А лето может длиться всю жизнь. Мы пошли по дорожке, которая привела нас в лес. Тут было темнее и прохладней. Воздух стал другим. Он был густым и влажным, как что-то древнее. Деревья стояли тихо, как на картине. Листья под ногами чавкали и скользили, словно грязь. Мы присели на скамью, поставленную тут в память кого-то по имени Диана, «которая так любила это место». Нам было видно небо. Оно начинало темнеть, но еще было ясным, еще хранило прозрачную голубизну проходящего дня. – Ты что-то ответила на то письмо? – спросила я. Ты кивнула. – Что ты написала? – Ну… Во-первых, я сказала, что я сейчас в отъезде… – А ты встретишься с ним, когда вернешься? – Может быть… Я рассказала тебе, что видела в Интернете фразу, что снова сходиться с бывшим – это все равно что надевать после душа несвежее белье. Мы рассмеялись. Потом мы молча сидели в сгущающихся вокруг нас сумерках. – Смотри, – сказала ты, указывая в небо. Там, вдалеке, летела стая птиц, сотня или больше. Они взмывали и опускались, меняясь, как волны в воде. Следуя какому-то невидимому, тайному порядку, известному лишь им и их крыльям. Мы смотрели, как они кружат и пикируют, взлетают и парят. Это было бесконечно захватывающе. – Кто это? – спросила я. Я никогда раньше не видела ничего подобного, таких существ. Ты сказала, что это скворцы и что ты уверена, что они являются душами умерших. Слова замерли у меня в горле. Мне так хотелось думать, что это правда. Что все мертвые мира могут переродиться потом в существа, созданные для полета. Профессор За столом говорили о тунце. Я сказал, что считаю естественный вылов нелепостью. Для этого существуют фермы, пояснил я. Тунцовые фермы, рыбоводческие хозяйства, или как там они называются. А естественный вылов – это такая нашлепка, которую вешают, чтобы тут же поднять цену впятеро. Ты немедленно разъярилась. – Дело не в этом, – ответила ты. А в чем тогда, спросил я. Мне даже понравилось, что ты так завелась. Мне было сказано, что я просто не представляю себе полной картины. Я полагаю, это был невысказанный намек на то, что я тупой. (Я обиделся. Я был самым младшим, но я знал, что я не тупой.) Отлов в естественной среде означает гораздо меньшую потребность в рыбных фермах, продолжала ты. Я так и не понял, почему это важно, но позволил тебе продолжать. Мне нравилось, как звучит твой голос, особенно когда в нем слышалась злость. Он становился звонким, слегка надтреснутым, а тон – глубоким. До того ты почти не разговаривала; это был единственный раз, когда ты произнесла связную речь. С тех пор как нас познакомили несколько дней назад, говорил в основном я сам. Я рассказал тебе, что всегда провожу каникулы здесь, в доме этих твоих друзей, потому что моя мама живет далеко, на непрестижном восточном краю континента. И там, дома, особенно нечего делать. Та часть мира серая и унылая, и я имею в виду не только погоду. А здесь мне нравится. Твои друзья добры ко мне, они отдают мне чердак, и я могу делать там что хочу. Могу включать радио. Или читать вслух, когда занимаюсь. Хотя мне казалось, что тебе может это мешать. Ты жила в комнате прямо подо мной, и я заметил, что ты больше не сидишь там с книжкой. Ты сказала, что заканчиваешь аспирантуру. Я сказал, что заканчиваю школу (Правда? Ты думала, что я старше, и я был этому рад), и только что подал документы в один из старейших университетов мира. – Изучать что? – спросила ты. – Физику. Не знаю почему, но после этого ты больше ни о чем меня не спрашивала. Должен сказать, что до того у меня не было времени на девочек. Я ходил в мужскую школу, много занимался, ненавидел спорт и телевизор. Отец бросил нас, когда мне было восемь, у матери была паранойя (она звонит мне каждый день ровно в 8 утра и 8 вечера). Для меня имело смысл очень немногое, кроме физики, основных принципов, управляющих физическим миром вокруг нас. Импульс, сила, движение, энергия. Все можно объяснить. Так или иначе. И даже это, вот то, что я почувствовал к тебе. Сначала ничего. Ты вошла среди дня со своей сумкой. Я слушал радио в гостиной и почти не обратил на тебя внимания. Дом был, как нравилось говорить моим хозяевам, «открытым домом», так что в него все время кто-то приходил, уходил или заходил на обед. Я привык к этому. Я заметил только твои глаза. Потом наши хозяева увели тебя, поселили в комнату подо мной, а потом ты появилась на кухне, болтая и предлагая помощь в приготовлении ужина. Я ушел наверх заниматься. За ужином мы сидели напротив, через стол. Мне разрешили выпить небольшой бокал вина. Я заметил, что ты быстро выпила один и следом за ним другой. Скоро ты будешь пьяной и буйной, подумал я про себя, но ты оставалась безупречно собранной. Меня спросили, чем я сегодня занимался, и я ответил, но, думаю, тебе это было неинтересно. Ты сосредоточилась на еде в своей тарелке, на том, чтобы снова наполнить бокал. Это было обидно. Я решил, что тоже не буду тобой интересоваться. Следующие несколько дней в доме, как правило, оставались лишь мы вдвоем. Хозяева рано уходили на работу. Предполагалось, что ты работаешь над своей диссертацией – кажется, ты говорила, что занимаешься литературой (еще одна вещь, в которой, по мне, не было особого смысла) – но это было просто смешно. Я слышал, как ты играла на пианино (и боюсь, что делала это плохо), и видел, как ты спала на диване и копалась в книжных шкафах, стоящих вдоль стен в коридоре. Они были большими, высокими, от пола до потолка, и ты медленно изучала их содержимое. Я не читал ни одной из книжек, которые ты выбирала, ну разве что «Илиаду», и ту потому, что меня в школе заставили это сделать. Проблема литературы в том, сказал я тебе за обедом (суп и сэндвичи с ветчиной), что она всегда несовременная. Прежде чем ответить, ты уставилась на меня, словно я был сельским идиотом, а потом спросила: – Но почему? – Потому что, как бы мы ни старались достичь универсальности, книга всегда написана в определенном месте и времени. Ее нельзя прочесть так, как она была написана. Время прошло, и текст стал неактуален. Литература всегда остается в прошлом. – Литература, – холодно ответила ты, – не новости. – Ты не поняла меня, – сказал я. – Нам кажется, что в книге можно найти объяснения поведению людей, но так ли это на самом деле? Ведь бесспорно, что каждая ситуация, каждое существо сугубо индивидуальны. – Литература не об этом, – сказала ты, и в твоем голосе проступила легкая яростная дрожь. – Существуют… – Модели? – подсказал я. – Да, модели. – Даже эти «модели», о которых мы говорим, предложенные великими классиками, представляют собой всего лишь это. Своего рода надежду на придание смысла произвольным действиям, непредсказуемым обоснованиям, невероятной хаотичности. Вся литература, если не рассматривать ее как лишь частично достоверную документацию, бесполезна. (Я искренне наслаждался нашей беседой, даже при том, что ты не разделяла моего удовольствия.) Я ждал твоей реакции, ждал, что ты швырнешь в меня сэндвич или выльешь на голову морковный суп, но ты тихо, методично продолжала есть, а закончив, сказала: «Да ради бога». Тогда я решил, что ты не из тех, кто любит спорить. Должен признаться, я был разочарован. Но на следующий день ты яростно, многословно, активно вступила в спор про рыбную ловлю. Возможно, право тунцов свободно плавать в открытом море для тебя было важнее, чем «Илиада». Ты восхищала меня и приводила в недоумение. Но я не испытывал к тебе этих странных чувств до тех пор, пока не увидал тебя почти голой. Правда. Было поздно, я занимался у себя в комнате, и мне захотелось в туалет, что действовало на нервы, потому что надо было спускаться вниз. Ванная находилась рядом с твоей комнатой; мы делили ее, и все это время это было ничего, потому что мы ходили туда в разное время и как-то не сталкивались. Кроме сегодняшнего вечера. Я уже почти спустился, когда дверь ванной открылась, и оттуда вышла ты. Ты была только из душа; твои мокрые волосы были наскоро заколоты наверху и падали на лицо. Плечи были голыми и блестящими. Ты была небрежно замотана в полотенце, оно закрывало тебя до колен. Я увидал тебя сверху и внезапно не смог вдохнуть. Я никогда раньше не чувствовал такого. Не то чтобы я никогда не видел полуодетых женщин, по крайней мере на картинках, – не забывайте, я учился в мужской школе – но мне всегда казалось: подумаешь, из-за чего такой сыр-бор? Ты же была прекрасна, как луч света, прорвавшийся сквозь стекло. Не знаю, как ты поняла, что я здесь; я спускался совершенно беззвучно, но ты обернулась и поглядела на меня, и на какую-то секунду мы оба замерли. Ты подняла руку к сердцу и улыбнулась, и я улыбнулся в ответ. После этого я, как дурацкий беспомощный щенок, все время должен был знать, где ты. Как будто бы я ориентировался лишь на твое присутствие или отсутствие. Ты стала моим севером. Несомненно, это все было очень странно. Еще мне почему-то было трудно молчать. Я болтал без остановки, и мне хотелось, чтобы тебе показалось невежливым выйти из комнаты. Я хотел быть с тобой везде. Как-то утром я встретил тебя у выхода. «Погулять», – ответила ты, когда я спросил, куда ты идешь. Я спросил, можно ли пойти с тобой, и был в восторге, когда ты разрешила. Я подумал, что тебе, в конце концов, нравится мое общество – ведь иначе ты бы отказалась. – Куда мы идем? – Мы немного прошли по шоссе, а затем свернули на проселочную дорожку. – Понятия не имею. Я занервничал. Я начал было говорить, что там, дома, есть полно всяких карт; мы можем разработать маршрут, взять книгу про местные маршруты. Ты рассмеялась, и этого было довольно. Думаю, погода была хорошей. Я не очень силен в описании таких вещей. Они просто есть, ну и ладно. Но казалось, что это лето. Солнечный свет, тени, все такое яркое и зеленое. Я видел тут несколько зим, и они были совсем не такими. Ты радовалась всему. Что на обочине дороги растут цветы, что цветущие кустарники пахнут медом, что над нами порхает бабочка. – Это твое первое лето здесь? – неуверенно спросил я. Ты кивнула. Я хотел было рассказать тебе, как это бывает, но что-то подсказало мне, что лучше помолчать, и я так и сделал. Вместо этого я спросил, откуда ты знаешь наших хозяев. Ты ответила, что часто волонтерствовала в благотворительной школе, которую они основали в той стране, откуда ты приехала. И по какой-то необъяснимой причине добавила: «Они похожи на моих родителей». Мы шли и шли. Изредка нас обгоняли машины или другие путники. Была середина рабочей недели. Мы могли быть одни в целом мире. Я никогда раньше такого не чувствовал. Нет, вообще-то было. Я как-то провел праздники в школе совсем один, потому что хозяев не было в стране, а я не захотел уезжать домой. Я просыпался в тишине, в пустых классах, коридорах и игровых залах. Эти дни были для меня как подарок, ждущий под елкой, и то же самое было сегодня, для нас с тобой.