— Ты беги поскорее, Ванька, а то они меня растерзают! Ванька кричит: — Держись, не слезай с забора! — И побежал. А дядька говорит: — Это соучастник, не иначе. Их тут целая шайка! Эй, ты, на заборе, отвечай сейчас же, где Люся? Я говорю: — Следите сами за своей доченькой! — Ах, ты ещё острить? Слезай сию минуту, и пойдём в прокуратуру. Я говорю: — Ни за что не слезу! Тогда мальчишка в очках говорит: — Сейчас я его достану! И давай карабкаться на забор. Но не умеет. Потому что не знает, где гвоздь, где что, чтобы уцепиться. А я на этот забор сто раз лазил. Да ещё я этого мальчишку пяткой отпихиваю. И он, слава богу, срывается. — Стой, Павля, — говорит дядька, — давай я тебя подсажу! И этот Павля стал карабкаться на этого дядьку. И я опять испугался, потому что Павля был здоровый парень, наверное, учился уже в третьем или в четвёртом классе. И я подумал, что мне пришёл конец, но тут я вижу, бежит Борис Климентьевич, а из переулка Ванькина мама и Ванька. Они кричат: — Стойте! В чём дело? А дядька орёт: — Ни в чём не дело! Просто этот мальчишка ворует собак! Он у меня собаку украл, Люсю. И тётенька в штанах добавляет: — И у меня украл, Бобку! Ванькина мама говорит: — Ни за что не поверю, хоть режьте. А мальчишка в очках вмешивается: — Я сам видел. Он нёс нашу собаку в сетке, за плечами! Я сидел на чердаке и видел! Я говорю: — Не стыдно врать? Чапку я нёс. Она из дому удрала! Борис Климентьевич говорит: — Это довольно положительный мальчик. С чего бы ему вдруг вступить на стезю преступлений и начать воровать собак? Пойдёмте в дом, разберёмся! Иди, Денис, сюда! Он подошёл к забору, и я прямо перешёл к нему на плечи, потому что он был очень высокий, я уже говорил. Тут все пошли во двор. Дядька фыркал, тётенька в штанах ломала пальцы, очкастый Павля шёл за ними, а я катился на Борисе Климентьевиче. Мы взошли на крыльцо, Борис Климентьевич открыл дверь, и вдруг оттуда выскочили три собаки! Три Чапки! Совершенно одинаковые! Я подумал, что это у меня в глазах троится. Дядька кричит: — Люсечка! И одна Чапка кинулась и вскочила ему прямо на живот! А тётенька в брюках и Павля вопят: — Бобик! Бобка! И рвут второго Чапку пополам: она за передние ноги тянет к себе, а он за задние — к себе! И только третья собака стоит возле нас и вертиком хвостит. То есть хвостиком вертит. Борис Климентьевич говорит: — Вот ты с какой стороны раскрылся? Я этого не ожидал. Ты зачем напихал полный дом чужих собак? Я сказал: — Я думал, что они Чапки! Ведь как похожи! Одно лицо. Прямо вылитые собачьи близнецы. И я всё рассказал по порядку. Тут все стали хохотать, а когда успокоились, Борис Климентьевич сказал: — Конечно, не удивительно, что ты обознался. Скочтерьеры очень похожи друг на друга, настолько, что трудно бывает различить. Вот и сегодня, по совести говоря, не мы, люди, узнали своих собак, а собаки узнали нас. Так что ты ни в чём не виноват. Но всё равно знай, что с этих пор я буду называть тебя Похититель собак. …И правда, он так меня называет… Шляпа гроссмейстера В то утро я быстро справился с уроками, потому что они были нетрудные. Во-первых, я нарисовал домик Бабы-Яги, как она сидит у окошка и читает газету. А во-вторых, я сочинил предложение: «Мы построили салаш». А больше ничего не было задано. И я надел пальто, взял горбушечку свежего хлеба и пошёл гулять. На нашем бульваре в середине есть пруд, а в пруду плавают лебеди, гуси и утки. В этот день был очень сильный ветер. И все листья на деревьях выворачивались наизнанку, и пруд был весь взлохмаченный, какой-то шершавый от ветра. И как только я пришёл на бульвар, я увидел, что сегодня почти никого нет, только двое каких-то незнакомых ребят бегают по дорожке, а на скамейке сидит дяденька и сам с собой играет в шахматы. Он сидит на скамейке боком, а позади него лежит его шляпа. И в это время ветер вдруг задул особенно сильно, и эта самая дяденькина шляпа взвилась в воздух. А шахматист ничего не заметил, сидит себе, уткнулся в свои шахматы. Он, наверно, очень увлёкся и забыл про всё на свете. Я тоже, когда играю с папой в шахматы, ничего вокруг себя не вижу, потому что очень хочется выиграть. И вот эта шляпа взлетела, и плавно так начала опускаться, и опустилась как раз перед теми незнакомыми ребятами, что играли на дорожке. Они оба разом протянули к ней руки. Но не тут-то было, потому что ветер! Шляпа вдруг, как живая, подпрыгнула вверх, перелетела через этих ребят и красиво спланировала прямо в пруд! Но упала она не в воду, а нахлобучилась одному лебедю прямо на голову. Утки очень испугались, и гуси тоже. Они бросились врассыпную от шляпы кто куда. А вот лебеди, наоборот, очень заинтересовались, что это за штука такая получилась, и все подплыли к этому лебедю в шляпе. А он изо всех сил мотал головой, чтобы сбросить шляпу, но она никак не слетала, и все лебеди глядели на эти чудеса и, наверно, очень удивлялись. Тогда эти незнакомые ребята на берегу стали приманивать лебедей к себе. Они свистели: — Фью-фью-фью! Как будто лебедь — это собака! Я сказал: — Сейчас я их приманю хлебом, а вы притащите сюда какую-нибудь палку подлиннее. Надо всё-таки отдать шляпу тому шахматисту. Может быть, он гроссмейстер… И я вытащил свой хлеб из кармана и стал его крошить и бросать в воду, и, сколько было лебедей, и гусей, и уток, все поплыли ко мне. И у самого берега началась настоящая давка и толкотня. Просто птичий базар! И лебедь в шляпе тоже толкался и наклонял голову за хлебом, и шляпа с него, наконец, соскочила! Она стала плавать довольно близко. Тут подоспели незнакомые ребята. Они где-то раздобыли здоровенный шест, а на конце шеста был гвоздь. И ребята сразу стали удить эту шляпу. Но немножко не доставали. Тогда они взялись за руки, и у них получилась цепочка, и тот, который был с шестом, стал подлавливать шляпу. Я ему говорю: — Ты старайся её гвоздём в самую серёдку проткнуть! И подсекай, как ерша, знаешь? А он говорит: — Я, пожалуй, сейчас бухнусь в пруд, потому что меня слабо держат. А я говорю: — Давай-ка я! — Валяй! А то я обязательно бухнусь! — Держите меня оба за хлястик! Они стали меня держать. А я взял шест двумя руками, весь вытянулся вперёд, да как размахнулся, да как шлёпнусь прямо лицом вперёд! Хорошо ещё, не сильно ушибся, там была мягкая грязь, так что получилось не больно. Я говорю: — Что же вы плохо держите? Не умеете держать, не беритесь!