Потом я осмотрел его каюту, увидел складную койку, а рядом какой-то аккуратно скатанный тюк. Он что, здесь и живет? Да без сомнения, вон и новенький засов приделан к двери изнутри. Ночная вахта – его, а днем чередуются вот эти двое. Он, значит, получается у нас дракон, раз сторожит золото. – А вот теперь – не просто стоп, а стоп и стоп, – сказал я. – Опять не получается. Люцифер… а он-то тут зачем? И что он хотел сделать – взорвать корабль? Но ведь его нет, этого Люцифера. Золото плывет домой. С ним все хорошо. Дружинин, я так чувствую, что опять вы не все мне сказали. Говорите уж. – Вот если ваша голова и дальше будет работать так хорошо, – вздохнул он, – тогда все у нас получится. Нет, не взрывать он его хотел. Зачем же золото взрывать? – Налет в Дакаре! – вспомнил я. – Просто налет! Так они там кто – бомбисты или воры? Дружинин радостно усмехнулся: – А вот я с того самого взрыва на Обводном все размышляю: кто они, что за люди. Так вот, Немоляев, они, конечно, убийцы. Но ведь борьба за народ – дело такое. Денег требует. Знаете, сколько людей в этой боевой группе – всего-то человек тридцать. Но ведь им всем надо что-то кушать, ездить без препятствий по всему миру, да и динамит изготовить – дело не бесплатное. И они начали еще и грабить. По всей России. А тут – золото, понимаете ли. – Хорошо, теперь понятно – хотели взорвать охрану еще в Либаве, растащить груз… стоп, а вы тогда знали, что готовится. Я же помню – вдруг набежала толпа народа, подводу потащили на руках. Ваших, очевидно. Вы знали. – И они снова попытались. В Дакаре – еще бы минута, и все бы у них получилось, представьте. Но мы знали… – Что-что, вы и это знали? – Сейчас все скажу… Но потом случилось что-то странное. – Они придумали что-то после Дакара? Когда успели? – А дурацкое дело нехитрое. Ну как же быстро вы, Немоляев, все это соображаете. Так вот, за три-то с лишним месяца можно же было им что-то еще придумать. И придумали. И телеграммами обменялись. – И еще раз – а вы все знали… И телеграммы прочитали. – Сейчас, потерпите. Если не удается стащить несколько ящиков золота с пристани и потом с корабля – что можно сделать? – У них было три месяца на размышления, а вы от меня хотите – сразу… – Да уж ладно. Так вот, а можно и весь корабль стащить. Долго ли умеючи. Я постарался сдержать восторг. Молодец, Илья Перепелкин. Вот они, загадочные прокламации – теперь все сходится. Взбунтовать команду и угнать крейсер в нейтральный порт – просто, не так ли. И там его оставить, с несчастными матросами, увозя золото. – А догадайтесь, что бы тогда было с офицерами, – погасил мой энтузиазм Дружинин. – С вами – не знаю. Со мной – знаю что. Хотя, может, хоть в шлюпку бы посадили, пусть и в океане. Воды бы дали. – Так, – сказал я и встал: когда устает мозг, надо хорошенько подвигать руками и ногами. – Так, ну вот теперь уже осталось сказать немного, верно? Потому что… – Потому что – стоп, и только потом полный вперед, да, Немоляев? – Абсолютный стоп. Потому что заговор вы раскрыли. Интересно, как. Ну не вы лично, но Рузская точно. Но давайте повторим: вы знали заранее, что в Либаве, а потом в Дакаре будет налет. Вы знали, что боевая группа начала планировать бунт на крейсере с целью увести его в нейтральный порт, а по пути ограбить. Слушайте, да вы все знали, кроме одного – который тут Люцифер. Потому что сами господа эсеры о таком только слышали, и только его кличку. А все это вместе означает… это означает… Он смотрел на меня, уже не скрывая удивленной радости. – Быстро же вы думаете, Немоляев. Да, там, в Петербурге, в общем-то многое знают об этой боевой группе. Да, там у нас, видимо, есть свой человек. – А что же взрывы-то, да еще убийство великого князя… – Зато вы не знаете, сколько взрывов не произошло. А эта история… с великим князем… да не знаю я, что пошло не так. Не знал бы, даже если бы был в Петербурге. Это такие секреты, не хуже чем конспирация боевой группы… Но тут-то, с крейсером, все шло хорошо, Рузская получала телеграммы, они ей как-то помогали. Она знала в общих чертах, как и где, в каком порту готовятся к приему бунтующего крейсера, кто это делает – не один же Перепелкин все замышлял. Это много людей, а тут еще расстояния. И – вы правы, вот тут стоп. Люцифера нет, и бунт замер. Уже две недели как. Остается довезти груз до Владивостока, и только. Да? – И что-то произошло. Да не тяните же. Тут Дружинин выдвинул ящик стола и вытянул оттуда прокламацию. «Товарищ, верь и жди. Час настанет, “Донской” уйдет в то самое плавание. А когда настанет – будь стойким и упорным». – Та-ак, – с энтузиазмом сказал я. – И не придерешься, ведь не знаешь, о чем речь, – и не поймешь ничего. Печатали явно не в Петербурге. – На «Суворове», – подтвердил он. – Печатали позавчера. Эта бумажка застряла среди валиков машины. Прочие где-то здесь. Не «Суворов» же уйдет в плавание, печатались для «Донского». Следов – никаких. Подозреваемых – нет. Матросы и офицеры всех кораблей общаются на берегу, катера между кораблями так и мелькают. Мог кто угодно… – И это опять не всё… – Не всё. Я побежал на суворовский телеграф. И мне сегодня ответили – быстро. Сведения мои не подтверждаются. Подтверждаются же сведения предыдущие. То есть – об отмене боевой группой всей прежней операции. Я – незрелый паникер. И вот мне некуда больше телеграфировать и нечего ждать. А тогда кто это делает? Кто готовится и к чему? Вот теперь все стало ясно. Кроме как на меня, у него надежд и правда не было. Думал я недолго. – Так, есть у меня мысли. Очеркист ходит по всему кораблю и задает вопросы, это нормально. Далее – я могу в будущем просить вас направить запрос в Петербург. Но давайте так: я не всегда буду объяснять, почему и что. Уж если доверяете, то подоверяйте еще немножко. Еще: мы можем ошибаться, и на самом деле ничего не происходит. Еще: Люцифер – это я. – Ради бога, Немоляев, что за шутки. – Нет-нет, допускать такую возможность вам всегда надо и не расслабляться. Даже Рузская могла ошибаться. Но я о другом. Если мне вдруг надо будет передать вам записку или что-то, то – раз эти люди конспирируются, то давайте и мы станем такими же. Я им покажу Люцифера… Хорошо, хватит мне одной буквы «Л». – Так, а я тогда… – А вы бы могли быть Драконом, раз уж сидите на золоте, или просто «Д», но ведь тогда все как-то будет чересчур ясно – Дмитрий Дмитриевич Дружинин, три «Д», а тут еще четвертая. Что ж, пусть будет «Ч» – то есть четыре. Он терпеливо вздохнул. Но было видно, что вообще-то ему стало легче. Сразу скажу: идея с псевдонимами и прочими позывными нам с Дружининым не пригодилась. Мы не обменивались с ним шифровками, а свободно общались до самой его гибели. Часть третья. Две башни Прекрасный вихрь Следующее после разговора с Дружининым утро было счастливым. Кончились жуткие дни после смерти Ильи и Инессы, когда я не знал, что теперь делать и делать ли что-либо вообще. Проснулся я – как и вся команда – под бодрые две утренние склянки, протяжные вопли: «Вставай! Койки вязать!», и побежал, среди толпы матросов, к желобам и кранам с соленой водой (толкаться в офицерской ванной не всегда хочется). И еще я чувствовал зверский голод, что со мной по утрам бывает не часто. В кают-компании я наткнулся на взгляд инженера Дружинина, ныне человека по имени «Ч», и чуть не вздрогнул; а с другой стороны, что тут удивительного – как сидел я рядом с доктором, священником и охранителем устоев, так и сижу и буду сидеть. Вот только Дружинин изменился, подумал я. Раньше он, натыкаясь на мой взгляд, становился каким-то мраморным, а сейчас – чуть-чуть взъерошенный, немножко косолапый и более человечный. – Один день, – сказал я ему негромко, когда соседи увлеклись разговором. – На приведение мыслей в порядок. Завтра поговорим обстоятельно. Хорошо бы на берегу. Вы в Хельвиль-то ездите? Он только мрачно усмехнулся. Но сказал: «Бывает». Ну что вы хотите от сторожевого дракона… Мысли у меня в голове роились, кажется, даже во сне. А сейчас, после завтрака (пшенная каша с маслом), добавилась еще одна: ведь скоро надо написать и отправить в «Ниву» новый очерк. Я почти засмеялся: о чем?! О том, как в тяжело качающуюся воду какого-то Индийского океана спускают два застывших белых обрубка, и стоящие у борта, затаив дыхание, вглядываются в лживо-прозрачные глубины? Настоящий мастер дедуктивного метода должен обзавестись первым делом трубкой и курить ее беспрестанно. Еще он должен, на время расследования, отказаться от безобразной привычки глушить себя каким-нибудь морфием, так что я с этого дня почти не буду прикладываться в кают-компании к чему-либо веселящему, хватит. Наконец, настоящий мастер дедуктивного метода должен, в процессе размышлений, держать у щеки скрипку и извлекать из нее невыносимые для окружающих звуки, – а есть ли в бамбуково-эфемерном Хельвиле музыкальный магазин? Не видел. Вести расследование и писать очерки – а не одно ли и то же? Вы сортируете факты (и краткие зарисовки пейзажа, и обрывки разговоров) на нужные и ненужные. Вписывающиеся в ясную, логичную конструкцию и не вписывающиеся туда. Вот и попробуем. Илья Перепелкин: вполне очевидна его менявшаяся роль в попытках боевой группы захватить часть золота или весь груз целиком. Он был поначалу лишь координатором: вот мы прибываем в Танжер… стоп, до того была попытка утащить груз прямо с пристани. А Илья – он был уже на борту крейсера? Надо узнать у Дружинина, когда Илья вообще оказался на флоте, но… да хоть годы назад. В боевой группе может ведь состоять кто угодно, важно то, что у человека в голове, а не место его службы. Итак, он, может, и сбежал бы с крейсера в последний момент, если бы в Либаве все получилось. Но вот он видит, что груз все-таки на борту. Конец операции? Нет, если были предусмотрены действия на случай провала. И вот тут роль Перепелкина становится важной. Боевой группе надо было знать заранее маршрут эскадры – но это знают в Петербурге, Илье оставалось только подтверждать каждый раз, что маршрут не изменился, и называть даты. Просто телеграфом с берега. А раз так, то или Виго в Испании, или, как и случилось, французский Танжер – что за проблема нанять там баркас с головорезами, вооружить их динамитом и револьверами, стащить столько ящиков груза, сколько успеешь – и затеряться среди ночных огней побережья. Главное – вовремя потом от этих исполнителей избавиться… И вот он видит, что и эту акцию на борту крейсера заранее ждали, на палубе – видимо – оказывается несколько готовых к отражению налета людей; то есть на корабль, Рузской, сообщили из Петербурга данные, поставленные информатором из самой сердцевины боевой группы. Что делает Илья? Ведет себя безупречно: швыряет налетчиков за борт, с его-то силищей. То есть прячет концы в воду, раз уж ничего не вышло. Логично? Даже очень. Вообще-то ключевым в этой истории оказывается телеграф. Что мы видим в очередном французском порту: моряки толпой осаждают этот непременный атрибут цивилизации, здание, обычно слегка обшарпанное, но с колоннами и гулким мраморным полом. Трудно ли договориться со злодеями в Петербурге о том, что попытку надо повторить? Дело одного-двух дней, подпись – «Л», то есть «Люцифер», с того конца тоже клички вместо имен… Если план корабельного бунта также был заготовлен заранее, то всего-то надо было знать географическую точку, где вышедший в одиночное плавание крейсер необходимо перехватить в море и увезти груз на опять же небольшом катере. А вот тут уже роль Ильи резко меняется. Еще раз: на самой эскадре каждая новая стоянка – секрет от всех, но маршрут могли знать и в Петербурге. Так что дело уже не в том, чтобы Илья снова и снова сообщал своим о том, где поджидать крейсер. Дело в том, что кто-то должен подготовить бунт, а далее и возглавить его, пусть на короткое время. Потом-то, конечно, такому человеку надо исчезнуть, на том самом маленьком суденышке, увозящем ящики с золотом. И сделать это быстро, потому что, скорее всего, бунтующему кораблю Рожественский не дал бы далеко уйти, да и угля – на сколько там дней пути? Фактор времени: мы у Мадагаскара со второй половины декабря, сейчас февраль, если выслать пару решительных боевиков куда-нибудь в Капштадт, на юг Африки, заранее, то расход средств и людей получается небольшой. А если у наших социалистов-революционеров есть зарубежные собратья что в британской части мира, что, допустим, в недалекой отсюда португальской, то и ехать никуда не надо. Опять телеграф. Все получается. Но дальше – все то же: как взбунтовать целый корабль? А с другой стороны, как же его не взбунтовать, если уже в январе не только матросы, а и офицеры по всей эскадре начали сходить с ума. Сколько бывших арестантов и штрафников в эскадре – таких, как Федор Шкура? Сколько тайных социалистов-революционеров и всяких иных членов той самой рабочей, социал-демократической и прочей партии? А открытых агитаторов? Да здесь только брось спичку… Бунтовали ведь у нас несколько кораблей одновременно, в том числе потому, что в самой России…