- Вам удалось что-нибудь узнать? Вчера вы говорили, что вам нужно сопоставить кое-какие версии… - Все - потом, - ответил Медведев несколько загадочно. …Это была самая фантастическая ночь в жизни Анны, она словно провалилась в другую реальность. О, если бы эти стены и здания могли говорить: наверное, они бы рассказали столько, что хватило бы не на одну книгу рассказов и воспоминаний. Профессор начал говорить о городе, о знаменитом фотографе Наппельбауме, который запечатлел почти весь Серебряный век в лицах. Потом он смолк, и слышался только плеск воды и чьи-то шаги совсем рядом… - Слышите? - сказала Анна, остановившись. - Как будто за нами кто-то идет. Профессор недоуменно пожал плечами. - В тишине, бывает, слышится и не такое… Петербург расшатывает нервы. В этом городе есть что-то пугающе прекрасное, болезненное, чего не могут вынести люди с тонкой психикой. Анна одернула себя, ей не хотелось выглядеть перед своим собеседником истеричкой или женщиной с расшатанными нервами. Она вспомнила вчерашние слова профессора о том, что он собирается проникнуть в некоторые тайны. Как далеко он зашел? Она выдохнула. В воздухе реяло облачко пара. Анна посмотрела на противоположную сторону - словно какой-то силуэт мелькнул в тени здания. Она остановилась. - Кажется, нас преследуют, - сказала она испуганным шепотом. - Ну что вы? Кому мы нужны? - иронично ухмыльнулся профессор. - Уличным грабителям? Я уверен, есть более привлекательные фигуры для люмпенского рейдерства, чем мы с вами… То ли нервы Анны действительно обострились, то ли так на нее подействовал город, эта ночь, тревожный блеск фонарей… Она схватилась за руку профессора. - Может быть, закончим прогулку? Он снисходительно улыбнулся. - Сейчас как раз начнется самое интересное, нам предстоит экскурсия в один дом. Там живут мои знакомые, и не просто знакомые, - профессор замолчал. - Мы сможем узнать от них много интересного. Я надеюсь на это. Они остановились у дома с окнами на Неву. - Обычно все описывают Питер как город дворов-колодцев, а мы сейчас с вами зайдем в очень приятный дом на воде. Вода создала Питер, и не случайно существуют древние пророчества, что от нее он и погибнет. Они вошли в дом, потянув на себя тяжелую дверь. Лестница вилась спиралью, уводя вверх. Поднимались пешком, на повороте Анна пошатнулась - закружилась голова, она схватилась за перила, чтобы не упасть. Профессор же шел впереди нее размашистым шагом, не оборачиваясь. Перед дверью с номером 14 он остановился и позвонил в звонок. Дверь открыли не сразу - сначала за ней послышался звонкий стук каблуков, чей-то приглушенный смех, потом дверь распахнулась. Анна увидела ту самую женщину, которая была в музее Ахматовой, и в недоумении застыла. - Позвольте представить вас друг другу, - сказал профессор. - Это моя знакомая Анна, она работает в историко-консультативном центре «Клио», а это Ида… моя старинная подруга. При слове «подруга» Ида едва уловимо повела плечами, как будто бы ей стало зябко. Женщина подняла руку вверх, и в ней, как у фокусника, внезапно появился веер, раскрывшийся с легким звуком, подобным тому, который издает лопнувший гранат. - Ах, ах… профессор, вы шутник, сколько лет прошло-протекло в Лето с нашей последней встречи? Вы об этом задумывались? Медведев смутился. - Да. Это было давно. - «Давно» - чистый эвфемизм, сказала бы я. Игра в бисер или в слова. Сколько прошло десятилетий - два, три, четыре? - Давай вернемся в сегодня, - мягко предложил профессор. - Конечно, сегодня - это всегда безопасно. И надежно. Ну проходите же, проходите… Они шли коридором, который тоже, как и лестница, казался нескончаемым, или это так искажалось пространство в Питере - все приобретало дополнительную глубину, оттенок бездонности, не замечаемый в обычной жизни и при привычных обстоятельствах. Но есть некоторые ситуации, когда все становится иным, и к этому нужно отнестись со смирением, как к неожиданному подарку судьбы. Наконец они оказались в комнате, большой, полукруглой - она напоминала зал в музее: с картинами, изящными столиками, прячущимися по углам, массивным старинным сервантом с тускло белеющим в его недрах фарфором, с пианино, на котором возвышался канделябр, похожий на руку с растопыренными пальцами, раскрытую для принятия даров. Стены были обтянуты синим шелком, усиливающим впечатление пребывания в царстве воды. По стенам скользили тяжело-серебристые блики от близкой Невы. - Сюда! - Женщина порхала по квартире, как яркая птица - колибри. Шаль на плечах только усиливала это сходство. - За столик, только не уроните шахматы, которые стоят слева, они старинные… - Куда мы попали? - шепотом спросила Анна у профессора. - Сейчас все узнаете, - так же шепотом ответил профессор. Изящный столик был уставлен тонким фарфором и хрусталем: тарелками, чашками, молочником с острым и нежным клювиком. - Сейчас к нам выйдет мама. - Генриетта Дормидонтовна! - с волнением произнес профессор. - Боже мой! Вспомнит ли она меня? - Когда-то ты называл ее Геней, - с грустью в голосе сказала Ида. Профессор на этот упрек ничего не ответил. В комнату вошла, нет, вплыла женщина без возраста. Древняя и вместе с тем удивительно молодая, словно через ветхую оболочку сквозили очертания юности, намеченные легким пунктиром. Она была одета в темное платье с белым кружевным воротничком и ниткой длинных жемчужных бус. Седые волосы были уложены буклями. - Добрый вечер, - склонился к ее руке Медведев. - Ах, Саня, - прошелестела пожилая женщина. - Не думала, что мы с тобой еще свидимся в этой жизни. Но замыслы Творца превосходят наши мысли и желания. Господь Бог - большой мастер на всякого рода сюрпризы. Она перевела взгляд на Анну. - Это моя знакомая. Историк. Работает в московском историко-консультативном центре «Клио». Нас объединило одно дело, точнее, одна загадка. - Садитесь! - взмахнула руками Ида. - Кофе, чай? - Ида! - Голос у Генриетты Дормидонтовны был сильным и звучным. - Подай к столу шампанское! Какая ночь! Вы не находите? - обратилась она ко всем. - Знаете, - и она наклонилась к Анне, словно намереваясь поведать ей страшную тайну, - питерские ночи особенные. В них есть надрыв, печаль и некая болезненная страстность… Как там у Гумилева… При упоминании поэта Анна слегка вздрогнула. Перед ночью северной, короткой - И за нею зори, словно кровь, - Подошла неслышною походкой, Посмотрела на меня любовь. Отравила взглядом и дыханьем, Слаще роз дыханьем, и ушла В белый май с его очарованьем, В невские слепые зеркала. Шампанское разлили по бокалам. - За что выпьем? - спросил профессор. - За любовь! - воскликнула Ида. - Любовь к поэзии и любовь к любви… - Очаровательный тост! - Анне показалось, что в голосе Александра Николаевича прозвучала ирония. Она посмотрела на него, но тот был вполне серьезен. Генриетта медленно пила шампанское из узкого бокала. По ее лицу растеклась блаженная улыбка. - Прошу к столу, чем богаты, тем и рады. Конечно, хотелось бы более роскошный стол. Но ах и увы! - словно оправдываясь, произнесла Ида. - Все нормально, Ида! - возразил профессор. - Давно вы у нас не были, - в голосе Иды прозвучал явный упрек. - Да. Давно, и разве мы не на «ты», Ида? - И что вас привело сюда? С итальянских брегов? Вы стали как Максим Горький, наш буревестник, который писал о суровой России и пролетариате, а сам предпочитал проводить время в Италии в окружении прекрасных женщин. - Работа, Идочка. Работа… Предложили преподавать в Италии. Кто бы от этого отказался? Только не я. - А семья как?