Урбеч оказался удивительно вкусным. В нем не было медовой приторности. Но чувствовался аромат и привкус был горько-сладкий. — Бабушка, ты сказала, что я еще сплю? — Кому, дорогой? — Ну, там, во дворе. — Зачем же? Все и так знают: в городе заведено поздно вставать. — Я не спал. Хотя и не вставал. — А почему? — Знаешь, я не хотел идти в лес. — Омар вдруг почувствовал, что его понесло. Остановиться он уже не мог. — Дедушка ведь будет рубить деревья. И жечь. А мне их жаль. По-моему, это не хорошо. У нас, например, деревья рубить не разрешают. Один человек срубил на улице елку, так его за это в тюрьму посадили. И по телевизору показывали, чтобы ему стыдно было, а другим неповадно. — Вот оно что… А я думала, ты просто проспал. В общем-то Омар был доволен, что бабушка ему поверила. Хотя остался неприятный осадок, как всегда, от вранья. Но он постарался себя успокоить. Никто, кроме него самого, не знает про эту неправду. Ну, а он как-нибудь переживет. Не в первый раз. — Ты пока дома побудешь? — спросила бабушка, собираясь спуститься вниз. — Да. Хотя нет. Я выйду, но попозже. Ты только не говори, что я дома. Едва бабушка закрыла за собой дверь, Омар, пригнувшись, на цыпочках вылез на веранду. Он нашел щель и, опустившись на колени, стал внимательно наблюдать за тем, что происходит во дворе. Синичка стояла возле того же пня, а вокруг, держась за руки, вели хоровод дети. Кукла с соломенными волосами лежала на пне. Синичка подняла руку и крикнула: — Начали! Дети хором спросили: — Ну-ка, один? Синичка, раскинув руки, несколько раз повернулась на одном месте и проговорила нараспев: — Одноглазый циклоп всегда злой. Дети хором: — Ну-ка, два? — Два глаза хорошо видят. И пошло и пошло… — Ну-ка, три? — На трех ножках стул не крепко стоит. — Ну-ка, четыре? — Четыре соска у коровы бывает. — Ну-ка, пять? — Шах пяти аулов за аулами бывает нищим. — Ну-ка, шесть? — Шесть буйволов соху хорошо тянут. — Ну-ка, семь? — Сестра семерых братьев всегда счастливая. — Ну-ка, восемь? — Восемь раз отелившаяся корова стареет. — Ну-ка, девять? — Девять са́хов[6] — еще не десять. — Ну-ка, десять? — Десять раз по десять — сто! Сто капель по сто — море! — Может, море не чистое было? — Как могло быть оно чистым, если даже птичьего пера не видно? — Может, птичье перо было маленьким? — Как оно могло быть маленьким, если его видно в ауле из тысячи саклей. — Может, аул из тысячи саклей был маленьким? — Как он мог быть маленьким, если крик глашатая в верхнем ауле не слышен в нижнем. — Может, те, кто живет в нижнем ауле, все глухие? — Как они могут быть глухими, если слышат, как под землей змеи шипят. — Может, слой земли там слишком тонкий? — Как может быть тонким, раз на нем каждый год косят серпом и косой. — Может, серп и коса слишком острые? — Как им не быть острыми, раз их о камень точат. — Может, камень слишком твердый? — Какой же он твердый, если молоток его разбивает. — Может, молоток очень крепкий? — Какой же он крепкий, если огонь его размягчает. — Может, огонь очень горячий? — Какой же он горячий, если вода его гасит. — Может, вода очень холодная? — Какая же холодная, раз она от огня кипит. И тут девчонка-синичка перестала кружиться, остановилась и весело всем улыбнулась. Но ребята, которые продолжали кружиться вокруг нее, нестройно закричали: — А дальше? — А дальше: ну-ка, один? Ну-ка, два?.. — Еще хотим! Еще!.. Синичка озорно тряхнула головой и подняла вверх руку, подчиняясь общему желанию: — Начали!.. Омар хорошо помнит, как в детстве он ходил в садик. И с ними там играли в разные игры. Но ничего похожего он никогда не видел. Занятная была эта игра. Все время надо думать, находить ответы, проявлять смекалку, соображать… Омару захотелось войти в круг, встать рядом с Синичкой и задавать самые премудрые вопросы. Пора бы выйти во двор, но как это сделать? Спуститься просто по лестнице — нельзя, Синичка догадается, что он проспал все на свете. И вдруг его осенило. Омар поспешил в кунацкую. Осторожно открыл окно, поднялся на подоконник, высунулся из окна. Липа, растущая под окном, протягивала к нему свои ветви. Правда, они были слишком тонкие. Но если исхитриться, наверное, можно дотянуться и до более толстой ветки, которая выдержит его. Омар рванулся из окна, ухватился за облюбованную ветку. Ветка хрустнула — он приземлился на муравейник, съехал по нему на траву, испуганно огляделся по сторонам: не видел ли кто его позорного полета. Но нет, кажется, никто ничего не заметил. Прихрамывая на ногу, которую он неловко подвернул, и потирая ушибленную спину, Омар потихонечку подобрался к высокой груше и взобрался на нее. Удобно устроившись на ветках, он немного отдышался и поглядел вокруг. С груши был хорошо виден весь двор.