Любочка, Любовь Петровна, вернулась в сентябре сорок четвёртого и прожила всего до Нового года. А потом продрогла где-то, воспаление лёгких, за неделю сгорела, хотя Павел Егорович как-то умудрился пенициллин достать, на самолёте из Казани примчался. Только попрощаться им не довелось. Любочка в себя так и не пришла. Остались они тогда втроём. Надинька горе быстро и приняла, и пережила — детское горе лёгкое, короткое. А Павел Егорович в одночасье постарел, сгорбился, весь словно осел и заледенел. Может, тогда сердце у него и надорвалось… Но всё-таки, приезжая на дачу, открывал дверь и первым делом возвещал: «Девчонки, я приехал!» Агаша утёрла глаза — она бесслёзно печалиться не умела, да и горе уж больно велико. Как его поднять, как теперь нести?.. — Поставлю-ка я чаю, Агаша, — Надинька поднялась и подхватила пустые тарелки. — Между прочим, у меня в портфеле две сушки! — прокричала она из кухни. — С маком! Нина угостила, а я забыла съесть! Ничего она не забыла, конечно, а приберегла, чтобы разделить с Агашей. — А рояль? — продолжала Надинька, точно зная, что Агаша стоит у неё за спиной. — Куда мы его поставим в квартире?.. — Да уж поставим, — пробормотала Агаша. — Отойди, я сама тарелки ополосну. Ручки побереги! — Нет, Агаша, мы с тобой теперь наравне должны вести хозяйство. — Чего удумала?! Хозяйство вести! Без тебя управлюсь! Ступай, ступай!.. Надинька повернулась, обняла Агашу, прижалась горячим, худеньким лицом к плечу. Агаша проглотила моментально набежавшие слёзы, похлопала девочку по спине, поцеловала в рыжую макушку. — Ничего, ничего. Проживём с Божьей помощью. Надинька оторвалась от неё и стремительно вышла из кухни. Через секунду зазвучал рояль — сразу грозно, мятежно, — и также неожиданно умолк. — Агаша, — издалека громко спросила Надинька. — А он есть? — Кто? — Бог. Агаша достала из буфета чашки и сахарницу, непривычно лёгкую. Заглянула — почти пусто. — По-нынешнему выходит, что нет. — А по-твоему — есть? — Ох, не знаю я, Надинька. — Если он есть, почему война такая страшная была? Почему людей в печах жгли? И в газовых камерах душили? Почему мама умерла, и папа тоже?.. Агаша не знала, что отвечать, и сказала: — Стало быть, за грехи наши… — У мамы не было никаких грехов! — выкрикнула Надинька и опять заиграла. Агаша принесла из кухни чайник, уселась на своё место, сильно выпрямилась и стала слушать. Рояль гремел. Надинька неожиданно оборвала музыку и бесшумно опустила крышку рояля. Ссутулила плечи и сунула руки в карманы отцовского халата. Так они сидели в полной тишине — Агаша у стола, девочка рядом с инструментом. — Ты бога нянькой не назначай, — вымолвила наконец Агаша. — Он отец наш, а смотреть за собой люди сами должны. Что же делать, коли против воли отца чада поднимаются? Чадам несладко, а отцу-то каково?.. — Ты странно рассуждаешь, Агаша. По-деревенски. — А это, как говорится, чем богаты! Чай иди пить, остыл уж. Надинька сушку сгрызла моментально, а Агаша к своей даже не притронулась, приберегла для девочки, и чай пила не внакладку, как привыкла за послевоенные годы, а вприкуску, из экономии. Вдруг по зашторенным окнам прошёлся свет автомобильных фар, зафырчал мотор, просигналил гудок.