культуры. Нашим естественным порывом является желание показать себя во всей красе, как павлин показывает свое великолепное оперение: посмотрите на мои бриллианты, посмотрите на моего Дега, посмотрите на меня. Вандербильт, например, честно призналась, что завидует куртизанкам. Ей казалось несправедливым то, что «приличная женщина, как говорится», не должна выставлять напоказ свою красоту: «Любая несдержанность во внешнем виде считалась безвкусицей, и ни одна хорошо воспитанная женщина не могла позволить себе выглядеть соблазнительно, по крайней мере в обществе». Вандербильт, дочь коммодора, была представительницей богатой семьи уже в третьем поколении и прекрасно понимала, даже если ей это не нравилось, что «излишек украшений тут же низвел бы вас до дам полусвета». И все же ей приходилось бороться со своим инстинктивным желанием покрасоваться. Эта борьба оказывается гораздо более трудной для нуворишей, которые наконец-то дорвались до больших денег и хотят, чтобы все об этом узнали. «Они начинают покупать с огромным, потрясающим азартом», – писал Герберт Уэллс в 1909 году в романе «Тоно Бенге». Об одном из персонажей он добавляет: «Он стал неудержимо сорить деньгами и скупать с неистовой страстью… так яростно, словно его мятущийся дух стремился выразить себя в этом; он покупал, приводя всех нас в изумление и ужас; он покупал crescendo, покупал fortissimo, con molto expressions V». Нувориши накапливают драгоценности, автомобили, квартиры и загородные дома, а также обслуживающий персонал. «Они уходят в это с головой, как другие уходят в работу, – писал Уэллс. – Они говорят, думают и мечтают о собственности – это их классовый признак». Но в конце концов они понимают, что если цель – приобретение статуса, а не просто имущества, то они, вероятно, выбирают не те вещи. «В 1981 году я купил „роллс-ройс“. Я хотел, чтобы весь мир узнал о моем успехе, – признался недавно адвокат Алан Грабман. – А в 1990 году мой близкий друг Дэвид Геффен сказал: „Знаешь, Алан, тебе не стоит ездить на ‚роллс-ройсеʻ. Пожалуйста, избавься от этой машины“. У меня на лбу как будто замигала неоновая надпись: НУВОРИШ». Теперь даже сам Грабман понимает, что «роллс-ройс» был «полусветским» украшением. Не совсем понятно, почему человеческая культура развивалась в этом направлении, от естественного стремления покрасоваться к более скромному поведению. В случае Консуэлы Вандербильт одним из факторов была опека партнера. Как мусульманин, заставляющий своих женщин носить чадру, богатый муж времен Вандербильт желал уменьшить соблазнительность своей жены для окружающих, чтобы свести к минимуму ее шансы на супружескую измену. Таким образом он приобретал дополнительную уверенность в отцовстве своих детей и мог с легким сердцем отправляться к блестящим побрякушкам своей куртизанки в Монте-Карло.