Несса принесла принтер, который мог напечатать разом тысячи листовок. Ах да – еще свечи, они взяли с собой множество свечей, их сумки и пакеты были забиты ими. – Это на поздний вечер, – сказала Несса. – Если ты не против. Мы просто не знали, что еще может пригодиться. – О… о… – Мне вспомнились церковные службы и как печально они выглядят, когда смотришь по телевизору – слабый свет свечей, тонкие голоса. Все печальное и чувствительное окончательно добивало меня. – Мы не настаиваем, это не обязательно. Просто пришло в голову. – Ее темные, почти черные глаза с тревогой смотрят на меня. – Конечно, конечно, – киваю я. Что-то внутри меня то ли растаяло, то ли хрустнуло. Я ломаю хлеб и засовываю в рот, впервые за сто дней мне хочется есть. – Это замечательно, мы зажжем их все. Как раньше делали. Вечер был холодный и безоблачный. Мои подруги расставляли свечи на дорожках у парадного входа – как будто сажали в землю грибы, сотни грибов. Потом мы зажгли их. Боже мой, думаю я, неужели они сейчас запоют или еще что-нибудь в этом роде. Боже мой, упаси их от этого. Я не то что не смогу подпевать, я просто не выдержу этого. Я не знаю, что со мной будет и как они со мной справятся. Но они тихо стоят позади меня, мы смотрим, как слабые огоньки разгораются, освещают темные уголки сада. Телевидение не в состоянии передать атмосферу, которую создает пламя свечей – оно отгоняет злых духов, заставляет отступить тьму. Воздух наполнился запахом горячего воска, пламя вспыхнуло, выхватило из темноты забор и фигуру человека за штакетником. – Пол! – бросилась я к нему. Он стоял по ту сторону забора. Его лицо поразило меня. Даже в слабом свете свечей, доходившем сюда, я увидела, как он постарел – я и помыслить не могла, что такое возможно. Передо мной стоял Пол, постаревший на десять лет. – Ты пришел! Как я рада! А Люси? Люси с тобой? – Нет. Она хотела прийти, но я отговорил. Я стараюсь оградить ее от всего этого, насколько возможно. Кто я такая, чтобы объяснять ему, что его усилия тщетны. – Я без машины. Пешком пришел, – сказал он, словно это имело значение. – Жаль, – ответила я. – Я хотела извиниться перед ней. Проходи. Садись за стол, угощайся. Он отрицательно покачал головой, и я поняла, что он категорически не хочет заходить в дом – словно тогда у него не останется возможности для бегства. Мы стояли по разные стороны забора, молчали, смотрели на пламя, а мои подруги бродили между свечами и, если какая-нибудь гасла от ветра, зажигали ее снова. – Что тут происходит? Что ты творишь, Бет? – Я пытаюсь растопить лед, Пол. Мне нужно что-то сделать… какое-то движение. Иначе я окончательно покроюсь коркой льда и умру. В один прекрасный день кто-нибудь придет и найдет меня окоченевшей в кровати. Я должна что-нибудь сделать. Что-то ведь лучше, чем ничего. Как ты думаешь? Он не отвечал. Я подумала – интересно, а как это выглядит сверху, этот мерцающий, дрожащий огонь. Я подняла глаза и представила себе, что моя дочь там, что она – мотылек, невидимый на фоне ночного неба. Я засмеялась, а Пол уставился на меня, как будто я и правда тронулась умом. – Я только что все поняла. – Что? – Чем мы тут занимаемся сейчас. Мы приманиваем ее обратно с помощью света. – С помощью света? – Да, света. – Я сжала его руку. – Разве ты не понимаешь? Мы указываем ей дорогу домой. Спустя две недели мы стояли с Полом в ее комнате. Мы держались за руки, словно пытались образовать канал, по которому поступит информация о том, где находится наша дочь. Тот вечер со свечами вернул мне не дочь, а Пола, но мы не были больше мужем и женой, мы не были даже бывшими мужем и женой. Мы были теперь братом и сестрой, объединенными общей трагедией. Ничего. Только под порывами ветра скрипят створки открытого окна. Я пошла закрыть его. Он повернулся к стене и рассматривал мою карту, потом прижался к ней лбом. – Прости, что оставил тебя одну. Что обвинял. Это чудовищно с моей стороны. – Ничего страшного. – Я положила руку ему на плечо. – Пойми – наши с тобой отношения больше не имеют значения, их больше нет. Не переживай из-за этого. Но мне очень нужна твоя помощь – ты ведь отец Кармел. – Я отвезу тебя к консультанту, – сказал он, помолчав. – Спасибо, Пол. Ты очень добр, правда. В машине мы какое-то время молчали. Я открыла окно и впустила теплый летний ветерок. – Вот уж сколько недель нет никаких новостей, – сказал Пол. – Ни одной новой зацепки, ничего. – Я знаю. Зацепки – это невидимые провода, которые могли бы привести нас к ней. Крошки хлеба указали путь Мальчику-с-пальчику. Наши крошки разметал ветер, склевало время. Пол прав, никаких новостей. Загородная дорога привела в пригород. Вдоль улицы выстроились в два ряда дома 1930-х годов. – Этот? – Пол притормозил. – Похоже, да. – Я выглянула из окна: номер 222. – Где ты нашла его? – В «Желтых страницах». – А другой психолог тебе не подходит? – Нет, – я потрясла головой. – Нужен этот. Я имею в виду – такого рода. Полиция дала мне координаты психолога, который специализируется на таких случаях, как мой. Он в чем-то помог. Но меня не покидало чувство, что все это – лишь часть формальной процедуры. – Я хочу поговорить с человеком со стороны. Который не знает меня. Тебе тоже нужно к кому-то обратиться, Пол. – Возможно. Когда я шла по дорожке, гравий хрустел под ногами. Позвонила в звонок. Пока ждала, успела прочитать выгоревшую табличку под стеклом. Мужчина, который открыл дверь, оказался моложе, чем я ожидала. Я даже усомнилась, что это сам психолог-консультант, а не его помощник, который открывает двери. – Вы, должно быть, Бет. Проходите, – сказал он. На нем джинсы и красная футболка с надписью, на ногах только носки без ботинок. Мы неловко пожали друг другу руки в коридоре. – Меня зовут Крэг. Комната была нейтральной – стены кремового цвета, ковер овсяного оттенка. Два стула, между ними кофейный столик. Единственное цветное пятно во всем интерьере – пачка ярко-розовых бумажных платков на столе. – Итак, Бет. – Он сел на свой стул. – О чем вы хотите поговорить? Я посмотрела через французское окно в сад. Среди листьев виднеется статуя Пана, который подглядывает за нами. Крэгу двадцать с чем-то лет. Есть ли смысл разговаривать с ним? Что он может знать о родительских чувствах и тому подобных вещах? Я еще раз взглянула на него: в темно-карих глазах – терпение, доброта. Кто, в конце концов, сказал, что молодой человек понимает меньше, чем старый? Ведь пример Кармел доказывает обратное. Что-то зашевелилось у меня внутри. Я должна разделить свое бремя с кем-то. – Моя дочь… – Да? – Она пропала. – Что вы имеете в виду? – Он поерзал в кресле. – Исчезла. Четыре месяца тому назад. Никто не знает, где она. – О боже… – Он провел ладонью по глазам и стал еще моложе, когда луч солнца высветлил карие глаза и брови. – Простите. Я не предупредила вас заранее. Мне это даже в голову не пришло. Кокон, в котором я жила, был таким плотным, таким непроницаемым, что я почти забыла, что другие люди тоже могут чувствовать, да и вообще существуют. – А разве вы не читали в газетах? – Я провел год в Южной Америке. Я вам очень сочувствую, поверьте. – Он тяжело вздохнул. – Есть, кажется, специальные психологи, которые занимаются такими делами. – Вы что, хотите от меня отделаться? – Я обиделась. – Нет, ни в коем случае. Давайте начнем сначала. Что случилось? – Скажите, кто к вам обычно обращается? – резко спросила я. – Люди, которые недовольны своей жизнью. Они несчастливы и хотят все изменить, вы понимаете. Я перевела взгляд повыше его плеча на единственную картину, которая висела на стене. Раньше я не заметила ее. Это был лес, а за чащей деревьев виднелся свет. – Люди не ценят того, что имеют. Теперь я это понимаю, – произнесла я. Мы помолчали минуту. – Я вам очень сочувствую, – сказал он. – Мне не положено терять голову. Но ваша история… она меня выбила из колеи. Я действительно хотел бы помочь вам, если это в моих силах.