УЖ ТЫ СКАЖЕШЬ! Под вечер неожиданно явилась Стёпка Петелина. Надумала прийти с проверочкой, как живётся Чёртику. Мало она в школе донимала Лёшку вопросами, хорошо ли он обращается с котом? Приставучая девчонка! Дед в это время сидел в кресле. Некому было запретить ему вставать с постели: мама ушла в магазин. На кровати возлежал не дед, а Чёртик: растянулся поверх одеяла. Лёшка за руку втащил Петелину в комнату — она еле успела сбросить с ног туфли — ткнул пальцем в сторону дедовой кровати: — Видишь, цел? Спит припеваючи. Что тебе надо? — Здравствуйте, дедушка, — ступая в одних чулках, смущённо сказала Стёпа. — Извините, если помешала… Кузьмин, подай мне Чёртика! Дед заулыбался: — Проходи, девочка, садись! Вот прихворнул малость… — Ой! Вы больны? Я не знала… — Стёпа присела на кончик стула. Ухмыляясь, Лёшка сгрёб кота и плюхнул его Стёпе на колени: — Глазам не веришь? Пощупать надо? Пожалуйста! Стёпа погладила блестящую чёрную шерсть: — Чёртик! Чёртик! Ты меня узнаёшь? Как ты вырос! И потолстел! — А ты сомневалась! — попрекнул Лёшка. Дед сказал: — Ты, значит, и есть Стёпа Петелина? Давно тебя не видел. Тоже подросла изрядно, не узнать. Учишься, наверно, хорошо? — Не так, чтобы очень. Потому что меня вызовут, а я сразу испугаюсь, что вдруг забыла… А оказывается: нет, помню. Но… уже четвёрка. — Она, как вызовут, сразу красная-красная становится, — с удовольствием пояснил Лёшка. — Как варёная свёкла. Ей учителя часто: «Ты не волнуйся, девочка!» А она… — Ладно тебе! — перебил дед. — Сам хорош! Не все же такие бойкие, как ты и твой Гошка. — У нас Мариша Гуляева очень хорошо отвечает, — сказала Стёпа. — Вызовут и — моментально ответит. И всё правильно. — Вот, значит, какая Мариша молодец, — улыбнулся дед. Он смотрел на Петелину ласково-ласково, и она смотрела ему в самые глаза. — А ты, Стёпушка, говорят, котов очень любишь? — Не только котов. Вообще животных люблю. Я, может быть, зоологом стану. Или врачом. — Стёпа встала. — Спасибо. Я вижу, Чёртику у вас хорошо. До свиданья, дедушка, поправляйтесь! — Посидела бы. Куда торопишься? — Сейчас папа с мамой с работы придут. Я им записку оставить забыла. Когда Петелина в передней надевала туфли, Лёшка приставил большой палец к носу, а мизинцем помахал перед лицом Петелиной. Зачем он это сделал — и сам не знал. Но Стёпа на его поддразнивание не обратила никакого внимания. Сказала шёпотом: — Какой у тебя дедушка хороший! — Ещё бы! — с гордостью сказал Лёшка. — Первейший мой друг! Дед сидел в кресле задумавшись. — Это, значит, она о погибших от наводнения в Южной Америке плакала? — произнёс он тихо. И добавил: — Стёпа-то ваша — чистый клад. Лёшка расхохотался: — Клад? Петелина? Уж ты скажешь, деда! Да она такая, эта Стёпка… Не то чтобы совсем глупая, а… И трусиха, каких свет не видал! Но ты ей очень понравился, знаешь? Дед не ответил. Молча уставился в окно. Под лохматыми бровями глаза у него были совсем прозрачные. В них застыло немножко странное и точно детское выражение. — Ты, кажется, спать хочешь? — сказал Лёшка. — Ложись лучше в постель, а то мама заругается. ЧЕГО МОЛЧИШЬ? Лёшку разбудили какие-то странные звуки. Он сел в кровати, прислушался. Похоже было, что кто-то громко плакал. В комнате стояли густые сумерки. За занавесями едва брезжил рассвет. — Игорь, чего это? — испуганно спросил Лёшка. Никто не ответил. Кровать брата была пуста. Лёшка вылез из-под одеяла, всунул ноги в тапочки и, покачиваясь от сна, прошлёпал к двери. В коридоре он на секунду зажмурился от яркого света. Везде горело электричество: и в коридоре, и в кухне, и в комнате родителей, и в дедовой комнате. Странные звуки доносились именно оттуда. И вдруг у Лёшки как-то захолонуло в груди: да ведь это, кажется, плачет мама… И так громко! Наступая на задники тапочек и от этого спотыкаясь, Лёшка заспешил по коридору. У дедовой кровати, закрывая её своими спинами, столпились папа, мама, Игорь. Мама рыдала, закрыв лицо руками. Резко прозвенел звонок. Отец ринулся в переднюю, чуть не повалил торчавшего на пороге Лёшку, мимоходом дотронулся до его макушки. Передняя наполнилась какими-то людьми. Из-под пальто у них виднелись белые халаты. Лёшка догадался: врачи. Отец торопливо помогал им раздеться. Все двинулись в комнату деда. Лёшку отстранили. Потом возле Лёшки возник Игорь — всё лицо в красных пятнах. — Деду хуже стало? — спросил его Лёшка. — А? Чего молчишь? Старший брат отвёл Лёшку от порога, плотно закрыл дверь. Посмотрел на него сверху вниз, проглотил что-то. Вдруг порывисто нагнулся к Лёшке, обнял его за плечи, похлопал ладонями по спине. Пробормотал хрипло: — Лёшка! Ему не хуже… Он… он умер! НЕРАЗБЕРИХА Неразбериха какая-то происходила. Просто ничего не поймёшь. Приходили люди, много людей, разные. Некоторых, кажется, даже мама не знала. Со всеми разговаривал отец. Водил их в комнату деда. А там было вовсе что-то нехорошее. Дед лежал неподвижно. Сначала на кровати, потом в длинном ящике. Такой называется гробом. Лёшка в комнату деда только разок заглянул и отошёл подальше. Два дня он ходил в школу. Но хотя слушал как раз очень внимательно, Галина Ивановна его не вызывала. В первый день ребята обступили Лёшку: — У тебя дедушка умер, да? Правда, что дед твой умер? Лёшка опустил голову, разглядывая носки своих тапочек, и не ответил. Галина Ивановна всех разогнала, приказала строго: — Живо по местам! И чтобы я не слышала… всяких расспросов! А через два дня Лёшка в школу не пошёл. Игорь тоже не пошёл. Прямо с утра все отправились в Дом культуры. Неподалёку от их дома. Лёшке случалось там бывать. В кино ходил сколько раз с ребятами. И как-то на фотовыставку вместе с дедом. Они рассматривали фотографии на стенах, дед всё Лёшке объяснял. Очень тогда было интересно. На этот раз в Дом культуры пошли без деда. В зале толпилась куча народа. Их семью пропустили вперёд. Лёшка увидел: на столе стоит тот самый гроб. Весь заваленный цветами. А в углу зала сидели на стульях музыканты. Время от времени они подносили к губам трубы. Длинные, красивые и печальные звуки разносились по залу. Возле стола, по всем четырём углам, стояли люди с красными повязками на рукавах, как у дружинников. Из толпы по очереди выходил вперёд то один, то другой. И каждый говорил речь. О том, что был это человек замечательный. Он участвовал в гражданской войне и пролил свою кровь за рабочее дело. И он выучил сотни молодых рабочих. И всю блокадную зиму не отходил от станка в ледяном от стужи цехе. И был великим мастером своего дела. И обладал прекрасной душой. И много, так много всего сделал для людей за свою долгую жизнь, что обо всём не рассказать… Странно было Лёшке. Говорили про какого-то огромного человека, прямо великана, который сворачивал горы всяких трудных, труднейших дел. Такое по плечу борцу-тяжеловесу. А дед был маленький, сухонький и не очень-то сильный. Лёшка вполне мог бы его побороть, если б захотел. Не побарывал, потому что жалел: старенький ведь. И ещё будто про министра какого говорили, очень важного. А разве дед был важный? Наоборот, совсем простой, знай себе усмехается в усы… Потом Лёшка очутился в автобусе. Сидел рядом с Игорем, а с другой стороны — какой-то незнакомый бритый, полный и грустный. Он погладил Лёшку по голове и потрепал по плечу Игоря.