Мы все вместе бежим к фургону. – Умницы, девочки, умницы, – говорит Дороти, когда видит нашу корзину. Она присаживается на колени и начинает разбирать хворост. Высокие деревья раскачиваются под ветром, неподалеку от нас течет широкая река, ее берег усыпан галькой. Я бреду по камням в своих жестких туфлях и смотрю на воду. В середине течения она закручивается черными воронками, и кажется, что там нет дна. У меня снова возникает это чувство – что должно произойти что-то, а коричневые листья кружатся передо мной и падают на туфли. Дороти хозяйничает и командует: – Дайте сковороду… нет, не эту, а вон ту, с длинной ручкой. Принесите дров для костра. Присмотрите за огнем, девочки. А теперь открой вон те банки с бобами, Силвер. Выложи в большую сковородку. У нас сегодня будет ковбойский ужин. Совсем не жгучий, слышишь, Кармел, – окликает она меня. Я думаю – может, Дороти снова меня полюбила? Она широко улыбается, и я гоню подальше мысль про черепа, о которых рассказала Мелоди. Каждому находится занятие. Моя работа – вынимать вилки и ложки и раскладывать на чистой скатерти, которая расстелена на земле. В этот момент дедушка появляется из-за фургона и произносит слово «крещение». У некоторых слов есть цвет. «Тропикана» – оранжевого цвета, конечно же. «Крещение» – белое, белое, белое. Только не когда его произносит дедушка – тогда оно становится черным. Черным, как его Библия. Дедушка как будто подрос. Плечи стали широченными, огромные руки опущены вдоль тела. Дедушка снимает ботинки и носки, стоит на гальке босыми ногами, они синие и костлявые. Он заставляет меня разуться и берет за руку. – Дух святой в реке, Кармел! – кричит он. Дороти с девочками подходят ближе и становятся в ряд, смотрят на нас. От холода я не могу произнести ни слова. Я дрожу, дедушка крепко сжимает мою руку, мы заходим в воду так глубоко, что моя юбка пузырем всплывает кверху. Дедушка читает что-то из Библии, которую держит в другой руке, и большая капля повисает на кончике его носа и дрожит, пока он произносит слова. На усыпанном галькой берегу Дороти с девочками поют: Омылся ли ты в крови, Омылся ли ты в крови, В очистительной крови агнца, Очистительной крови… Их голоса разносятся над рекой, смешиваются с плеском воды. Кровь агнца, вода реки – я чувствую их запах. Я даже чувствую их вкус. Потом он убирает Библию в карман, его большая ладонь ложится на мое лицо, от нее тоже пахнет кровью агнца, и речная вода заливается мне в уши… – И ее старое имя будет отринуто. Отныне наречена она будет во имя господа, и имя ей будет Мёрси[4]… Он закрывает мне глаза рукой, сильно толкает, и я падаю навзничь в воду. Дух у реки, наверное, очень сильный. Течение подхватывает меня и несет прочь. Я выныриваю, человечки вокруг похожи на раскрашенных кукол – дедушка протягивает руки, кричит: «Она ударилась головой». Мелоди на берегу тоже что-то кричит, продирается через заросли ежевики, расцарапывает лицо о колючки, разрывает платье. Я снова погружаюсь под воду, долго-долго опускаюсь и вижу там, внизу, белое лицо и руку. Это мама, моя мамочка, мама. Это ее прекрасное лицо, и со дна реки доносится ее голос: «Кармел». И все. Наступает чернота, как будто дедушкина Библия проглотила меня. Дедушка давит мне на грудь, а галька впивается в спину. – Мама. – Из моего рта выливается вода. – Я достал тебя, дитя, – говорит дедушка, продолжая нажимать мне на грудь. – Я спас тебя. Я спас тебя. – Не ты, а мама. – Я хочу оттолкнуть его, и он хватает меня за руки. У Мелоди через все лицо идет глубокая царапина, из которой течет кровь. Дороти относит меня в фургон. Она раздевает меня, закутывает в одеяло, кладет в постель. – Кармел чуть не умерла, – всхлипывает Мелоди. Она стоит рядом в разорванном платье, через дырки видны на коже капельки крови от колючек. Я дотрагиваюсь пальцем до одной, и мой палец становится красным. Дороти снимает с Мелоди платье, у нее все тело в царапинах и ссадинах. – Ах, боже мой, дитя, – вздыхает Дороти. Мелоди остается в одних желтых трусиках и начинает плакать еще громче. – Чшш, чшш, – говорит Дороти. Она идет к костру, наливает горячей воды в кувшин, потом возвращается в фургон, капает что-то в него из синего пузырька и протирает царапины тряпочкой. – Все в порядке. Царапины неглубокие, – говорит она. Но все равно вода в кувшине сначала розовеет, потом краснеет. – Стой спокойно, моя девочка. Я вытащу колючку. – Дороти берет какие-то щипцы и, нахмурив лоб, вынимает колючку. – И еще одну. И еще. Дитя мое, да ты просто как подушка для иголок. Дороти вытаскивает колючку за колючкой, а я сворачиваюсь клубочком под одеялом, чтобы согреться. Покончив с колючками, Дороти велит Мелоди в одних трусиках постоять на воздухе, чтобы остановилась кровь. Скоро кровь перестает течь. – Все в порядке, ты быстро вылечилась, Мелоди, – говорит Дороти. Она надевает на дочку ночную рубашку и посылает к костру. Потом поднимает с полу мое платье. – Испорчено, – заключает она. Я вижу, что в порванные кружева забились камушки, мелкие ракушки и ярко-зеленые водоросли. Длинные волосы Дороти распущены. Улыбка куда-то подевалась с ее лица. Я вспоминаю мамино лицо, которое светилось добрым ясным светом, и ее голос, который назвал меня под водой моим настоящим именем. Я хочу умереть. Вернуться в эту реку и остаться там с мамой. – Лучше бы дедушка меня не спасал, – говорю я. – Лучше бы я умерла. – Глупости говоришь. Для кого это может быть лучше – умереть? – Для меня. – Ты глупая, злая и… – Она вытирает мне волосы полотенцем, трет просто зверски, так что смещается кожа на голове. Я молчу. Мне кажется, что вот она-то и спасает меня по-настоящему, этим своим трением возвращает к жизни. Как только она прекращает, мне снова становится плохо. – Я хочу обратно в реку. Я не хочу оставаться здесь. Дороти смотрит мне в глаза: – Ты привыкнешь. Я замолкаю. – Ты привыкнешь ко всему, даже к имени Мёрси. У меня тоже чужое имя. Я выбрала Дороти, это из кино. Они хотели дать мне имя из Священного Писания, но я сказала – ни за что, только Дороти. – А какое у тебя настоящее имя? Она не отвечает на мой вопрос, продолжает говорить: – Человек может привыкнуть ко всему… к имени… ко всему. – Заметно, что она переводит взгляд внутрь себя и рассматривает что-то, видимое ей одной. – Я же привыкла. Когда мы приехали, у нас была только одежда, которая на нас, и… Боже, у нас там все такое яркое, цветное… как я скучаю. Она перестает тереть мне голову, вид у нее такой же несчастный, как у меня. – Почему же ты не вернешься домой? – Потому что я спасаюсь от психа. И потом, я приехала сюда за лучшей долей, чтобы поймать свой шанс. – Какой шанс? – Ну, ты, например, такой шанс. От тебя требуется одно: быть хорошей девочкой, делать, что велят, и все будет распрекрасно, просто на пять с плюсом, у нас появится славный домик и, может, даже автомобиль – «Мерседес». Мёрси ездит на «Мерседесе» – что ты на это скажешь? По-моему, очень даже неплохо. Я не понимаю, о чем она говорит.