ШИПОВНИК С КАМЧАТКИ Что везут люди с Камчатки? Оленьи рога, аккуратно забинтованные, чтобы не ушибить кого-нибудь в толкучке. Сушёных крабов, распяленных на лакированных фанерках. Ветки кораллов, попавшие в рыбацкие донные тралы. Один даже вёз целиком большущую рыбину — чавычу, держа её, как чемодан, в багажных ремнях с деревянной ручкой. Все эти люди в аэропорту ждали самолёта, чтобы улететь в Москву. А что я везу с собой? Почему я об этом не позаботился? Мне было немножко завидно глядеть на вещи, которые скоро окажутся диковинными там, на Большой земле. Стоял июнь, и пышно цвёл дикий шиповник. Из-за его буйных зарослей, унизанных розовыми и красными цветами, выглядывали далёкие голубоватые вулканы с белыми вершинами. «Надо увезти память, — думал я, прогуливаясь вдоль дороги к аэропорту, — Мне уж не успеть увезти что-нибудь другое… Надо получше запомнить саму Камчатку, сам этот воздух, прохладный, свежий и влажный, в котором чувствуются запахи океана и снега вулканов, такого чистого, что дырка от палки синевато светится в нём изнутри…» Прилетел самолёт, весь в заоблачной росе, красивый, тревожащий неземным своим видом и тем, что с ним должна соединиться моя земная судьба. Мысли мне в голову лезли какие-то беспокойные и необычные, как в день рождения. Может быть, потому, что опять рождалась моя новая жизнь — на материке… Нет, всё-таки надо что-то привезти с Камчатки! Хотя бы камешек с дороги — ведь через несколько часов он станет не просто камешком, а камешком с камчатской дороги! Я забрался в цепкие заросли шиповника и срезал несколько колючих цветущих веток. Пусть полюбуются те, кто считает Камчатку диким безрадостным краем. Летели мы вместе с солнцем. Здесь, выше пухлых белых облаков, оно светило беспрепятственно. Солнце всё время заглядывало в левый иллюминатор, и в его лучах букет светился радостно и празднично. В Москве мы оказались в тот же день и почти в тот же час. А на Камчатке была уже глубокая ночь… Наверное, люди дивились и толстой рыбине, покоившейся в багажных ремнях, и лакированным крабам, вцепившимся в свои фанерки, но мне казалось, что больше всего они смотрят на мой камчатский букет. ДИАНОВА ГОРА ДОМ Прошлую осень я провёл на Диановой горе. В опустевшую деревеньку меня привёз на мотоцикле мой приятель Володя. — Вот оно, родовое подворье! — торжественно объявил Володя и лихо развернулся перед старым двухэтажным домом, — Дед в нём жил, мать жила да и мне досталось. Дед сам рубил. Все дома тут своими руками ставлены. От долгих лет и непогод дом был морщинист и тёмен. Маленькие, кое-где подзаштопанные фанерой оконца первого этажа тускло отражали наши ноги и сверкавший никелем мотоцикл. А в больших глазастых окнах наверху радостно светилось осеннее белое небо. — Жили внизу, а наверху была школа, — пояснил Володя, — Так этот дом был задуман. Дед грамоты не разумел, но учёных сильно уважал. Четыре класса вместе занимались. И учительница была одна. В одном углу читают по складам «мама мыла раму», а в другом трудятся над задачкой про две трубы, через которые вливается-выливается. Деревня Дианова гора мне понравилась. На весёлом месте она стояла. Светло было на горе от близкого неба. Радовались простору глаза. — Вот и живи, — хлопнул меня по плечу Володя. — Тут самое высокое место во всём Заонежье. Печь в порядке, дров навалом — чего тебе ещё надо? И я остался на Диановой горе. ДИАН И КСАНТИПА Закурился дым над моей трубой. Очнулась деревенька, запахло в ней жилым. Днём я бродил по осеннему лесу, а по вечерам топил печку, глядел на огонь и думал, почему так странно назвали гору и деревеньку на ней — Дианова гора. На другой же день после моего новоселья я почувствовал, что в доме есть кто-то ещё. Какое-то живое существо. Мне слышались шорохи. Чьи-то шаги. Может, чудилось? Я взял фонарик и вышел в сени. Громадный крытый двор дохнул на меня чёрной неподвижной пустотой. Жёлтое пятно фонаря скользило по стене и высвечивало старые верёвки на гвозде, худые корзинки, трещины и сучки брёвен, похожие на рыбьи морды. Стоп! В круге света стояла голенастая курица. Её удивлённый круглый глаз горел красным рубином. Курица освоилась под фонарём и тихо, как привидение, пошла вдоль стены, высоко выкидывая ногу, «печатая» шаг длиннопалой растопыренной лапой. Так маршировали на плацу солдаты при императоре Павле, обожавшем муштру. Курица задумчиво промаршировала до угла, развернулась и направилась назад. Пятно света двигалось за ней, будто за тенором на сцене, который прогуливается, перед тем как спеть своё знаменитое «куда, куда вы удалились…». — Типа, типа, типа, — поманил я. Мне в ответ раздалось мяуканье. Курица?! Что за чудеса! Вспыхнули и померкли два круглых глаза. По балке шёл кот — такой же серый и пыльный, как толстая балка. — Кс, кс, кс… типа, типа, типа, — звал я, — Кс, кс, кс, типа, типа, типа… Сложилось когда-то слышанное слово — Ксантипа. Это было имя для курицы. А кота я назвал Дианом. Он был холодный и очень лёгкий. Видно, с мышами дело обстояло неважно. Кот тёрся боками о мой сапог. Соскучился. Володя рассказывал, что последние жители съехали с Диановой горы два месяца назад. Ах бедолаги Диан и Ксантипа, как же вы отстали от хозяев, одни оказались в пустой деревеньке! А что ждало бы вас зимой? У Диана на передней лапе я обнаружил сквозную ранку. То ли прокус, то ли прошла навылет дробинка. А может, проколол на гвозде, когда кинулся за мышью. Я залил ранку йодом. Кот затряс лапой, хотел зализать боль, но резкий запах йода шибанул ему в нос, заставил зажмуриться^ Он мяукал негромко, косился на меня и думал, наверное: «Сидеть бы мне лучше на своей пыльной балке, чем связываться с таким лекарем». Курице я покрошил хлеба. И тут я вспомнил, что Ксантипой звали жену древнегреческого знаменитого мудреца Сократа, женщину глупую и вздорную. Но хромая курица не знала этого и не возражала быть Ксантипой. ТРОПИНКИ Люди из деревни уехали, а набитые в лесу тропинки остались. И каждая из них имела свой смысл — то дело, для которого она была проложена. Я люблю ходить по глухим заброшенным тропинкам. Каждый день я брал возле деревни новую тропинку и шёл по ней в глубь леса. Куда она приведёт? Для какой нужды проторил её безвестный человек? Идёшь-идёшь и вдруг окажешься в такой же, как Дианова гора, маленькой и безлюдной деревеньке. Или приведёт тропка к замшелому срубу над ключом, рядом с которым припасена для прохожего человека пол-литровая стеклянная банка. А то выйдешь на берег озера, где стоят у сосны длинные сухие удилища. И можешь быть уверенным, что рыба тут берёт, иначе не стал бы рыбак ходить на одно и то же место. Всегда кажется, что в глухомани грибы стоят гуще и дичи больше держится. Но на тропинке не меньше увидишь, чем в глуши. Травянистые дорожки и тропы любит гриб. Особенно белый. Тут ему теплее, больше солнышка. Дикие куры-тетерева вылетают на дорожки и тропы поклевать мелкие камешки. Пролетит над дорогой, как по лесному коридору, тяжёлый глухарь. И ходят по ним большие и малые звери. И наверное, считают их своими. А может, так и было: первым прошёл зверь, а потом уж по его следу прошёл человек. Так и ходили по одним и тем же тропинкам много лет, не задевая друг дружку. Потому что тропинки выбирают себе самые удобные для ходьбы места. А одна из тропок утянула меня на скалу. С камня на камень, на самую верхотуру. Ничего, конечно, там не растёт, ни грибы, ни ягоды. Камень. Да сухой ломкий мох. И обсиженное на мху местечко. Я сел, чтобы перевести дух, и загляделся — так красивы были внизу разукрашенные по осени леса. Значит, и это нужно было человеку из деревни Дианова гора: забраться повыше и полюбоваться открывшейся округой. ОЗОРНИК За бревенчатой стеной дома послышались шаги. Белые долгие ноги проплыли за окном. Кот Диан на подоконнике выгнул спину и зашипел. В безлюдную деревеньку пришёл лось.