— Неужто? — удивилась мама. — Я ведь говорил уже, что уволюсь. Этими поездками я по горло сыт. Теперь в кооперативе работать стану. — Механиком? — Я уже договорился. Механиком буду, да и ездить никуда не придется. Я собирался в школу, но эта новость меня остановила. Отец обернулся ко мне: — Ты все еще здесь? — Иду уже, иду. — И я шагнул было к двери. — Погоди, — позвал меня отец, — покажи-ка свой дневник. Я открыл портфель, а отец сам взял школьный дневник. Я так и замер. — Ну, успехи-то у тебя не больно велики, — проворчал отец. Я и словечка не обронил. — А это что же такое? — спросил он еще. — Двойку схватил, — ответила за меня мама. — Двойку? А за что? — спросил отец. — За письмо, — ответил я. — Что? Писать до сих пор не научился, что ли? — Научился, — протянул я. — Балбес! — сердито сказал отец. Он еще полистал дневник, и вдруг лицо его несколько прояснилось. — Вот это. Прочитай-ка мне! — сказал он и протянул мне дневник. Пришлось прочитать вслух: — «Ваш сын на прошлой неделе собрал лечебных трав больше всех». — Неужто ты? — спросил отец. — Да, я, — подтвердил я, кивнув головой, и вдруг почувствовал себя удивительно странно. — А кто же это написал? — Учительница. — Недурно, — сказал отец. — Значит, похвалила она тебя? — Ну да, похвалила. — Ну хоть разок тебя за что-то похвалили, — одобрил отец. Сначала он нахмурился, потом засмеялся. — А ту двойку ты исправишь! — добавил он построже. — Исправлю, исправлю! — Ну, беги! НА РЕПЕТИЦИИ Дни стали длинные. Работы у всех в поле и на виноградниках по горло. А когда уже совсем темно, музыканты собираются в пожарке. Одни на носилки садятся, другие устраиваются прямо на земле. — Милые мои, вы не поверите, как мне сегодня поработать пришлось? — говорит дядюшка Тауберт. — А кто не работал? Каждый руки натрудил, — говорит дядюшка Рачко, отец Марьены Рачковой. — Лучше всех Загрушке живется, тому работать не надо, — в шутку говорит дядюшка Алексин. — Загрушке? Он свое уже отработал, — отвечает дядя Яно Слинтак, самый старый из музыкантов. — Честное слово! Спина прямо трещит, будто я буфет целый день таскал. — Винцек, а ты что делал? — спрашивает дядюшка Тауберт. — Гусей, надо полагать, пас, — говорит дядюшка Алексин. — Я воду носил, — смущенно отвечаю я. — Воду? У вас во дворе колодца, что ли, нет? — Колодец-то есть, да для стирки приходится с Ризика воду носить. — Для стирки? Это правильно, — говорит дядюшка Рачко. — И для стирки и для стряпни, — добавляет дядюшка Алексин. — В Ризике вода хорошая, — говорит дядюшка Тауберт. — Да-а, в Ризике вода отличная, — соглашается дядюшка Яно Слинтак. В пожарку входит Рудо Кемёнеш. Рудо парень молодой, неженатый еще. Все музыканты его любят: он никогда с такта не собьется. — А где вы вторые голоса оставили? — спрашивает дядюшка Загрушка. — А что вам надо от нас? — отзываются с носилок вторые голоса. — Значит, все в сборе. Ну как, начнем? — Томашовича еще нет, — говорит дядюшка Тауберт. — Томашович не придет, — сообщает дядюшка Загрушка. — Встанем, братцы! — командует он. — Грянем? — Грянем. — Нет еще! — Нет, пока еще не грянем. И поупражняться хоть немножко надо. — Так для начала-то можно что-нибудь отхватить! — Что? — «Победу». — Но помягче играйте, — предупреждает дядюшка Загрушка. — Марш? Нельзя марш играть мягко. Марш громко играть полагается, — возражает дядюшка Алексин. — Правильно, — поддерживает его дядюшка Яно Слинтак. — Погромче, но с чувством сыграем, — объясняет дядюшка Загрушка, чтобы успокоить их. — Винцек, ты уже знаешь «Победу»? — Дело помаленьку на лад идет, — хвалит меня Рудо Кемёнеш.