— Умер? Гм… А мама где живет? — Там, — показывает Палько в лес, в сторону сарая. — Но ведь там дома-то нет никакого. — У фабриканта все больше разгорается любопытство. — Возьмешь нас с собой? — Да. Вот только немножко отдохну. Фабрикант улыбается. Улыбается и его жена. Они помогают Палько подобрать с земли пакетики, снова кладут их ему в руки и вот уже идут вдоль ручья по вьющейся тропинке следом за Палько к его дому. — Тут лужица, плыгайте вот так! — учит Палько и подает пример своим гостям. — Ну что за прелесть! Ты купишь его мне? Купишь? Ой, купи, купи, я буду играть с ним, как с котенком! Не надо мне гончей, ни ангорских кошек, можешь их продать, только купи мне этого мальчика! — нетерпеливо шепчет мужу фабрикантша. — Ну вот мы и дома, — останавливается Палько перед сараем и сваливает свой груз на землю. — Как? Вы живете здесь? Правда?.. — Вплавду, здесь. Мы тут живем. И мама, и Мишко, и Ганка, и маленькая Эвичка, и я… — Ну, ну!.. — восклицают удивленные гости. — А где же твоя мама? Позови ее! — Ее дома нет. Плидет к обеду. Она в отель пошла, лестницы мыть. Дама смотрит на свои часики: — Половина одиннадцатого. Можно подождать. — Хорошо. А пока мы осмотрим этот райский уголок. — Палько, покажи нам, где вы спите? — Во-он там! Палько показывает на крышу сарая и распахнутые дверцы на его фасаде. — И вы даже ничего не запираете? Или… или… да… да… к чему запирать, едва ли кого прельстит эта кучка сена и тряпок. Вдруг из лесу доносится детский крик и плач. — Кто это? — Это наши — Мишко, Ганка и Эвичка из лесу идут, — поясняет Палько и, подпрыгивая, несется навстречу своим сестрам и брату. У Мишо за спиной мешок с хворостом, у Ганки полуторагодовалая Эвичка, в руках у обоих, кроме того, узелки с грибами. Эвичка плачет — она голодна, и Ганка только что вместе с ней упала, споткнувшись о пень. — Вы плоголодались? А я плинес что-то… — Что? — Что-то… что-то… Угадайте!.. — кричит Палько, подбегая к своим пакетикам, чтобы как-нибудь спрятать их. Но ладони у него крохотные, и потому Мишо ничего не стоит разглядеть в прозрачной промасленной бумаге то, что в нее завернуто. — Эй, дай один… Дай нам один… — Только один дам, один! Остальные отдам маме, когда плидет! Дети усаживаются на лужайке. Все с нетерпением ждут, пока Палько развертывает пакетик. Они не замечают, что на них удивленно смотрят две пары почти испуганных посторонних глаз. Ведь дети у себя дома! И Палько развертывает бумагу. Дело идет что-то плохо. Неловкие еще у него ручонки. Но глаза сияют от счастья. Он горд, что тоже может принести домой хлеб. Он торжественно раздает кусочки хлеба и кружочки колбасы. Дети едят, жуют, глотают и даже не видят, что над ними уже стоит их мать. Она вернулась, как всегда, и смотрит на детей печально и задумчиво. Руками она придерживает передник. В нем лежат ломти полузасохшего хлеба, необглоданные кости и остатки других кушаний. Это ее последний заработок. Завтра она уже не пойдет в отель. Она там больше не нужна. И потому Зузана с такой грустью смотрит на своих детей. Она не понимает, что сейчас они счастливы, у них такая вкусная еда. Она озабочена, она в отчаянии, в ее голове все время вертится один вопрос: что же дальше? Чем она насытит голодных детей завтра? Послезавтра? Эх, жизнь, жизнь!.. Такая несправедливая!.. Почему ее дети вынуждены голодать, когда у других всего в избытке? Но ведь сегодня они не голодны… Ишь как уплетают… Как блаженно смеются… Как счастливы!.. — Дети! Дети мои… — Ах, мама! Вы уже пришли? — Пришла… Что же вы едите? Кто вам дал? — Это я плинес, — хвалится Палько. — Откуда? Кто тебе дал? — Ну, те дяди, там в Матлялах… — Инвалиды, — поясняет фабрикант, стоявший со своей женой в сторонке, наблюдая за этой семейной сценой. Теперь он приблизился — можно вмешаться в разговор. — Да, конечно, инвалиды ему это дали… Они там лечатся от туберкулеза. — И тут, спохватившись, он восклицает: — Ради бога! Почему вы позволяете своим детям это есть? Ведь туберкулез — заразная болезнь! Они заразятся… заболеют! — Не давайте им этого! — вмешивается фабрикантша. — Лучше им молока дайте, мясного бульону сварите, манной каши или… — Или? — язвительно перебивает ее Зузана Ченкова. — Ну, хоть еще какую-нибудь пищу, полезную детям… — Или — кости глодать… Они свежие, только вчерашние, еще не протухли… — усмехается отчаявшаяся мать. — Ешьте, дети, наедайтесь! Сегодня есть еще чем!.. И она высыпает все объедки из своего фартука на траву. — А завтра? — А завтра? Выведу пастись на подножный корм… — Послушайте, милая, не волнуйтесь! Мы хотели бы вам помочь… — Милостыней? Или воровать научите? — Вы с ума сошли! Ведь мы серьезно с вами говорим. Мы хотим, чтобы вы отдали или продали нам вашего мальчугана… Палько… Зузана Ченкова поднимает глаза на фабриканта. Она окидывает взглядом обоих — его и жену — с головы до пят. Взгляд ее цепенеет, на лице появляется горестное выражение, и она в ужасе восклицает: — Ха, кто вы такие, что вы хотите сделать с моим ребенком, кто вас знает? — Ну, соседка, соседка, успокойтесь же, доверьтесь нам. Мы владельцы фабрики поблизости отсюда, в городке Л. Вам, наверное, известно наше предприятие. Ничего не бойтесь, не надо: мы от всего сердца вам сочувствуем. Мы богаты и бездетны. Так вот, мы хотели бы взять себе какого-нибудь мальчика. Если вы не захотите, это не обязательно будет ваш Палько. Бедных детей много, и люди, которые нас знают, несомненно, доверят нам кого угодно. У нас Палько будет хорошо. Он будет жить в довольстве, в роскоши. Впрочем, если вы не верите, можете убедиться своими глазами. Если угодно, мы сегодня же с вами поедем на нашей машине и через несколько минут будем у нас. Ну как? Хотите? — Ну… ну… ведь я… я… — Мы ведь только потому и предлагаем, что Палько нам понравился. И даром не хотим его взять. За него мы вам дадим тысячу крон… — Тысячу крон!.. Я продаю ребенка! — Ченкова хватается за голову обеими руками. — Уму непостижимо… не знаю… — Да успокойтесь же, подумайте… Если вы согласны — не пожалеете. Мы позаботимся о мальчике, как о родном. Увезем его сегодня же, и вас возьмем, чтобы вы видели, кому и куда вы отдаете сына. Вот… здесь тысяча… — Тысяча!.. Палько!.. Одежда… обувка… еда… Где на все заработать? Где взять? Зима подходит… Голод… Продолговатый государственный кредитный билет серого цвета прикасается к дрожащей мозолистой руке… Палько продан. ЧТО ТАКОЕ ТЫСЯЧА КРОН? Тысяча крон достаточно большая сумма, чтобы успокоить совесть состоятельного благотворителя, считающего, что он выполнил свой общественный долг. Тысяча крон — достаточно большая сумма, чтобы объявить того, кто подарил ее, благодетелем. Тысяча крон — достаточно большая сумма на взгляд бедняка, чтобы возмечтать о прекрасном будущем — без нужды, без голода и без нехваток. Но тысяча крон — совсем незначительная сумма, когда некоторые из этих облагодетельствованных бедняков (если они случайно получат такую сумму) попытаются осуществить хотя бы часть своих мечтаний. Зузана Ченкова — такой счастливый бедняк. Она только что проводила своего Палько в прекрасный новый дом и сейчас стоит на площади перед витринами, полными одежды, обуви и еды. Она не сводит глаз с этих сокровищ, зажав в руке драгоценную кредитку, и голова ее кружится от расчетов. Зузана решает, какие надо сделать покупки. И входит в магазин. — Добрый день. — Что вам угодно? — Четыре пары ботинок и материи на четыре костюма. Продавцы приносят, нахваливают, предлагают товары. Зузана Ченкова выбирает, приценивается и прикидывает в уме, кому из детей какая вещь придется впору, будет ли достаточно прочной и теплой. Ченкова выбирает долго, долго раздумывает, прежде чем принять решение. Наконец подходит к кассе. Платит. Руки ее дрожат, когда она разлучается с серой бумажкой. После уплаты пятисот тридцати девяти крон от тысячи остается не так уж много.