Мы в тысячах километров от Петербурга, гениев сыска, дактилоскопии и прочих тонкостей на эскадре нет. Была создана комиссия, из наших же офицеров плюс пара человек откуда-то с «Суворова», но ведь и разбираться ей было особо не в чем. То есть, по части страсти, были другие теоретические подозреваемые, например – некто Алексей Немоляев. И пара мичманов посетила меня в каюте, внимательно посмотрела на одолженный, а теперь, получается, и подаренный Ильей смит-и-вессон. Посмотрела, удостоверилась, что из него ни разу не стреляли, не говоря о том, что калибр тут другой, что заметно кому угодно. Но главное – даже дамские браунинги, хотя стреляют тихо, были бы слышны в нашем коридоре сразу. И единственный, довольно короткий момент, когда эти хлопки что-то могло заглушить, – это фейерверки с их треском. Но в тот момент человек по фамилии Немоляев стоял на хорошо освещенном кормовом балконе, и это видела чуть не вся команда. Еще, конечно, подозреваемой по части вспышки страстей была Вера Селезнева. Но в момент фейерверка она стояла на кормовом балконе с неким Алексеем Немоляевым, и это тоже видела вся команда. Так что выводы комиссии были более чем очевидными. Дальше было несколько дней пустоты. Из моей пьесы исчезли почти все главные герои, как же этой пустоте было не возникнуть. Мне было по сути не с кем и не о чем говорить. Эскадра так же бессмысленно, день за днем, простаивала на полпути от Петербурга к Дальнему Востоку. Новых приказов адмирала не было (да-да, преступление страсти на борту «Донского» не было отмечено красноречием Рожественского, и я мог бы над этим задуматься). Я путешествовал пару раз на берег, просто чтобы не сидеть в раскаленной каюте, но еще за французскими газетами. И в них, конечно, ужас продолжался. Я сидел под тентами кафе и читал о том, как арестовали фабриканта Морозова, – это что, шутка? Закрылись его фабрики; другие фабриканты пожертвовали армии одеяла, но те почему-то всплыли на рынках Москвы и Нижнего Новгорода. И купечество начало массово отказываться от любых пожертвований на нужды войны. А сама война, будто мало было дрянных новостей, шла к новой катастрофе на маньчжурской территории. Что-то было не так под Мукденом, что-то было не так с несколькими десятками тысяч наших солдат, вдобавок к тому, что ежедневно они гибли десятками, а то и сотнями. А в столице – вот вам дикий взрыв в гостинице «Бристоль». И выявилось, что там, в гостинице, террорист и бомбист из эсеров готовил несколько бомб для новых покушений на высокопоставленных лиц, но не уберегся, и боевая организация партии на какое-то время осталась без любимого ею динамита. И я сидел, читал весь этот ужас… ну хорошо – давайте уж скажем прямо: я пил в эти дни несколько больше, чем следовало бы. И я такой был не один, потому что Рузская – ею многие восхищались, но Перепелкина попросту любили. Я смотрел по сторонам и думал: рай померк, потому что я был прав, мы его не заслужили. Хотя, говорил я себе, мои читатели заслужили мои очерки, и надо как-то писать новые. И так было, пока однажды в дверь моей каюты не постучали. Туда протиснулся мощный персонаж – один из двух непонятных как бы матросов – и сообщил мне: – Господин Немоляев, прошу пройти со мной, вас ожидают. Здесь недалеко, в конце коридора. Я поднял голову – и мои ноздри вздрогнули. Вот же он, тот самый запах, который я запомнил с момента, когда с меня рвали рубашку. Он несет людям свет – Ну и вот, господин Немоляев, – сказал мне сидевший за металлическим столом инженер Дружинин, какой-то несчастный и похудевший на лицо, – пожалуйте бриться. И тут же жутко покраснел, и тут же покрутил головой в тесном воротнике – наверное, устыдился своих слов, подумал я. – Я не удивлен, – сказал ему я, стараясь не быть заносчивым. – Что-то похожее я предполагал. – А позвольте спросить, почему предполагали? – мрачно отозвался он. – Просто, – объяснил я. – Вот наш второй день в море, помните, в октябре? Я вползал тогда в кают-компанию, хотя бы попить воды, но не более того. Командир Лебедев на месте, большая часть офицеров на месте, едят как ни в чем не бывало, а кого не было? Меня не было, потому что есть я не мог. Ну, Рузской не было, но она не моряк, тоже укачало, все понятно. Но ведь и вас не было, господин Дружинин. Хотя вы и сейчас в морском кителе, но что это за моряк, которого укачивает? И ведь не могли же вы пойти поесть в ближайший трактир, за неимением такового. Да, еще друзей вы тут особо не завели, как-то все в одиночестве – а почему? Ну и мысль, конечно, возникала: а кто такой этот господин Дружинин? Дружинин смотрел на меня молча. – Ну, потом ведь есть такая вещь, как вахта. Вы какой-то там инженер и, понятно, должны регулярно стоять свою вахту среди прочих. А вместо этого… Я вздохнул и замолчал. – Да, – сказал он с напором. – Моя вахта здесь. – Интересное место, – заметил я. – И ходят сюда только два ваши силача, да еще вы. Больше никто. Он вздохнул и пробормотал что-то вроде «Я был прав». А потом стал собираться с силами, чтобы сказать что-то очень неприятное. – Вы хотите меня обвинить в убийстве двух человек или в антигосударственной деятельности? – помог ему я. – И кстати, как ваше настоящее имя, и как вас вообще называть – «господин инженер», видимо, будет тут неуместно? – Я инженер, – сказал он. – Дипломированный. И я Дмитрий Дмитриевич Дружинин. И я не собираюсь вас обвинять. Напротив. Затруднительная ситуация, в которой мы находимся… Тут он снова начал крутить головой в воротнике, а я все не мог остановиться: – А ваши два помощника, – тут я мельком посмотрел одному из них в глаза. – Вы думаете, если мне сзади накидывают на голову мешок, то я не вижу, кто это делает. Но еще есть запах. Мыло у него, что ли, такое. Или он протирается чем-то… – я снова посмотрел на моего конвоира. Тут Дружинин спохватился и услал его куда-то на палубу. – А потом, что за шутки у вас, – продолжал я. – Ладно, ограбить для правдоподобия или еще что-то. Но в основном-то они рассматривали мое родимое пятно. Ну и как – я это я? И я – угроза престолу? Объясните мне, кто я есть. Дружинин продолжил краснеть и злиться и продолжил говорить что-то, чего говорить явно не хотел: – Вы не угроза престолу, Немоляев. И вы – это вы. Телеграммы о вас пришли давно, родимые пятна как особая примета – да, подтверждают вашу личность. А угроза… Вы что думаете, я тут для того, чтобы выяснять, кто нецензурные газеты и книжки читает, и держать вас под негласным надзором? Ну, вы член Союза освобождения, подумаешь, секрет. Но что за угроза престолу – князья Львов и Шаховской, да еще князь Долгоруков. Были вы нелегальны, да, а сейчас уже и легальны. Сейчас вообще уже все легально. И – да, родимые пятна… вы это вы. И если вам угодно думать, что мы вас тут так и поджидали… извинения прошу, но вы в вашем Союзе пятое колесо, главное же – есть в России люди пострашнее вас, конституционалистов. Я мог бы спросить: а тогда чего же вы от меня хотите, – но уже понял, что происходит, и замолчал. Происходило же вот что: Дружинин никак не мог заставить себя это сделать – меня о чем-то попросить. Но просить ему было просто необходимо. А он только все дальше и дальше говорил нечто мне неприятное, чего не следовало говорить. И гневался на самого себя. Да он же еще и краснеет. Какая прелесть. – Дайте я помогу вам, инженер Дружинин, – сказал я наконец (и поморщился уже от своего неверного выбора слова: милостиво помогу, снизойду, не то, не то). – Вы думали что? Что этот господин литератор – он сплошное такое… сказал извозчику: «Пошел в “Континенталь”», а потом фланировать по Морской, покупать себе модный турецкий галстук. Ну есть у меня галстук, и не один. Но я небогат, моя семья из-под Курска – да, имение, скромное, пока держится. А теперь скажите: мне что, рассыпаться в извинениях перед всеми за то, каков я есть? За то, что я закончил лучший из университетов? Прикидываться кем-то другим? А вы за себя, инженера и прочее, извиняться перед матросами не пытались? А попробуйте, что ли. Он молчал, но казалось, что гнев из него начал выходить, как воздух из аэростата. И я продолжил: – Но я свое жалованье зарабатываю так, как вы. Головой. И если есть люди пострашнее меня, так и давайте говорить о них. И давайте я сам скажу вам, о чем будет разговор. Рузская – так? Теперь из него начал действительно выходить воздух как таковой, долгим вздохом, как мне показалось – почти счастливым. – А что Рузская? – как бы для проверки спросил он. – А то – ну вот хотя бы. Пришли новости из Порт-Артура. Сами помните какие. А Рузская-то шла туда на нашем крейсере вроде как к мужу. И вот смотрю – сидит как каменная. Нет чтобы броситься к Лебедеву, просить как-то телеграфировать, узнать – жив ли, в плену ли. Нет, сидит, сжав губы. Не много ли самообладания? – Я был прав, – уже вслух сказал он, рассматривая меня. – Не говоря о том, что на всю эскадру это была единственная пассажирка, которую туда везли, а ведь сколько там людей было – и есть, на этой войне. И у всех жены. Да и почему бы ей не через Сибирь отправиться, поездом, всего-то две-три недели. В общем, Рузская… – Она не Рузская, – выговорил Дружинин. И тут его наконец отпустило и прорвало: – Не могу назвать вам ее настоящего имени… Не знаю, что вообще могу, в сложившейся ситуации… Боже ты мой, она же легендарна – была такой. Да когда мне сказали, что я буду работать под ее руководством… учиться… – Дружинин, откройте же секрет – кто была она и кто вы, военные агенты или?.. – Нет, охранное отделение, конечно. И не стесняюсь того, – с вызовом закончил он и замолчал. – Итак, Рузская, – заполнил я паузу. – Я в общем-то и сам начал понимать – сначала поиски моего родимого пятна, потом вдруг внимание госпожи Рузской и разговоры с раскрытием души, а дальше, изволите ли видеть, ее внимание сместилось… И не мог только понять – а что за любопытство поначалу именно к моей персоне… – Методы Рузской – то были ее методы, не мне ее судить, и она была вдова, – судорожно выговорил он. – Муж ее убит, в теракте, года два назад. И мы искали не вас. Мы искали неизвестно кого. Но вот теперь ее нет, и остаюсь я. И я… Как же ему было трудно выговорить эти слова – да он так их и не выговорил. «Немоляев, помогите мне». – Дамские браунинги, две штуки… – начал вслух размышлять я. – Все вроде бы понятно. Кроме одного – какое тут, к дьяволу, преступление страсти. Рузская – чтобы потеряла голову? Перепелкин – чтобы всерьез рассердился на кого-то до такой степени? Два выстрела одновременно, вот тут я еще поверю. И тогда дело закрыто. А зачем вытаскивали оружие, вот вопрос… Но главного не получается, Дружинин. Вы знаете, что убийца не я. И вы остались в одиночестве. Но неужели от вас кто-то требует, до такой степени настаивает, чтобы вы немедленно раскрыли это убийство, – так требует, что нужна моя помощь? Он молчал и ждал. Наверное, чуда. – Ну-ка, давайте вернемся к вашим словам – «мы искали неизвестно кого». Я не волшебник, Дружинин. Рассказывайте, кого искали. Но главное – зачем для этого вам нужно было нести вахту в этой странной каюте, пока Рузская… ну, вы знаете… – Думаете, она меня посвящала во все подробности – да кто я такой, – вздохнул он. – Она-то знала все и уже сказала, что вот-вот охота завершится. Да только не так она завершилась… А искали мы человека страшнее некуда. Помните, Немоляев, Либава еще, крейсер готов к отходу – и тот взрыв? А еще бы не помнить. – Вот такого мы человека искали. Из этих. Которым взорвать бомбу в толпе – обычное дело. И поначалу только знали, что он точно плывет на эскадре. Не обязательно на «Донском», хотя скорее всего. Но тот взрыв… Вот вы думаете про меня – охранка, жандарм… – вдруг высказался он. – А я, как и вы, закончил университет. Только другой. Я инженер, – вдруг напомнил Дружинин. – В какой сфере? – вежливо спросил я, удивляясь скачку его мысли. – Паровые машины, – пожал он плечами, стараясь выглядеть скромно. – И вот я из своего Ярославля… Тут он замолчал. – Да, а я столичная штучка и хожу хоть каждый день по Невскому и Морской, – не выдержал я. – Хотя сам из Курска. – И вот я приехал в столицу, иду не по Морской, а по Обводному каналу… И меня будто бьет молот по голове. Но я же помню мгновение перед этим. Все помню. Вот вы же помните тот взрыв, в Либаве? Куски там из переулка так и летели – да? А вы знаете, Немоляев, что там летело? – вдруг выкрикнул он. Толстошеий человек просунул голову в дверь каюты, окинул нас взглядом и снова исчез. – Вот я тогда и подумал, – завершил Дружинин, – и еще, и снова подумал: какие тут паровые машины? Какие машины – да что это за люди, которые такое делают? – Подождите, Обводной канал, это же убийство министра внутренних дел, а было оно только прошлым летом, года еще не прошло. Так вы в охранном отделении всего несколько месяцев? А сколько вам лет, Дружинин? – В отделении с сентября. Мне двадцать три, – довольно злобно произнес он.