Она уходит, завязав объемистый сверток в скатерку. Только и осталось имущества у Зузаны! Остальные вещи распродали ее кредиторы, как только она похоронила мужа. Нужно было уплатить долги врачу, за лекарства и похороны. У Ченковой уцелела только эта скатерка да несколько тряпок, которые никто не захотел купить. Вот и все. Да, тысяча крон — ничтожная сумма в руках богача, ищущего развлечений, — становится еще ничтожнее, если с ее помощью думает спастись семья, впавшая в нужду! Несколько пар обуви, немного одежды и на несколько недель скудное пропитание для четырех голодных ртов не оставят ни малейших следов от этой суммы. Природа еще только в первый раз начинает игру в войну мельников, а Зузана Ченкова уже в отчаянии — ей нечем накормить плачущих детей. Под ногами скрипит снег, словно насмехаясь над ее бедностью. Деньги кончились. Прошло два месяца. В крышу сарая стучится зима. Герлах, Кривань, Ломницкий пик и остальные татранские вершины уже превратились в сахарные головы. Лес засыпан снегом. Лыжники рады этому. Они носятся вокруг Штрбского озера, Гагов, Смоковца, Полянки, Татранской Ломницы и остальных татранских селений. Лыжников опьяняет ослепительная белизна первого снега. Только Ченковой он кажется серым. Для нее — это призрак неотвратимой гибели. Кончились последние геллеры. Природа с ее дарами — под снегом. Под крышей погреба — мороз. Топить здесь нельзя. Голодные дети дрожат от холода. Есть от чего прийти в отчаяние! Зузана молится — никто ее не слышит. Бранит свою жизнь — никто не возмущается. Просит — никто ей ничего не дает. И тогда она пытается призвать на помощь свой собственный разум. Она решается на последнее средство… * * * В газетах мы читаем такую заметку: В городок Л. пришла бедная мать с двумя детьми. Она поставила их на рынке, чтобы продать… Мы узнаем Зузану. Она стоит, прислонясь к телеграфному столбу, к ней жмутся Мишо и Ганка. Мать готова продать их. Не потому, что, может быть, не любит. Наоборот, именно потому, что очень их любит. Ее материнскому сердцу больно при виде детских страданий, ведь дети ни в чем не виноваты, и она предпочитает потерять их. Она предлагает их за деньги или даром, — как угодно! — лишь бы их где-нибудь пристроить. Она готова работать как вол. Вот и стоит измученная Зузана и еле слышно предлагает свой живой товар: — Милостивый пан, купите… возьмите… детей. — Милостивая пани, купите… возьмите детей. Но милостивые господа проходят мимо. Ну кому вместо борзой собаки или ангорской кошки придет в голову для забавы взять детей? Так у Ченковой рушится последняя надежда. Темнеет в глазах. Голова разламывается. Разрывается сердце. Подкашиваются ноги. Но никому до нее нет дела. Никому? Найдется ли понимающий ее человек? Есть! Есть! Вон он уже подходит… Он уже близко… Он что-то говорит… — Что вы тут стоите? Что тут делаете? Пошли со мной к начальству! Полицейский! Ченкова не протестует и покорно идет. Она подчиняется приказу. Ей все равно. Она даже в толк не возьмет, в чем дело. Нет у нее силы. Ее поддерживают с одного боку Мишо, с другого — Ганка. Они ведут мать. Полицейский шагает следом за ними. — Вот сюда, по этой лестнице, вторая дверь! — приказывает он. Желание Зузаны осуществляется. Полицейский докладывает о бездомной женщине, которая продавала на площади своих детей. Он привел ее вместе с товаром. — Почему же вы не торгуете чем-нибудь другим? Продавать детей?! Ведь это безнравственно, недопустимо! Наконец, незаконно торговать людьми, разве вы не знаете этого? Есть соответствующий закон! — поучает и грозит чиновник. — Вас следует отдать под суд! — Под суд? — ужасается женщина, осознав слова чиновника, и приходит в себя. — Под суд? Господи, за что же? — За продажу детей! — Я ими не торгую! Даром предлагаю! Спасти их хочу! Если не отдать, ведь они от холода и голода погибнут! — Ну, ну, ну! Будто так уж и погибнут от холода и голода. Как они могут погибнуть от холода и голода? У нас ведь существует государственное попечительство над детьми! * * * Итак, Мишо и Ганка попадают под охрану попечительства над детьми. А что с ними делать? Приют в Кошице переполнен. Куда направить детей? Отправим-ка их в Братиславу. Пусть там сами решают, как быть. И Зузана Ченкова одна возвращается к Эвичке в сарай. В ПОЕЗДЕ На станции, как всегда, шумно. Поезда приходят, останавливаются, уходят. Люди здороваются и прощаются. Смеются и всхлипывают. Плачет старик, провожая своих детей в чужие края на заработки, плачет старушка, у которой пыхтящий паровоз унесет сейчас служить в армии единственного сына, единственную ее опору на старости лет. Работы у железнодорожников по горло. Идет сортировка вагонов: их отцепляют от одного поезда, чтобы прицепить к другому. Только что освободили главный путь. В конце станции открывается семафор. Подан сигнал, что путь для поезда из Кошице свободен. В зал ожидания входит служитель. Он звонит в колокол и восклицает: — Пассажирский поезд на Ружомберок, Кральованы, Врутки, Жилину, Братиславу! Посадка на втором пути! — Это наш! Идите! — произносит женщина, сопровождающая Мишо и Ганку. Дети идут. Они стараются ни на шаг не отставать от своей спутницы. Ведь дети никогда еще не ездили в поезде. И так далеко сейчас поедут! В Братиславу… Им как-то не по себе. Что-то их ждет там, в незнакомом мире? — Попрадская минеральная вода, вино, пиво, ветчина, колбаса, шоколад!.. — кричит продавец, предлагая свой товар пассажирам. — Посадка! Посадка! Скорей! Скорей! — торопят проводники. — Готово! Заливается свисток, в ответ слышен паровозный гудок, паровоз пыхтит, выпуская пар, вагоны дергаются, и Мишо с Ганкой удивленно смотрят в вагонное окно, когда вокзал начинает двигаться, убегает куда-то назад, исчезает из глаз… Исчезает не только станция, но и люди, и железнодорожники! Вон и деревья бегут вдоль дороги, и поля, и луга, и горы… все мелькает, приходит в движение! Что же это такое? Дети стоят, их спутница даже сидит на скамейке!.. Как все необыкновенно в этом поезде!.. Паровоз поет, колеса танцуют, и все вместе сливается в красивую мелодию: тра-та-та-та-та, тра-та-та-та-та… та-та… В окне мелькают вербы, дом, заборы, деревня… На севере плывет панорама скалистых Высоких Татр, на юге бегут вперегонки отроги Словацкого Рудогорья, а между ними летят пространства и проносятся равнины занесенных снегом лугов и полей. Вдруг паровоз стихает, тормоза скрипят, перестают стучать колеса. Несколько человек выходят из вагона, несколько — входят. «Прощайте» и «Добрый день». Поезд минует станцию за станцией. Вот уже он достигает наивысшей точки железнодорожных путей Словакии — станции Штрба. Девятьсот один метр над уровнем моря! Здесь выходят пассажиры, направляющиеся к Штрбскому озеру. Не успели оглянуться дети, а уже часа два прошло. Мишо и Ганка видят красу и горе бедного Липтовского края. Здесь легендарный Важец вздымает к небу свои скалы. В горах жмется к земле хижина пастуха. Сердито кричит на своих волов парень. Кряхтит под тяжестью хвороста сгорбленная старуха. «Да, чудесен край у подножия Криваня…» И одинаково шумно бурлят оба Вага. Белый Ваг каскадами падает с Криваня, а Черный Ваг берет свое начало на Кралевом гольце. Под железнодорожным мостом в Кралевой Леготе обе реки сливаются, и по пути к Братиславе Ваг становится нашим постоянным спутником. — Ганка, гляди, гляди же, вот досок-то! — восклицает Мишо, увидев лесопилки в Липтовском Градце. — Ну, посмотри же, что это мужики с бревнами делают на воде? — Это сплавщики сбивают плоты, — поясняет провожатая. — Скоро вы увидите, как по Вагу сплавляют лес. — И здесь горы высокие, почти как Татры!.. — Так ведь и это Татры, только они называются Низкими Татрами. Вон та гора, что сзади, называется Дюмбер. В Низких Татрах это самая высокая вершина. — А где Кралев голец? — вспоминает Мишо уроки в школе (он, пока был жив отец, некоторое время ходил в школу). — Там еще Яношик жил! — Кралев голец отсюда не виден, а в окне напротив перед вами Липтовские гольцы. — Ах, сколько здесь труб! Какой это город? — Это Липтовский Микулаш. Когда-то был он самым большим промышленным центром в Словакии, а сейчас все кожевенные заводы стоят. Смотрите — ни одна труба не дымит. Это просто мертвые памятники. — А правда, что господа здесь Яношика повесили? — Здесь. Весной 1713 года. А поезд тем временем свистит, погромыхивая, мчится все дальше и дальше по прекрасному Поважью. Покрытые соломой или дранкой домики, словно цыплята к наседке, стайками прижимаются к холмам. Это поважские деревни. Они ползут вдоль железной дороги, как испуганные собачонки. Мы в Ружомбероке. На мгновение взгляд задерживается на здешних бумажных фабриках и текстильной фабрике в соседнем Рыбарполе, и снова мы летим дальше, на запад, чтобы обратиться с восклицанием к одной из самых бедных деревушек Липтова: «Гомбаш, без хлеба сидишь!» И вправду там нет хлеба. А откуда его взять? На склонах поля величиной со скатерку, которой мы накрываем стол! Честное слово, ничуть не больше. Но и эта земля — сплошной камень! Здесь пашут мотыгами, а урожай уносят на спине. И все-таки здесь так красиво!