— Вполне возможно. Видишь, как чемодан похож… Но в бюро находок чемодан не попал. Когда Иван Петрович ушел, Надежда Васильевна вытряхнула все вещи на стол и задумалась. О чем она думала, глядя на лежавшие перед ней принадлежности женского туалета, я не знаю, но скажу сразу, что эти принадлежности были очень хорошего качества, а значит и дорогие. Здесь уместно вспомнить о ценах на женские тряпки. Они меня всегда потрясают. Какая-нибудь прозрачная блузка, которая ни весит, ни согревает, ничего не прикрывает и, вообще, вся может в спичечную коробку поместиться, а стоит… Надеюсь, вы сами знаете, сколько она стоит? Или возьмем для примера босоножки. Одна моя знакомая колхозница называет их бесоножками… Кожи на них два ремешка для ручных часов, ну еще подошва да каблук, а цена наравне с двумя парами мужских кирзовых сапог. Стук в дверь и появление соседки прервали размышления Надежды Васильевны. — Ах! Что за прелесть, — сразу защебетала Тина, как только увидела разложенные вещи. — Кремнешиновое платье! И какая расцветка! Это не наша продукция… Импотированная! Правда? — Не знаю. — Ай да Иван Петрович! Где он только оторвал такие вещички? Трико шелковое. И чулки капроновые с пяткой. Мечта! Уступите мне одну пару, Надежда Васильевна. Вы же мало выходите. Умоляю! Ну куда вам три пары? Я в два раза дороже дам… — Это не мои вещи. — А чьи? — Неизвестно, он с кем-то поменялся чемоданом. Понимаете? Перепутали чемоданы. — Да что вы говорите! Научная фантазия! Везет же людям! Такой дефицитный товар и достался даром! Какая вы все-таки счастливая… — Что значит достался? Вещи чужие, их нужно вернуть. — Да вы с ума сошли! С какой стати! Ой! Не говорите, пожалуйста… а то у меня сердце заходится! — возмутилась соседка и принялась примерять туфли. — Я вижу, вам они велики. Да вы смотрите! Как раз! Мой номер, и совершенно новые. Туфли вы мне, конечно, уступите… — Ну что вы говорите, Тина! Я же вам сказала, что вещи чужие. — Нет, вы меня просто смешите, Надежда Васильевна! Что значит чужие, если вы даже не знаете чьи? Это же находка! Трофей! — негодовала и уговаривала Тина. Но Надежда Васильевна ее не слушала. В коробочке, куда она хотела сложить бусы и клипсы, оказалось распечатанное письмо. Я думаю, что находкой этого письма можно и закончить главу. Вряд ли Тина может прибавить что-нибудь новое к тому, что уже сказала, но даже если бы и сказала, все равно Надежда Васильевна не станет ее слушать. 23. Шпион-перестраховщик Сергей Васильевич поджидал Ивана Петровича на лестнице Исполкома и проводил в знакомый кабинет. — Здравствуйте, Иван Петрович! — приветливо встретил его Угрюмов. — Ну вот… С приездом! А вы загорели! И здорово загорели! — Да… солнце там, понимаете ли, с утра до вечера. Весеннее. — Садитесь, пожалуйста, и рассказывайте. Закрой, Сережа, дверь и присоединяйся. Надеюсь, ничего страшного не случилось? — обратился он к Прохорову, когда тот сел в кресло, на котором уже однажды сидел. То была первая встреча, и была она совсем недавно, но Ивану Петровичу казалось, что прошел, по меньшей мере, год. — А чего страшного? — пожав плечами, ответил он. — Лично мне ничего не грозило. Сначала, конечно, непривычно как-то… Но потом освоился, и даже, знаете ли, один раз, как сыщик, следил. Спрятался за елками и следил. — Вот как! — насторожился подполковник. — Случайно получилось. Шел к Суханову и попал в ельник, а оттуда окна видны… Ну я остановился… Иван Петрович подробно рассказал о том, как наблюдал за Сухановым, как увидел тайник, а позднее прочитал и заявление шпиона. Не подозревая о том, как врезалось в памяти содержание этого заявления, он очень точно пересказал, почти процитировал его. — И знаете, товарищ Угрюмов, мне показалось, что это все искренно и честно написано, — сказал он в заключение. — И сам он произвел на меня тоже… впечатление человека дельного… как бы это сказать?.. Ну, запутался человек! Попал, знаете ли, в такое положение, испугался… — Почему же он заявление держит у себя? — Вот об этом я не могу сказать. Не знаю. Скорей всего, что не успел еще… Вы не верите? — спросил Иван Петрович, видя, что подполковник и его помощник с трудом сдерживаются, чтобы не расхохотаться. Ничего смешного в заявлении шпиона он не видел. Наоборот. Там говорилось о тяжелых переживаниях, отчаянии и полном раскаянии. — А вы верите? — в свою очередь спросил Угрюмов. — Представьте — да! Если ему дать возможность, я думаю, он может исправиться и искупит свою вину. — А какая за ним вина? Он вам что-нибудь рассказывал? — Нет. О своей… как бы это выразиться?.. о шпионской работе вообще избегал говорить. О совхозе говорил. Возмущался… Ну, об этом я вам потом расскажу. — А вы не помните, какое число стоит на его заявлении? Когда оно написано? — Число… Дата? — переспросил Иван Петрович, и нахмурился. — Напрасно думаете, Иван Петрович. Там нет числа. — Да. Кажется, нет… Стояла подпись и все. Ясно помню… только подпись. — А знаете почему? Заявление заготовлено на случай провала. Когда мы его арестуем… А ведь это рано или поздно случится… Он будет ссылаться на свое заявление. И тоже скажет, что не успел передать. — Подумайте! Вот уж никогда бы не догадался. И тут перестраховка! Шпион-перестраховщик! — с таким простодушным изумлением произнес Иван Петрович, что оба чекиста расхохотались. — Нет, Иван Петрович! Враги очень хитрые! — Конечно, конечно… — торопливо согласился Прохоров. — Верить им нельзя. — Почему нельзя? — возразил Угрюмов. — Если они говорят правду, верить можно. Иван Петрович с удивлением посмотрел на подполковника, подумал и развел руками. — А черт его не знает, когда он говорит правду? — Если бы он действительно раскаялся, то никаких заявлений заранее не писал, а просто пришел бы сюда сам и дал показания. Расскажите лучше, что он вам говорил насчет аэродрома? — А вы уже знаете? — Кое-что знаем. И опять Иван Петрович очень точно, почти слово в слово, передал все, о чем сообщил шпион для «Короля треф». — Та-ак! — с удовлетворением протянул Угрюмов. — Фамилию этого человека он не назвал? — Нет. — И вас к нему не приглашал? — Нет. — Все? — Нет. Тут еще есть… — спохватился Иван Петрович, доставая из кармана пакет. — Без меня заходил Виктор Георгиевич и оставил жене деньги. Чтобы она мне передала. А для какой цели — неизвестно. Сказал, что куда-то уехал и не скоро вернется. — Да. Теперь он не скоро вернется, — с улыбкой подтвердил Угрюмов, принимая пакет. — Здесь три тысячи? — Нет. Две тысячи девятьсот. — А вы хорошо считали? — Ну еще бы! Я два раза считал и жена… Правда, она вначале говорила, что в пачке было три тысячи, но когда пересчитала, оказалось на одну сотню меньше. — Вот как! — похлопывая пакетом по столу, проговорил Угрюмов. — Сто рублей никакой роли не играют, но вы все-таки поинтересуйтесь, Иван Петрович. Он вам принес ровно три тысячи. С тех пор как деньги были получены и переданы вам, прошло какое-то время… Если эта сотня затерялась… — Неужели взял сын! — вырвалось у Ивана Петровича. — У меня уже мелькнуло подозрение… Наступило неловкое молчание. Так бывает, когда в разгаре оживленной беседы кто-нибудь проговорится и, сам того не желая, выдаст тайну хозяина или хозяйки, или по незнанию обругает одного из присутствующих. Одним словом, «в доме повешенного заговорит о веревке». Опустив голову на грудь, Иван Петрович некоторое время сидел без движения. — Не огорчайтесь, — попытался успокоить его Угрюмов. — В таком возрасте… они довольно легкомысленно относятся к чужой собственности. Воспитывают у нас плохо… — Но, может быть, он не виноват? — прибавил Сергей Васильевич. — Надо еще проверить.