— Вот, вот… «Не болтай». Значит, я по-твоему болтушка и у меня язык без костей. Так и он сказал. Твои слова. — Фу! Прекрати, наконец! — строго прикрикнул Иван Петрович, чем поставил Надежду Васильевну в довольно сложное положение. Спорить и доказывать она не могла, потому что не о чем было спорить и нечего доказывать. С другой стороны, ей даже нравилось такое «мужественное», как она потом определила, поведение мужа. — Когда он приходил? — строго спросил Иван Петрович. — Вчера. — Ну? А дальше? — Дальше? Оставил тебе пакет и сказал, что не скоро придет. Куда-то уехал. — Дальше? Что он еще сказал? — Сказал, что я болтушка и у меня язык без костей. Сказал, что ты не умеешь жить, не предприимчивый и поэтому мы живем в тесноте, и вообще неудачники. — Так. И все? — Все. — Я надеюсь, что ты никому не говорила об этом? — спросил Иван Петрович, вынимая из конверта деньги. — Новое дело! Кому я могла сказать? — А почему пакет распечатан? — Я распечатала. — Напрасно, в следующий раз категорически предлагаю не трогать. Запомни! Надежда Васильевна вытаращила глаза, потому что в голосе Ивана Петровича, как говорится, зазвенел металл, словно в горло ему вставили стальную пластинку. — Ваня, но ведь эти деньги не нам? — с робкой надеждой спросила она. — Конечно, нет. Что за мысли. Кто мне будет платить также деньги? И за что? — Да! Я так и подумала, — со вздохом проговорила Надежда Васильевна, и ушла на кухню. Вернулась она с поджаренными макаронами, среди которых можно было заметить кусочки мяса. — Странная сумма, — проговорил Иван Петрович, принимаясь за еду. — Две тысячи девятьсот… — Ты плохо считал. Там ровно три тысячи. — Сосчитай сама. Я два раза пересчитал. — Я же считала… — Значит, не я, а ты плохо считала. Надежда Васильевна медленно пересчитала пачку. — Действительно. Две тысячи девятьсот. Неужели, я обсчиталась? — задумчиво проговорила она. — А сколько должно быть? — Не знаю. — Зачем же тогда говоришь — странная сумма? — Ну, мне казалось, что счет должен быть ровный… Возможно, вычли налоги. — Налоги? — А почему и нет? Недавно я узнал, что налоги бывают всякие. Не только в пользу государства. Мне рассказывали в совхозе, что иногда расписывается человек в ведомости на тысячу, а на руки получает пятьсот. А причитается ему триста. Сложная бухгалтерия! Кстати, ты расписывалась? — Нет. — Опять что-то не так… Как же он будет отчитываться. Впрочем, это не мое дело! Видя, что муж напихал полный рот макарон, и значит продолжать разговор не может, Надежда Васильевна отошла в конец комнаты и занялась чемоданом. Теперь попробуйте, дорогие читательницы, представить себя на месте Надежды Васильевны, а читатели постарайтесь понять состояние Ивана Петровича, когда из открытого чемодана она достала сначала серые туфли на высоком каблуке, а затем цветистое платье с короткими рукавами. — !?.. — это была первая ее реакция, и выразилась она в виде каких-то нечленораздельных, восклицательно-вопросительных звуков, мало похожих на человеческие. Через минуту остолбенение прошло и Надежда Васильевна заговорила нормально. И даже слишком нормально. — Все понятно! Она перепутала и впопыхах сунула свои вещи в твой чемодан. В темноте, наверно! — Кто она? — Ну уж, знаешь… Я еще должна тебе сказать, кто она? Может быть, имя и фамилию? Ты позабыл или вообще не спрашивал? Может быть, адрес? Кто она? Свинарка, доярка, огородница, навозница! — с последними словами Надежда Васильевна невольно понюхала платье, которое держала в руках, и продолжала с издевательской похвалой: — Скажите, пожалуйста! «Красной Москвой» душится. Не ты ли ей купил? Хороший кавалер? Крепдешин… ничего себе! Не случайно меня предупреждали, что ты волочишься за какой-то артисткой… — Успокойся, Надя, — с трудом проглатывая непрожеванные макароны, проговорил Иван Петрович. — Ну чего ты говоришь глупости! — Это глупости? — потрясая платьем перед самым носом мужа, возмутилась, уже по-настоящему, Надежда Васильевна. — Может быть, ты будешь утверждать, что я все это выдумала? — Конечно, выдумала. Свинарку какую-то выдумала. Артистку! — Выдумала! На пощупай, убедись! Что это такое? Во сне я вижу? Может быть, это мне только чудится? На самом деле это не платье, а твоя сорочка? А это не модельные женские туфли, а твои шлепанцы? — Ну, довольно! Откуда ты взяла, что это мой чемодан? — спокойно спросил Иван Петрович. — То есть, как? — опешила она. — Что я, не знаю нашего чемодана? Конечно, наш чемодан. — Ну, а если наш, то значит там и шлепанцы, и сорочка, и полотенце с мылом. Поищи-ка… Надежда Васильевна решительно бросилась к чемодану и сейчас же из него полетели самые различные женские вещи: три пары чулок, комбине, две пары трико, юбка, коробочка, из которой вывалились и рассыпались по полу бусы, клипсы и что-то еще. С любопытством наблюдая за каждым движением жены, Иван Петрович принялся за прерванный завтрак и, надо сказать, ел он с аппетитом. Дело в том, что эта сцена не огорчила и, конечно, не оскорбила его, а только развлекала. Совесть его была чиста. Кроме того, чувство ревности, как ему казалось, было несвойственно Надежде Васильевне, и с подобным случаем супруги столкнулись вообще впервые. Напрасно утверждала «Дама пик», что все женщины без исключения ревнивы как кошки. Ничего подобного. Мы с Иваном Петровичем убеждены, что в этом правиле, как раз, больше исключений, и доказательством этого служит вся прошлая жизнь Прохоровых. Естественно, что Надежда Васильевна возмутилась и вышла из себя, найдя в чемодане мужа женские вещи. Но все ее упреки и предположения шли не от сердца, не диктовались чувством, а были позаимствованы в литературе и со слов подруг и знакомых. Именно поэтому ничего оригинального в этой сцене ревности я не увидел. Обычная, почти банальная, водевильная сцена. Когда все содержимое чемодана было выброшено на пол и в нем не оказалось ни полотенца, ни сорочки, ни даже шлепанцев, Надежда Васильевна явно растерялась. Нужно было давать отбой. Тщательно осмотрев чемодан внутри и снаружи, она села напротив Ивана Петровича и виновато улыбнулась. — В самом деле… чемодан чужой, — мирно сказала она. — На подкладке нет жирного пятна… Где ты его взял? — А ты думаешь, что я взял его умышленно? — Нет, но ведь как-то он к тебе попал? — В том-то и дело, что я и сам не знаю. Если бы я знал, я бы не взял. Неужели, это Ольгин? Я оставлял свой чемодан у нее… — Нет! — твердо заявила Надежда Васильевна. — Не Олин. Это какой-то немолодой бабы. — Ты так уверена? — Олины вещи я знаю. — Но разве она не могла купить новые? — Такие бы не купила. И номер туфель не ее. — Вот это другой разговор. Надюша, ты посмотри еще раз повнимательней. Нет ли там каких-нибудь пометок. Неудобно все-таки получается… Вещи ей наверно нужны. — Надо отнести в милицию, в бюро находок. — В конце концов, конечно! — согласился Иван Петрович. — Если не найдем хозяйку. — Нечего и искать! — сказала Надежда Васильевна, небрежно сгребая все вещи в кучу. — Отдадим в милицию, и все. Ну, а как же твой чемодан? — Не знаю. Не в поезде ли я его оставил? — А взял чужой?