– А что бы сказал на это житель какой-нибудь Гамбии – отец многодетного семейства, у которого дети от голода пухнут? А?! Он, наверное, подумал бы, что мы здесь все с ума посходили. Потом он подумал и спросил: – Ты читал сказку Алексея Толстого «Золотой ключик»? – В детстве приходилось, – подтвердил я. – А читать-то её надо в зрелом возрасте. Там, например, есть одна аллегория про поле чудес в стране дураков. Ничего не напоминает? – Ты имеешь в виду телепередачу «Поле чудес»? – Ха! Это тоже хорошая параллель. Ремейк американской программы «Колесо Фортуны». Кажется, Листьев перенёс её на нашу почву, правда, с большим размахом. Но название, действительно, половинчатое: нет второй части – «в стране дураков». Но здесь и так любому дураку всё понятно. Потом это поле стал осваивать ведущий с народовольческой фамилией Якубович. Самое удивительное, что если в сказке Толстого фигурировал только один Буратино, который закапывал свои деньги на поле чудес, то ныне образовалось великое множество жизнерадостных буратин с деревянными мозгами. Они играют в эту заданную нашими умниками игру, давно вышедшую за пределы телевизионного шоу. Народ с неутомимой готовностью закапывает свои деньги в банках, в финансовых пирамидах, в ваучерных приватизациях, в лучшем случае, в своих собственных огородах. Но они всё равно пропадут, куда ни закопай. Кот Базилио и лиса Алиса зорко следят за буратинами, и в нужный момент обрушивается пирамида, лопается банк, обесценивается ваучер, обваливается валюта и тэ дэ. Результат – заработанные трудом деньги с поля чудес перетекают в карманы всяких там котов, лис и других хитроумных животных, взявших на себя инициативу облапошивать простаков. Это раньше «Держите деньги в сберегательной кассе» было залогом сохранения вклада на долгие времена. А сейчас всё превратилось в игру. И выигрывает, в основном, тот, кто диктует правила. Старпом был безапелляционен. А между тем в иллюминаторе показалась Гибралтарская скала – британский доминион на территории Южной Испании. Ох, эти вездесущие англичане! На западном склоне этой скалы притулился сам город с одноимённым названием, внизу у подошвы – небольшой порт с многочисленными искусственными молами, один из которых вынесен довольно далеко в залив Альхесирас и является частью взлётно-посадочной полосы единственного здесь аэродрома. Маленькие мушки-самолётики изредка поднимались с него в небо или шли на посадку. В советские времена заход в Гибралтар считался большим везением. Здесь процветала так называемая беспошлинная торговля. Правда, товары были неизвестного происхождения, но зато и шли по бросовым ценам. По этим причинам наши моряки называли известный порт Гибралторгом. Коммерция шла бешеная. Пальтуганы (так именовались кондовые синтетические пальто цвета густого маренго) из Гибралтор-га пользовались в Союзе беспрецедентным спросом и шли по цене до 150 рублей (хорошая ежемесячная зарплата инженера). А покупались под скалой за двух-трёхдневное валютное довольствие (в среднем три доллара, с учётом того, что доллар тогда стоил 63 копейки по курсу инвалютного банка). Получалась стократная прибыль. Не каждый капиталист может похвастаться такими дивидендами. А в Ленинграде по этому поводу уже сочинили песню: «Одену гибралтарский пальтуган и чинно сигареткой подымлю…Я просто ленинградский хулиган и пальтуган резиновый люблю». Следом шёл куплет: «Ах, пальтугачик мой резиновый, автомобильчик мой бензиновый…» И далее – по тексту. 02.06–05.06.1993. Castellon de la Plana В тенетах географических названий. – Контрабанда живым товаром: уроки и следствия. – Рядовые и гениальные случаи побегов с советских пароходов. – Слава Кутилов. – Олег Соханевич. – Юрий Витохин. – Особенности 1-х и 2-х виз. – «Коммунисты – к борту!» – Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи. – Что представляет собой Кастельон. – Труд и отдых в жизни европейца. – Индустрия культурного отдыха. – Выход «деда» в люди. – Жажда пива и обмен доллара. На пять дней нас приютила уютная гавань Кастельон-де-ла-Плана на юге Испании. Это как раз посередине между Валенсией и Барселоной. Если до сих пор вам не встречалось это название, не расстраивайтесь. Ведь совершенно невозможно знать все географические названия на планете. Я, к примеру, бывая на Кольском полуострове, никогда не слышал про Кукисвумчорр – горный массив в центре Хибин, и что по западной стороне этого массива протекает река Вудъяврйок. Да что там Вудъяврйок, мы частенько не знаем названия соседней со своим домом улицы. Должно случится что-то экстраординарное, чтобы эти названия стали известны, как у нас говорят, широкой общественности. Когда проснулся Эйяфьядлайёкюдль, про него заговорили во всё мире. А до этого о нём знали только специалисты и жители ближайшего к вулкану посёлка Скоугар. Также и в Кастельон-де-ла-Плана, слава Богу, не произошло никаких извержений или других катаклизмов, и мы о нём почти ничего не знаем. И лишь я, невольный посетитель этих мест, могу поведать вам об отдельных неприметных уголках нашей необъятной планеты, которые до поры скрываются от нашего любопытного взора. Мы скромно стояли у пирса Кастельон-де-ла-Плана. Рядом с нами простаивал немецкий пароход под дешёвым флагом Каймановых островов, арестованный за контрабанду троих марокканцев, которых нашли местные таможенники под полубаком. Трудно сказать, участвовал в этом деле кто-то из членов экипажа немецкого судна или нет. Но то, что в североафриканских портах такие лазутчики могут незаметно проникнуть на пароход, отправляющийся в Европу, и спрятаться где-нибудь в укромном месте, – это факт. Осторожные капитаны перед тем, как покинуть африканское побережье, всегда дают команду на осмотр экипажем всего судна на предмет живой контрабанды. А такие случаи и у нас бывали. Приходилось сообщать об этом портовым полицейским властям. Мы прекрасно понимали при этом, что выловленным бедолагам, мечтавшим о лучшей жизни, у себя на родине не поздоровится. Но в противном случае на другом берегу Средиземного моря, в той же Испании, при обнаружении беглецов нас бы ждала тоже незавидная участь: арест, простой, потеря заработка, штрафные санкции, суд, продажа парохода с молотка, депортация. На арестованное немецкое судно наложили штраф в 150 тысяч долларов, якобы для временного обустройства этих марокканцев и депортации их на родину. Это без учёта ежесуточных портовых сборов, которые сами по себе не малые, а при длительной стоянке они вырастали в кругленькую сумму. Чаще всего такие пароходы при неплатёжеспособности хозяина продают на торгах, а вырученные деньги идут на погашение самого штрафа, судебных и других издержек, и в последнюю очередь на выплату зарплаты членам экипажа и покупку билетов на родину. Иногда задумываешься: какая же должна быть беспросветная жизнь в том же Марокко, если её подданные, зная обо всех кознях и перипетиях, гонениях и репрессиях, идут всё же на риск с такой мизерной вероятностью на успех. Или у них плохо с головой, или они думают, что у других берегов райские кущи. Или вообще ничего не думают. Последнее – вероятнее всего. В советские времена, бывало, и наши моряки оставались в иностранных портах, чаще всего в Европе. Чего было проще: отстал от своей группы где-нибудь в Антверпене или в Амстердаме, нашёл полицейский участок и сдался со всеми потрохами под гарантии политического убежища. Беглецам почти никогда не отказывали. Но то были другие времена. Шла идеологическая война. Срочно посадили дерево общечеловеческих ценностей, которое довольно быстро осыпалось, оставив на голых ветвях, зеленеющий в бликах заката неразменный доллар. И всё-таки, бежали единицы – разочарованные индивиды без царя в голове. Но получали они по полной схеме – весь пакет декларируемых западных ценностей с пособиями, льготами для беженцев, адаптационными программами и т. д. Западу нужно было показать уровень своей демократии и либерализма. Сейчас эти льготы свёрнуты. Дело сделано. Сбеги ты сейчас, могут и посадить за нарушение миграционного режима. И будет тебе убежище от мира сего с весьма туманными последствиями. Правила игры меняются прямо на наших глазах. Правда, случались совершенно уникальные и, я даже сказал бы, гениальные в своём роде и до предела отчаянные побеги. Конечно, о них нам не сообщали. Узнавали в основном из радиопередач «Голос Америки» или «Би-би-си». Но поскольку их усиленно глушили, то сведения далеко не распространялись. Делиться информацией из вражеских голосов тоже было опасно. Могли застукать вездесущие стукачи. Поэтому о тех героях стало известно намного позже. Один из них Слава Курилов. По специальности океанолог, профессиональный подводник-ныряльщик, йог, романтик до мозга костей. В Союзе ему не открывали визу. А стремление повидать мир, исследовать морские глубины, максимально реализовать свои силы, так глубоко засели в печёнках, что в 1974 году он покупает билет на круизный лайнер «Советский Союз», идущий в экваториальную зону Тихого океана, но без единого захода в какой-либо порт, и совершает, на первый взгляд, безумный поступок. Находясь в районе Филиппинских островов, он ночью прыгает за борт и плывёт, ориентируясь по звёздам, а более полагаясь на интуицию и промысел Божий. В общей сложности он преодолел 100 километров по водной стихии Тихого океана, в районе, кишащем акулами и прочими не очень приятными обитателями тех вод. Плыл он три ночи и три дня в комплекте № 1 (ласты, маска, трубка). В итоге его выбросило прибоем в лагуну острова Сиаргао, на что он и рассчитывал в своём уникальном заплыве. Поскольку у него не было документов, злоключения его длились довольно долго. Несмотря на то, что на родине его заочно приговорили к 10 годам лишения свободы, он был на свободе всю свою жизнь. Могу лишь сказать, что на такой поступок способен только советский человек. И этого не могли понять тогда в Союзе. Второй похожий побег, о котором мне хорошо известно, был осуществлён советским скульптором Олегом Соханевичем в 1976 году. Тот тоже ночью спрыгнул с теплохода «Россия», идущего плановым рейсом Одесса – Сочи. Чёрное море, конечно, не Тихий океан, но всё равно для обычного советского ваятеля решение весьма смелое. Надо отдать должное смекалке прыгуна: с ним была заранее приготовленная резиновая лодка, которую скульптор, очутившись в воде, надул силой своих лёгких, залез в неё и 10 суток грёб в сторону Турции. Ограниченный запас воды и скудный провиант, который имелся в лодке, поддержали гребца в его отчаянном плавании. В итоге до Турции он всё-таки добрался. Удивителен и третий случай побега, который в некоторой степени повторяет заплыв Славы Курилова. Всё то же: круизный рейс «Из зимы в лето» в 1979 году, но уже на теплоходе «Ильич». Маршрут Владивосток – экватор и обратно, без заходов в иностранные порты и на острова. Беглец Юрий Витохин рассчитывал в районе экватора у берегов Индонезии спрыгнуть с «Ильича» и добраться вплавь до ближайшего острова. Что, собственно, он и сделал. Плыл брасом, ориентировался по звёздам, через 60 километров уткнулся в необитаемый остров Молуккского архипелага, открытого ещё Магелланом. С острова его забрала рыбацкая лодка и отвезла в ближайшую деревню на соседнем острове. Жители оказались христианами. Они очень удивлялись, что на него не напали акулы. На что Юра дал им понять, что советских людей акулы не едят. Их бережёт сам Бог. И перекрестился. А в 1980 году он дал подробное интервью на радио «Свобода». Заметьте, сначала прыгают с «Советского Союза», потом с «России» и, наконец, с «Ильича». В этом есть какая-то закономерность и фатум. Советские органы наконец-то встревожились эпизодическими побегами наших граждан в чуждую для них среду. Нужно было оградить советских людей от сомнительных соблазнов западного мира, сберечь основное богатство родины – человека, в которого государство вкладывало свои инвестиции в виде бесплатного образования, бесплатного лечения и почти бесплатного отдыха в санаториях и домах отдыха. Для этого ввели дополнительные превентивные меры. Для моряков они выразились в так называемой «второй визе». Тем, кто ходил в каботаже или на рыболовецких судах и плавбазах, не посещавших иностранные порты, но выходивших в международные воды, открывалась (или не открывалась) «вторая виза», которая давала право работать именно на этих судах. То есть, первая виза – для моряков, которым оказывалось полное доверие с возможностью посещения инпортов, вторая – с ограниченным доверием без всяких посещений. Третья категория – это когда визу просто не открывали, без объяснения причин. А причины крылись, как правило, при внесении в визовую анкету ложных, неточных или сомнительных данных. Или, если привлекался к уголовной ответственности, а также при обнаружении родственников за границей. И ещё – при утвердительной отметке в графе «в совершенстве владею иностранным языком» (указать каким или какими; идеальной считалась графа «не владею» или «читаю и перевожу со словарём»). В конце концов, отказ в визе мог быть мотивирован тем, что анкетируемый не состоит или не состоял в нужное время в комсомоле (уж не говоря о том, если был из него исключён; хуже, конечно, если исключён из партии и не восстановлен). Также сведущие органы обращали внимание на социальное происхождение (самое лучшее было – из рабочих, т. е. – свой человек, пролетарий). Если на человеке ставился крест невыездного, то он нёс его до конца своих дней или, как потом уже выяснилось, до распада самого режима. Но даже тогда, когда вы вроде бы прошли все пункты анкеты, имея идеальное пролетарское происхождение вплоть до четвёртого колена, никто не давал гарантии, что вас дополнительно не вызовут на специальную обкомовскую комиссию на собеседование. Практически это была очная ставка между партией в лице проницательных и строгих функционеров и претендентом на визу. Как правило, допрашивали два партийных инструктора, чтобы составить объективное мнение о будущем счастливце, выпускаемом за границу. Задробить могли на любом вопросе. Один мой знакомый не знал, например, сколько стоит у нас в магазине килограмм хлеба. Из-за этого он не смог выехать в турпоездку по Венгрии. Спрашивали о количестве выплавленного за год в стране чугуна или как звали кубинского космонавта, совершившего полёт на советском корабле «Союз-38», или какова протяжённость советско-китайской границы. Предполагалось, что истинный советский человек, без двойного дна и камня за пазухой, должен знать всё, и плоды социалистического просвещения не должны загнивать в кладовых его памяти. Почти на всех советских судах водились помполиты и судовые секретари партийной организации. И с некоторых пор под их руководством стали выставлять так называемые партийные вахты. Как правило, к этой мере прибегали при прохождении мест, где маршрут судна близко соприкасался с «вражеской» территорией не социалистического мира. Приближаясь к закордонным землям, находящимся в прямой видимости или на том расстоянии, которое можно преодолеть лихому пловцу, подавалась команда: «Коммунисты – к борту!» Это означало, что на протяжении всего следования в критическом районе возможного побега все коммунисты судна занимали определённые и заранее расписанные места вдоль бортов судна и зорко наблюдали за обстановкой: вдруг кто-то решит сигануть за борт и лишить себя всех благ советского образа жизни. Такие поступки следовало на корню пресекать, а в критической ситуации докладывать на мостик для принятия превентивных мер для задержания лихих пловцов. Превентивные меры состояли не только в упреждающем запугивании потенциальных перебежчиков (морские акулы, капиталистические акулы, предателю предательская, сиречь – собачья смерть). В случае свершившегося факта побега предполагался срочный разворот, спуск шлюпки и поимка злодея силами сознательного экипажа. Но осуществить эти меры по всем законам логики было невозможно. Если прыгун оказывался в водах, скажем, Датских проливов, где Малый Бельт составляет ширину всего-то 500 метров, то период разворота судна и возврата его к исходной точке по времени будет больше, нежели ленивый пловец доплывёт до берега. Но, главное, что и разворота такого судно не в состоянии сделать по причине очень узкого фарватера и следованию очень строгих правил прохождения канала. Невозможен не только нештатный манёвр, но и любая остановка. Поскольку пароходы в тех местах, как правило, идут сплошным караваном на расстоянии двух-трёх кабельтовых. Партийная вахта была чистой фикцией, она ничего не решала и никого не останавливала, а только выставляла на позорище инициаторов и заставляла партийных людей-пешек заниматься глупым и ненужным делом. Однажды один мой знакомый, стоя на такой партийной вахте у борта, признался мне с досадой, но откровенно: – Вот скажу тебе честно, был бы помоложе и поздоровей, сам бы в знак протеста прыгнул бы и поплыл, куда глаза глядят. Что, первый помощник за идиотов нас считает? – Конечно, – подтвердил я. Вот если бы ты не пошёл по его указке, в идиотском положении оказался бы он. – Извини, у меня семья, дети, внуки. Попробуй не пойди, – не то что выговор влепят, визы могут лишить. И вообще, я всё время удивляюсь: если партия ум, совесть и честь нашей эпохи, как пишут на транспарантах, почему же тогда у неё нет мозгов? – Не трави себя зря, – посоветовал я, – ты человек дисциплинированный, стой и ни о чём не думай. Так проще жить. Но те былинные времена прошли, куда-то исчезли первые помощники, они же – помполиты, партийные вахты, да и перебежчики как таковые тоже. В какой-то степени стало даже неинтересно. Пропала интрига побега. Пропала даже тяга к раскрытию некой тайны, которая хранилась за семью печатями. Но вернёмся к Испании. Надо отметить, что самые употребительные слова здесь: трабахо-мучо-маньяна-прохибидо-грациас (работа-много-завтра-запрещается-спасибо). К сожалению, местный житель ни на английском, ни, тем более, на русском воспроизвести их не сможет. В ходу – только испанский. Мне показалось, что главными атрибутами жизни в этих благословенных местах являются коррида, футбол, песеты – мучо песетас, – песни и танцы, море, солнце, горы, лимоны и апельсины. Апельсины продают сразу по 3 или 5 килограммов. Других развесов нет. 100 песет – 3 кг апельсинов (1 доллар = 123 песеты). Кастельон условно разбит на четыре части, отстоящие друг от друга в среднем километра на 3–4. Основной город, если ехать прямо по Авеню дель Мар, расположен как раз в 4-х километрах от побережья и, соответственно, от портового района, где мы встали у одного из молов под разгрузку пуловских глин. Здесь, у порта, как бы сложился свой небольшой городок со своими магазинами, отелями, ресторанами, барами. Если смотреть со стороны моря, то влево от портовой части простирается промышленный район с теплоэлектростанцией, металлургическим заводом и ещё чем-то крупным и дымящим. Справа, вдоль побережья, – фешенебельная эспланада, застроенная гостиницами и виллами, с великолепным променадом по-над морем, выложенным мелкой мозаичной плиткой, сквозь которую местами пробиваются идеально ухоженные пальмы вперемежку с шарообразными фонарями на высоких тонких столбцах. Фонари зажигаются ближе к вечеру, и тогда возникает ощущение некой южной экзотики, ненавязчивого праздника жизни. Ты идёшь не спеша по тёплой мозаичной дорожке вдоль вытянутой синусоиды южного берега Средиземного моря, обходишь шелестящие под лёгким вечерним бризом разлапистые пальмы, касаешься плечом высоких стоек уличных светильников, лапаешь (как нахал женщин) массивные парапеты пляжных ограждений, слушаешь шёпот лёгкого прибоя, вдыхаешь настоянные на цитрусах и масленичных культурах не знакомые нашему обонянию запахи, рассматриваешь респектабельную публику, мелькающую рядом и в отдалении в зевах кафе, баров и ресторанов. Ты становишься почти сопричастным этому гульбищу – этой далёкой, неведомой нам жизни. Чтобы быть вполне сопричастным, не хватает врождённой респектабельности, выглаженных кастеляншей белых шорт и местной валюты – мучо песетас. И ты говоришь себе в утешение: «Да пошли они себе куда подальше со своими лобстерами и дешёвой экзальтацией! Это не праздник жизни, а его подмена, показное пиршество и небрежение истинными ценностями жизни. А где они – эти истинные ценности? Вот, то-то и оно! Где они? Нелегко ответить на этот вопрос, когда оказываешься случайным созерцателем чужой жизни, попавшим в не совместимые с собственными реалиями обстоятельства». Создаётся впечатление, что все эти праздные люди приехали сюда только для того, чтобы днём загорать и купаться, а вечером питаться и развлекаться, что, собственно, и соответствовало действительности. «А где же роль труда?» – спросил меня вечером старпом после прогулки по набережной. Вот это и есть наглядная роль труда: совсем рядом заводы, фабрики и генерирующие электрическую энергию станции и тут же, почти без перехода, плоды этого труда, воплощённые в денежную массу, которая переваривается другой индустрией – индустрией культурного отдыха и туризма. Вот только каким образом заработанные трудом деньги перекочёвывают в карманы праздной публики, остаётся загадкой. Создаётся впечатление, что работа и труд сами по себе, а деньги и развлечения тоже сами по себе, то есть, как бы не связаны между собой. И, скорее всего, это так и есть. Наш «дед» решил после вчерашнего, весьма обильного употребления местных алкогольных напитков, отмокнуть в целебных водах Средиземного моря. – Надо выправить тонус, – говорил он, тяжело ворочая сухим языком. Оделся он, конечно, по «последней моде». Когда он вышел на берег, на нём была синяя нейлоновая рубаха образца 60-х годов, зелёные рабочие шорты до колен (которые он гладил методом высиживания), белые кожаные сандалии на высокой платформе без задников (в 70-е их называли «ни шагу назад») и застиранные носки неопределённого цвета – земля с песком. Причём, носки он хотел застегнуть специальными мужскими резинками-подтяжками, вышедшими из употребления лет сорок назад. Это устройство закреплялось на икре, и к нему клипсами пристёгивался носок. Но капитан отговорил его и убедил, что такие вещи уже давно не носят, а если носят, то под брюки. – Жаль, – сокрушался старпом, – надо было оставить. Местные дамочки попадали бы от удивления и зависти, что таких приспособлений нет у их мужей и любовников. А завтра, я уверен, эти лыжные крепления для носков стали бы здесь курортной модой. Ведь в моде нет ничего нового, всё идёт по кругу. По крайней мере, с этими подтяжками он выглядел вполне брутальным мужчиной. Его даже могли принять за пикадора, потерявшего свою лошадь. А сейчас – бомж бомжом. «Дед» на развилке ушёл влево от променада и попал на параллельную улицу со сплошным рядом коттеджей, вилл и отелей. Когда он понял, что от моря его отгораживает нескончаемая гряда фешенебельных строений, а идти обратно шибко не хотелось, он, ничтоже сумняшеся, завернул к воротам одной из респектабельных вилл в надежде пройти «наскрозь». Охранник долго оглядывал его, как музейный экспонат, потом позвонил кому-то по телефону и заодно спросил, кто он, куда и зачем идёт. Вдруг ему назначена аудиенция хозяином этой виллы, чем чёрт не шутит. «Дед» стал кивать в сторону порта и, с трудом вспоминая краткий упрощённый курс английского, вытянул из себя следующее: – Я симан, шип там, порт, иду на бич купаться… При этом он сделал характерные движения руками в стиле брасс. Охранник вывел его на улицу и показал, что нужно идти дальше «файв ханрид митре» и свернуть направо по дороге. И он прямой, как шлагбаум, рукой покачал в нужную сторону. – Гуд, гуд, – сказал служитель на прощанье, похлопывая «деда» по синему нейлоновому плечу, всем видом давая понять, мол, плыви отсюда брассом – своим любимым стилем, а ещё лучше – баттерфляем. – Тебе нужно не здесь стоять, – посоветовал «дед» служителю, – а в общественном ватер-клозетте, и подавать туалетную бумагу посетителям. – Си, си, амиго, – благодушно отреагировал испанский страж, возможно первый раз в жизни услышав русскую речь, и на всякий случай согласившись с искренним пожеланием нашего «деда». По причине быстро наступающей жары и неважного самочувствия «дед» пошёл в обратную сторону – на пароход, чем ещё больше удивил охранника. На пароходе дед помылся под холодным душем, сказал «вот это гуд» и лёг спать. Вечером он проснулся и произнёс вслух сакраментальную фразу: «Не мешало бы выпить пива!» Пива на судне не было. Идти в магазин или в бар было бесполезно, так как зарплату мы получали в долларах, а на территории Испании тогда были в ходу только песеты. Мотивация выпить пива у «деда» превалировала над всем сущим, и он уже был готов идти в ближайший банк менять свои несчастные доллары, заработанные им за месяц плавания на «Торе». Но капитан опять вовремя скорректировал его действия, сообщив, что в столь позднее время банки уже не работают. А нам по секрету поведал, что у «деда», по всей вероятности, общий алкогольный абстинентный синдром. Но это проходит. Однако на следующее утро, увидев деда на шлюпочной палубе, я понял по горящему и устремлённому вдаль взгляду, что жажда выпить пива за ночь у него не прошла. То есть синдром остался. – Когда открываются банки, ты не знаешь? – спросил он меня, стуча белым копытом своей сандалии по железной палубе. – А что, Устиныч, – поинтересовался я, – хочешь счёт в испанском банке открыть? – Доллары поменять хочу, доллары… – А ты знаешь, что сказал про доллар корифей поэзии Сергей Михалков? – Этот баснописец, что ли? – А он вот что сказал: Тебе в любой стране довольно объявиться, Как по твоим следам нужда и смерть идут; За черные дела тебя берут убийцы, Торговцы родиной тебя в карман кладут. – Возможно, легендарный баснописец и прав, – ответствовал «дед», – но хозяин, каналья, нам платит именно этой валютой. – А мне семью кормить надо. Что, мне из принципа теперь зарплату не получать? И я родину не продавал. Горбачёв с Ельциным нас всех в унитаз спустили, когда давали самоопределяться республикам. Вот, мы теперь в канализационных стоках и плаваем. А главные продавцы, как сыр в масле катаются, и доллара, я думаю, не чураются. Их, конечно, убийцами так прямо не назовёшь. Но скольких людей уже перемолола эта перестройка, а развал Союза придавил под собой не одну тысячу. – Ещё скажи спасибо, что тебя из этих стоков вынесло в море. А некоторые застряли на поворотах. Кто не захлебнулся, бомжует теперь, обсыхает в подвалах многоэтажек. Сейчас бомжей в несколько раз больше, чем депутатов в Сейме.