В этих северных краях море было таким холодным, что причиняло человеку боль. Как только Уна упала, она попыталась вдохнуть, но когда открыла рот, в него хлынули льдинки. Девочка молотила ногами, пытаясь выбраться на поверхность, но ледяная вода лишала ее сил. Сердце болело, пытаясь перекачивать кровь к рукам и ногам. Она уже находилась на грани забытья, на грани жизни и смерти, когда почувствовала, как что-то толкает ее снизу. «Это нарду», – подумала Уна. Она спасла его, и теперь он тоже пришел ей на помощь. Заледеневшая река Когда Уна снова открыла глаза, она лежала среди льда на палубе «Отважного леопарда». Четыре оставшиеся лодки выстроились рядом. Разноцветные огни наверху погасли, и теперь небеса выглядели пустыми. – Это нарду, – сказала она. Команда собралась вокруг Уны, глядя на нее, но ни у кого на лице не было радости. – Нарду… он спас меня. – Что ты несешь, девочка? – бросил один из мужчин. – Никакой нарду тебя не спасал. Он уплыл прочь, бросив тебя в воде. – Но… – Уна ничего не понимала. Она же чувствовала, что в воде под ней кто-то был. Чувствовала, как какое-то существо вытолкнуло ее на поверхность. Если ее спас не нарду, то кто же тогда? Кто или что? – Это был Харойльд, – произнес капитан. – Именно он помог тебе. Этот старый дурак прыгнул в воду, когда мы гребли назад. Понятия не имею почему. – Не может быть. – Уна оглядела лица моряков. Штурмана среди них не было. – Где он? – Под палубой, – ответил отец. – Море практически погубило его. Сомневаюсь, что он переживет эту ночь. Мистер Бритт шагнул вперед и опустился на колени возле дочери. – Ты понимаешь, что было бы, поймай я нарду? Понимаешь, что бы это для меня значило? – взревел он. – Я бы прославился на весь Север. Обо мне бы говорили сотни лет. «Капитан Бритт – величайший охотник, который когда-либо жил на свете. Все остальные ловили китов, а он – нарду». Но теперь ничего этого не будет, Уна. Ты все испортила. Ты всегда все портишь. Сунув руку в ее мокрый карман, отец забрал у нее свой нож из китового уса. – Я дал тебе шанс, – сказал он, – и другого ты не получишь. С этого дня ты больше мне не дочь. Поднявшись на ноги, он повернулся спиной к своей седьмой дочери и ушел к штурвалу. * * * Несколько недель назад Уна бы страшно расстроилась, услышь она такие слова от своего отца. Но сейчас ее намного больше беспокоило другое. Уна обнаружила Харойльда в его каюте. Он лежал на кровати. Казалось, что штурман просто спит, но его кожа была синей. Барнакл тоже расположился здесь: свернулся калачиком на груди моряка. Когда девочка вошла, кот приоткрыл один глаз, но тут же закрыл его. Уна подтащила стул к кровати и села, а потом взяла Харойльда за руку. Та была ледяной, словно Северное море. – Несправедливо, – сказала Уна, глядя на человека, прыгнувшего в ледяную воду, чтобы спасти ее. – Это твой последний рейс. Ты должен был вернуться в Нордлор, выйти на покой и заниматься всякими интересными вещами. Помнишь, ты еще хотел показать мне карты? Штурман не отвечал. – Это я во всем виновата, – продолжала Уна. – Все путешествие оказалось ошибкой. Не стоило мне пробираться на корабль. Надо было ехать с сестрами. Тогда бы никто не пострадал. И снова штурман не пошевелился. Взглянув на него, Уна почувствовала печаль. Харойльд был совсем не похож на ее отца. Когда девочка пробралась на борт, он заступился за нее, чтобы у нее оказалась возможность жить так, как ей хотелось, а не возвращаться к жизни, которую она ненавидела. Штурман один был добр к ней, в отличие от всех остальных, которые вели себя жестоко. И после того как все уплыли, оставив ее погибать в море, он прыгнул в воду, чтобы спасти Уну. Пусть главным на корабле был капитан, но для нее Харойльд стоял даже выше. Глядя на него, девочка заметила, что из-под груды мокрой одежды около его кровати что-то торчит. Спрыгнув со стула, она осторожно вытащила из куртки штурмана промокший пергамент. Уна попыталась развернуть его, но тот порвался и упал на пол. Карта Харойльда – та самая, которую он чертил пятьдесят лет, – была испорчена. – Мне так жаль, – сказала Уна. Вспомнив о собственной карте, она побежала в кладовую и достала ее. Затем вернулась в каюту. Пока Барнакл спал на груди Харойльда, Уна взяла его чернила, перо и несколько сложенных листов пергамента в сундуке. Она расстелила пергамент на полу и положила рядом свою карту. Потом очень осторожно, стараясь, чтобы качка не испортила ее работу, принялась рисовать штурману новую карту. Барнаклу было противно. Вытащив беднягу Харойльда из моря, мужчины занесли его в каюту и бросили там умирать. Коту пришлось самому переодевать штурмана в сухую одежду и укладывать в кровать. Потом он лег мужчине на грудь, чтобы согреть его. С тех пор Барнакл не сомкнул глаз. Он не мог заснуть из страха, что моряк перестанет дышать и уже больше никогда не встанет и не погладит его. Он точно так же оставался рядом с ним, когда вошла эта девочка, Уна. Она сидела рядом с добрым штурманом и разговаривала с ним. Обнаружив его испорченную карту, девочка принялась рисовать ему новую. И спустя пять часов она по-прежнему была здесь, старательно выводя различные знаки. Наблюдая за девочкой, Барнакл почувствовал себя виноватым, и еще ему стало стыдно. Зря он тогда, давным-давно, запер ее в кладовой, чтобы разозлить Ольфа. Зря разорвал ее пальто и отрезал ей волосы. И конечно, зря он бросил эти рыбьи кости в похлебку капитана, чтобы доставить ей неприятности, а самому стать героем. Нарушив правила, Уна спасла «Отважного леопарда», а не погубила его. Если бы она тайком не проникла на борт корабля, кок Ольф, скорее всего, утонул бы. Если бы она не оказалась на палубе, команду убил бы тот ужасный морской монстр. И если бы она не сбежала в море, то нарду – одно из величайших созданий Северного моря – умер бы ужасной смертью. Впервые с тех пор, как они вышли из Нордлора, Барнакл осознал, что эта девочка оказалась не такой уж плохой. На самом деле она, возможно, была лучше всей команды вместе взятой. За исключением Харойльда, разумеется. Если бы кот составлял собственный список экипажа, в нем было бы всего два человека: эта девочка и штурман. Все остальные, по его мнению, могли идти ко дну, особенно бессердечный капитан. * * * Жена Харойльда вскочила посреди ночи. Несмотря на неподвижный ночной воздух, ставни на окнах спальни были распахнуты. Даже в кромешной тьме, не видя часов, Матильда точно знала, сколько времени. Ставни всегда раскрывались ровно в два часа, каждую ночь. Они с мужем даже пробовали запирать их на тяжелый железный засов, но, независимо от его размеров или мощности, ставни всегда раскрывались и качались на невидимом и неощутимом ветру. Годами они недоумевали, почему так происходит. Но потом в одном из северных поселений Харойльд случайно встретился с человеком, выжившим при крушении корабля, из которого был построен их дом. Тот припомнил ночь, в которую погиб «Маленький шкипер». Суровая буря немилосердно трепала судно несколько часов, пока в два часа ночи ветер не снес ему нос. Матильда выбралась из постели и поспешила к окну. На ней были надеты четыре пальто и три пары варежек, однако ей все равно было холодно. Возможно, Фрейдис Спитс и ошиблась насчет раннего прихода зимы, но она была абсолютно права, когда говорила, что зима станет самой страшной, темной и холодной за последние пятьдесят лет. Казалось, что солнце напрочь забыло о Нордлоре да и обо всем Севере. Вместо того чтобы ярко светить им каждый день, оно совсем перестало появляться на небе. Почти неделя прошла с тех пор, как Матильда видела солнце последний раз, и иногда женщина боялась, что больше оно уже не появится. Все жители Нордлора чувствовали то же самое. Люди практически перестали выходить из домов, за исключением тех дней, когда приходилось отвоевывать продукты на еженедельном рынке, после чего они проходили мимо друг друга в тишине и отчаянии. Нордлор превратился в поселение ходячих призраков: место, населенное людьми, чья кожа бледнее луны и холоднее северного ветра. Казалось, что каждый уголок деревни постепенно умирает во тьме и не останется ничего живого, когда наконец выйдет солнце. Матильда протянула старческие руки и ухватилась за ставни. Крепко вцепившись в дерево, насколько позволяли ей силы, она захлопнула их. Но стоило ей убрать руки, как те снова распахнулись. Открывающиеся по ночам ставни всегда досаждали им, но сейчас грозили настоящей опасностью. Холодная зима заставляла людей есть больше обычного, и к этому времени они уже избавились от основной части своих запасов. Старейшины распорядились, чтобы из окружающих городов и поселков привозили больше продовольствия. Но сделать это было проблематично из-за снежных бурь, темноты и сильных ветров: они оказались такими сильными, что уносили взрослых лошадей. Теперь в Нордлоре по ночам орудовали воры, залезавшие в дома и кравшие то немногое, что еще оставалось. Башню мистера Бьоркмана грабили шестнадцать раз и перестали только тогда, когда там больше ничего не осталось – ни китового мяса, ни вяленой оленины. Во всех домах – в переулках, на улицах и на дорогах – запирали двери и окна, которые больше века оставляли открытыми. Жителям деревни не хватало не только еды. Им нужны были свечи, одеяла, одежда и даже дрова. Дела обстояли так плохо, что из «Смотрящей чайки» не стали строить что-то новое, а просто разобрали корабль на доски и разделили их между жителями. Уже раз горевшее дерево сжигали снова, и теперь оставался только пепел. Если «Отважный леопард» не вернется с добычей в ближайшее время, им будут грозить не только грабители. Сама смерть появится на пороге. Отчаявшись закрыть ставни, Матильда стояла и смотрела в окно. Переулок был пуст и тих. За крышами домов блестела река, уходившая на север. Женщина задумалась, далеко ли Харойльд и что он сейчас делает, а потом представила, как муж курит где-то трубку – с ароматом полярной земляники – и смотрит на звезды. Матильда тоже хотела посмотреть на них, но тут краем глаза заметила кое-что в воде. Ее охватил ужас. На поверхности воды образовались кристаллы льда. Совсем скоро река замерзнет, и даже Харойльд с его картами и знаниями о звездах не сумеет найти дорогу домой. Последнее предсказание Фрейдис После того как Уна освободила нарду, тот больше не появлялся. Северное небо потемнело еще больше. Зима приближалась. Кругом стояла кромешная тьма, а глыбы льда, вырисовывавшиеся вокруг «Отважного леопарда», стали уже выше нарду. – Я уже сомневаюсь, что это был нарду, – пробормотал один из мужчин, пока они пробивались все дальше на север. – Может, просто странный кит, как лоси, которые рождаются с двумя головами. – К тому же он не летал, – поддакнул другой. – Я слышал, что они летают. – Ну, – сказал третий, – лучше уж поймать странного кита, чем никакого вообще. Теперь вся деревня будет голодать, и люди на улицах начнут пожирать друг друга. Так случилось в Исло, когда «Качающийся Тарск» вернулся без добычи. – Не преувеличивай, – возразил Ольф. – Мы наловили достаточно рыбы, чтобы прокормить всю деревню. Нордлор сумеет пережить одну зиму и без кита. – Не будем говорить об этом раньше времени, – резко произнес капитан. Он отошел от штурвала, чтобы послушать, о чем болтают его люди. – Мы еще только идем на север. Кроме того, подумал он про себя, речь ведь не только о том, чтобы прокормить деревню. Речь о его репутации. Даже представить невозможно, чтобы он привез рыбу вместо кита. Стыд и позор! Может, это нормально для других, менее прославленных командиров, но только не для него, знаменитого капитана Бритта. – Кстати, – осторожно спросил один из мужчин, – а когда мы… э-э-э… повернем на юг? – Скоро, – проворчал капитан. – Насколько скоро? – уточнил другой. – Я, конечно, не хочу возвращаться без кита, но тут становится ужасно темно. – И холодно, – добавил третий. – Холодно даже для Севера.