Краш и ее семья были в курсе того, что происходило вокруг, они смотрели новости по телевизору, пока трансляция по всем каналам не сменилась полосатой заставкой с непрерывным гудком. – Когда-то после окончания передач на некоторых каналах включали такую заставку, на других просто отключали передатчик после проигрывания гимна, – объяснил папа, когда они впервые увидели полосы. – В те времена телевидение не работало круглосуточно. – Это еще когда динозавры водились? – криво усмехнулась Краш. – Ну не так давно, когда люди жили в пещерах, – сказал отец, дергая ее за локон волос. – И начала передач приходилось ждать аж до утра. – Вряд ли с утра что-нибудь покажут, – ответила Краш, направив пульт на телевизор и переключая каналы – все передавали одну и ту же заставку. Отец вздохнул, и она выключила телевизор. Адам запрокинул голову и шумно выдохнул в потолок. – Электричество тоже наверняка скоро вырубят, – мрачно заявил он. – У нас есть генератор, – напомнил отец. – А что толку, если нет ни телевидения, ни радио, ни интернета? – Ну не знаю, – размышляла Краш. – Может, холодильник включить. Ты же не захочешь есть протухшее мясо с бактериями. Адам вышел из комнаты, удостоив сестру напоследок презрительного взгляда – обычное дело, когда не находил, что ответить. Ему недавно исполнился двадцать один, он был старше нее на год и поэтому уверен, что знает всё на свете, но на самом деле еще никогда не был таким недалеким. Может, из-за гормонов, но Краш надеялась, что Адам это перерастет. Он с самого начала утверждал, что беспокоиться не о чем, что правительство обо всех позаботится, что у страха глаза велики. Будто сознательно не желал вникать, как передаются болезни, воображая, что карантин волшебным образом остановит эпидемию. Но дело в том, что никакой карантин не даст гарантии полной изоляции, даже если выявить и отследить каждого контактировавшего с «тифозной Мэри»[3]. А в данном случае даже не было никакой «тифозной Мэри», очаги инфекции, словно жуткие побеги проклюнулись сразу по всей стране и начали разрастаться с такой скоростью, что проследить направление было практически невозможно. А что касается правительства, Краш не верила, что оно способно что-нибудь сделать не потому, что там работали одни мерзавцы, или из-за какого-то всемирного заговора, или чего-то в этом роде. Ее уверенность основывалась на выводах из прочитанного, а так же понимании того, что ведомства, контролирующие распространение эпидемий, обычно содержались на голодном пайке и были не готовы решать проблему таких масштабов. И хотя жернова государственной машины мелют очень тщательно, раскручиваются они чертовски медленно, и пока финансирование одобрят, будет уже поздно. Так и случилось. Поэтому Краш, ни на кого не надеясь, готовилась сама. У нее всё было готово за много часов, дней, даже недель до того, как семья только задумалась о необходимости покинуть родной дом. С тех пор как люди начали падать замертво на улицах, как появились первые сообщения о введении карантина в некоторых городах, и важные чиновники из Центра контроля заболеваний стали каждый вечер выступать в новостях с тревожными заявлениями. Эвакуация, по мнению Краш, была неизбежна, по решению ли властей или просто вынужденная. Она не сомневалась, что рано или поздно уходить придется. Их дом стоял на отшибе, где-то в пяти милях за городом, вдали от дорог в лесной тиши, куда не доносилось ни звука от шоссе. Соседей поблизости не было, что, конечно, неудобно, если вдруг понадобится одолжить чашку сахара, но как защита от заразы имеет неоспоримое преимущество. Несмотря на то, что, возможно, уединение и спасло всю семью от первой волны эпидемии, прокатившейся по стране, словно торнадо, в любую минуту перед домом мог появиться армейский грузовик, полный выживших, и забрать Краш и родных в лагерь, как в тех фильмах о конце света. Там все заканчивалось лагерями, и беженцы в лохмотьях стояли под дулами автоматов, окруженные солдатами в противогазах. Для Краш любимые книги и фильмы служили справочником по выживанию. Ей нравились походы, хотя мать волновалась по пустякам, когда они отправлялись на вылазку. Мама считала, что дочь не может трезво оценить свое состояние и вовремя устроить передышку, и когда родители решили, что дети уже достаточно подросли и могут ходить в походы самостоятельно, это был просто праздник. Братец, по крайней мере, не приставал миллион раз на день с расспросами, не болит ли у нее нога и не хочется ли посидеть и отдохнуть. Как только Краш поняла, что Конец Света не за горами, то начала собирать рюкзак. Она отбирала и отбрасывала всё лишнее до тех пор, пока в рюкзаке не осталось только самое необходимое: одежда из многослойной «дышащей» ткани, которую можно компактно свернуть, продукты с долгим сроком хранения, бутылка для воды с фильтром, несколько блестящих накидок, которыми волонтеры укрывают марафонцев на финише (они легкие, как пушинки, сворачиваются в прямоугольник размером с колоду карт и при необходимости хорошо сохраняют тепло), мыло (она же не собирается становиться вонючкой, а раз больше четырех смен белья взять не получится, его придется иногда стирать), детскую присыпку и крем (потому что с надетым протезом культя потеет, и при длительной ходьбе можно натереть мозоль, а присыпка с кремом тут здорово выручают, так что без них ей это светопреставление не пережить, к гадалке не ходи), антибактериальный гель и аптечку, а также другое жизненно важное снаряжение. «Просто удивительно, сколько всякой ерунды человеку требуется для выживания», – думала Краш, набивая рюкзак. И это только по минимуму – она не брала фотоальбомы или книги (ладно, всего пару книжек – апокалипсис переживать гораздо приятней в компании с Робин Маккинли) или другой хлам, который люди берут с собой непонятно зачем. Краш нравились фильмы о Годзилле, и в старых версиях обязательно были эпизоды, в которых Годзилла разносит вдребезги какой-нибудь район, а люди удирают, погрузив в тележку буквально все свои пожитки. Там и мебель, и посуда, и всякий прочий хлам, и конечно, поверх этой кучи дитя в корзинке, словно о нём спохватились в последний момент: «Так, мамин чайный сервиз погрузили, может, ребенка тоже прихватить? Место еще есть». Если бы Краш убегала от гигантского страшилища с радиоактивным дыханием, она бы не стала впрягаться в повозку с мебелью, а удирала во все лопатки в какое-нибудь укрытие как можно дальше от разбушевавшейся твари, как полагается здравомыслящим людям, за которыми гонится чудовище. И она бы не стала убегать в ту сторону, куда идет Годзилла – еще один момент в этих фильмах, от которого она просто выходила из себя. Неужели нельзя свернуть поперёк пути чудовища? Ну хоть кто-нибудь метнулся бы в сторону и затаился, пока эта тварь не пройдет мимо. Краш примеряла рюкзак с поклажей, пока не удостоверилась, что сможет выдержать его вес в длительном переходе. Когда у тебя протез, малейшее изменение веса может повлиять на то, как он сидит. Она понимала, что культя может опухнуть, особенно поначалу, и хотела привыкнуть к ходьбе с грузом за плечами, ведь поход намечается не на пару дней в выходные, а надолго, может быть, вернуться домой уже не доведется, хоть все остальные с ней не согласны. Адам удивлялся, с чего это она начала постоянно пропадать в окрестных лесах, но она решила подготовиться насколько это возможно, и даже сверх того – к моменту отправления нужно быть в идеальной форме. При любой чрезвычайной ситуации по шоссе будет не протолкнуться из-за пробок, так что тем, кто собирался уехать, всё равно придется бросать машину и топать пешком. И уж от нее никто не дождется нытья про мозоли на пятках и ноющие ноги, к тому же у нее всего одна пятка и полторы ноги. И вообще, Краш не собирается становиться обузой, которую остальным придется дожидаться и из-за этого попасть в беду. Она решила взять с собой один из кухонных ножей и завернуть его в газету, но отец заметил, как она засовывает его в рюкзак и заставил положить на место. – Когда-нибудь он нам для этого точно пригодится, – согласился он, услышав объяснение, зачем ей нож, и даже не закатил глаза, когда она заявила, что собирается им защищаться от воров и убийц после того, как придется покинуть дом. За это отца она просто обожала – он никогда ее не высмеивал, даже если она творила явные глупости. – А пока мы дома, им лучше нарезать лук. И всё-таки нужно быть в полной готовности к выходу в любой момент, а значит, при себе должно быть что-то острое. Она несколько часов рылась в барахле, накопившемся в сарае – плодится оно, что ли, откуда столько всего взялось? – и вдруг нашла небольшой топорик в чехле с застежкой. Это даже лучше ножа, ведь топором можно не только отбиваться от врагов, но и дров для костра нарубить, а обух сгодится вместо молотка. Собрав наконец всё необходимое так, как было задумано, она надела рюкзак и с тех пор практически не снимала, разве что, отправляясь в ванную. Так и ходила везде с рюкзаком за плечами. Даже за обеденным столом пристраивала его рядом со стулом в ногах (не обращая внимания на то, как закатывает глаза Адам, или переглядываются родители – Краш прекрасно понимала, что они о ней думают, ну и пусть их). Она готова к любой неожиданности и не допустит того, чтобы ее застали врасплох, а если Адам надеется на припасы из ее рюкзака только потому, что сам не соизволил подготовиться заранее, фиг ему, ни черта не получит. Как же ее бесило, просто слов нет, когда в какой-нибудь книге или в фильме персонаж забывает что-нибудь самое необходимое! Например, положительный герой всегда ходит с пистолетом, но в опасной ситуации оставляет оружие на столе в самый неподходящий момент и поворачивается к нему спиной. В такие моменты она орала на весь дом, что злодей сейчас ПОДКРАДЕТСЯ СЗАДИ И СХВАТИТ ПИСТОЛЕТ, и конечно же, в следующем кадре из оружия кто-то целился герою в затылок, и она от злости лупила по подлокотникам, а на нее все шикали. Вот почему она ни шагу не ступала без рюкзака. Просто была уверена, что стоит только подняться к себе в комнату, оставив его внизу, непременно Что-нибудь Случится (взрыв, пожар, нашествие зомби), и придется прыгать из окна, бежать в лес, бросив рюкзак в гостиной, и помирать там от голода. Когда в городе она заходила в аптеку или продуктовый магазин с рюкзаком и притороченным к нему спальным мешком, на нее удивленно косились, впрочем, она уже давно привыкла к любопытным взглядам из-за необычного цвета кожи и протеза, так что, считай, ничего и не изменилось. На вопросы знакомых и друзей она просто отвечала, что собирается в путешествие – приходит же некоторым в голову пройти всю Аппалачскую тропу до конца – а народ восхищался, мол, как интересно, и желал счастливого пути. В тот момент Кашель еще не подобрался к их городку, и в те первые недели эпидемии, когда паникой охватило все городские территории, казалось, что вирус обходит их стороной. Жизнь шла своим чередом, словно ничего из ряда вон в мире не случилось, хотя в одном большом городе за сотню миль к югу эпидемия уже была в самом разгаре. Сборы в поход во время каникул никому не казались чем-то необычным. «Странно, – думала Краш. – Словно они не знают, что творится кругом. Неужели они думают, что в ближайшее время хоть кому-то светит отпуск?» Но она каждый раз с улыбкой благодарила и продолжала заниматься своими делами в полной уверенности, что, если придется спасаться бегством в любой момент, она не пропадет в лесной глуши. Краш вроде бы предусмотрела всё до мелочей, но упустила один самый важный момент, упомянутый во всех любимых книгах и фильмах-катастрофах: главная загвоздка не в самом Событии, будь то эпидемия, падение астероида, ядерная война, да что угодно, а то, как вели себя люди. Чем хуже шли дела, тем меньше человеческого оставалось в людях. Глава третья Жарко, жарко, пламя ярко![4] Конечно, звали ее по-настоящему вовсе не Краш. Мама, обожавшая Шекспира, окрестила ее Корделией, но она отвечала только, когда ее звали Краш. Однажды так ее назвал отец, и с тех пор она совсем перестала отзываться на имя Делия. Поработав нянькой, она с первой получки купила ярко-красную толстовку на молнии с капюшоном, и надо сказать, те деньги ей достались не так-то просто – у Делуччи было четверо мальчишек от двух до восьми лет, так что работенка была сущий кошмар. Увидев дочь в таком наряде, отец тут же заявил, что она вылитая Красная Шапочка, а она как раз уже больше года искала повод отделаться от ненавистного имени – попробуйте-ка побыть Корделией среди сплошных Эшли, Джессик или Мэдисон – и вечно сокрушалась, мол, ну неужели нельзя было у Шекспира выбрать имя поприличней, например, Джульетта? В общем, с тех пор эта красная толстовка к ней словно приросла, как и имя. Официально ее звали Корделия, но, по сути, она была Красной Шапочкой. Мама всегда морщилась, когда кто-нибудь звал дочь Краш (точно так же морщилась при виде того, что та читает и смотрит), и еще долго пыталась заставить ее признать свое имя, но нет на свете никого упрямей девчонки-подростка, так что в конце концов решила, что не стоит ссориться из-за имени. Однако при разговоре с другими, например, с отцом, она всегда называла дочь Делией, лишний раз давая понять, что победа не окончательная. Наверняка надеялась, что дочь еще перебесится, но так и умерла, не дождавшись. * * * Бабуля, папина мама, жила в трехстах милях от них, если ехать по шоссе, по ровному асфальту с остановками в придорожных кафе, и единственным разногласием был выбор радиостанции (как всегда, «Национальное общественное радио» – раз уж уродилась в семье профессоров колледжа, никуда не денешься, но, слава богу, существуют наушники). Когда стало ясно, что множество людей уже погибло и продолжает погибать и, если сидеть на одном месте, их скоро сцапают представители властей и отправят в какой-нибудь карантинный лагерь, пришлось собрать семейный совет. – Давайте пойдем к бабушке, – предложила Краш. – Она живет одна в лесной глуши, и добираться можно напрямик по федеральным или землям штата, не выходя на дороги. – И что ты так трясешься из-за дорог? – удивился Адам. – А если по ним поедем, нас что, настигнут призраки Кольца? Адам вообще не читал «Властелина колец», только фильмы смотрел, и от упоминания этих персонажей она разозлилась, потому что терпеть не могла его многозначительных замечаний о том, в чём он совершенно не разбирался. – О блокпостах когда-нибудь слышал? Когда надо согнать откуда-нибудь всё население в одно место типа лагеря, на дорогах выставляют посты, чтобы задерживать всех, кто к ним приблизится, – объяснила Краш. – А еще на дорогах бывают пробки. Видел в новостях, что творится при каком-нибудь урагане, когда народ толпой валит из города? По дорогам просто не проехать, сплошные аварии. – Ну мы-то не в городе живем, – возразил Адам, – а в захолустном студенческом городишке, где три четверти населения появляется только во время учебного года, который, кстати, так и не начался. Когда в последний раз мы ездили в город, половина магазинов не работала, значит, большинство народу уже разъехалось или заразилось. Вряд ли на дорогах будут пробки. – Ну конечно, и нам ни разу не придется выезжать на другие оживленные дороги или пересекать крупные города, – съязвила Краш, закатив глаза. – Ну хватит, – отрезал отец, барабаня пальцами по столу. Отец был высокий и поджарый, с длинными худыми ногами, зеленовато-голубыми, как у дочери, глазами и светлыми редеющими на макушке волосами. И пусть не был похож на деспота, дети послушались с первого слова, хоть уже давно повзрослели. – Придется идти пешком, по-моему, тут и спорить не о чем. – Ты серьезно? – запыхтел Адам. – Поверил в ту чепуху, что она вычитала в своих книжках? – Нет, – ответил отец. – Я верю собственным глазам. В новостях уже показывали, какие на дорогах пробки. А те, кому стало плохо за рулем, наверное, побросали машины. В любом случае от людей надо держаться подальше, хоть мертвых, хоть живых, может, они заразные. А в лес мало кто сунется, так что в одном Краш права – отсюда до маминого дома полно безлюдных мест. Если маршрут прикинуть с умом, дороги и города можно обойти стороной.