Часть первая 1. Король треф В один из ясных весенних вечеров 1951 года Надежда Васильевна Прохорова вязала теплые носки. Большой клубок серой шерсти, лежавший на полу возле ее ног, часто вздрагивал и постепенно откатывался все дальше, держа направление под стол, словно хотел спрятаться от сердитой хозяйки. Лыжные вылазки у сына предполагались только на будущий год, но это не смущало Надежду Васильевну. Она бралась за работу каждый раз, когда чувствовала, что начинает нервничать. Вязанье было своего рода успокоительным средством. И чем сильней она нервничала, тем охотней и быстрей работала. Не случайно поэтому вся небольшая семья Прохоровых имела шарфы, перчатки, носки и даже свитера, связанные ее руками. Стенные часы, висевшие напротив, тикали монотонно и равнодушно. Поглядывая на них, Надежда Васильевна работала все быстрей. Клубок дергался, подпрыгивал, пока не скрылся под столом. Наконец, вскоре после того как часы пробили семь раз, и коридоре квартиры послышалось знакомое поскрипывание шагов, дверь в комнату открылась и вошел муж. — Где это ты столько времени болтался? — спросила Надежда Васильевна, не поворачивая головы. Муж неторопливо снял галоши, шапку, повесил пальто на место и пригладил волосы правой рукой. — Я спрашиваю, где ты изволил шататься? — Ну что значит «где»… Ну, опоздал на несколько минут… — Несколько минут! Посмотри на часы! — Ну, да… Ну, сорок минут. — Этого мало! Тебе совершенно безразлично — сорок минут или пять часов… — Надюша, я никогда не опаздывал на пять часов… — Это все равно… Но где? Я тебя спрашиваю, где ты пропадал это время? — Шел домой со службы с Алексей Михайловичем… Ну, разговорились… зашли в буфет и выпили по кружке пива. — Еще новое дело! Пьянствовал! — Ну зачем так… Надюша. По одной кружке пива… — Это не имеет значения… по кружке пива или по литру водки, в принципе, это все равно! Сегодня пиво, завтра водка, а потом ликеры, коньяки… Муж открыл было рот, но вместо того, чтобы оправдываться или возражать, только вздохнул. — Ну, что это такое! — назидательно продолжала Надежда Васильевна. — Пьянствует, развлекается, а жена сидит дома, нервничает, беспокоится! — Ну, хорошо… Я виноват, Надюша. Извини. — Нашел себе приятеля! — несколько мягче проворчала она. — Алексей Михайлович! — Какой же он приятель? Просто сослуживец, попутчик. — Если вы вместе пьянствуете, значит приятель. Не спорь, пожалуйста! Не такая уж я дура, какой ты меня считаешь… черное от белого отличить умею! Неизвестно, сколько времени продолжался бы этот разговор, если б Надежда Васильевна вдруг что-то не вспомнила. — Получку принес? Муж молча достал из бокового кармана аккуратно сложенную пачку денег и положил на стол. Пока жена их считала, он успел переменить пиджак на пижаму и подошел к окну. Здесь у него было оборудовано рабочее место. Надо сказать, что Иван Петрович Прохоров, вскоре после женитьбы, от нечего делать, занялся художественным выпиливанием по дереву, незаметно увлекся, привык, и все свое свободное время посвящал этому приятному занятию. Жена, хотя и ворчала, но не препятствовала безвредному и дешевому увлечению. За десять лет Иван Петрович одарил всех своих родственников и знакомых всевозможными ажурными полочками, подставками, шкафчиками для лекарств, коробками для папирос из фанеры. Изделия его ценились как произведения искусства. Выпиливая замысловатые рисунки, он достиг такого совершенства, что вряд ли у него в этом деле были соперники. — Почему так мало? — строго спросила Надежда Васильевна, пересчитав деньги. — Как мало? Я все отдал. Иван Петрович пошел было к пиджаку, чтобы проверить — не остались ли там кредитки. — Не хватает восьми рублей! — Да… Три рубля я оставил себе на расходы, а пять рублей истратил. — Куда? — Я же тебе говорил, Надюша, что мы выпили по кружке пива с Алексеем Михайловичем. — Так ты еще за него и платил! — Нет, мы платили каждый за себя. — Вот и веди тут хозяйство! Я рассчитываю каждую копейку, каждый кусок… даже сыну отказываю в невинных удовольствиях!.. И зачем? Чтобы ты мог пьянствовать! По ресторанам шляться… Некоторое время Иван Петрович с видом провинившегося школьника, которого отчитывает строгая учительница, слушал и вздыхал. Затем, когда жена перешла к воспоминаниям молодости, вернулся к окну, взял фанеру и начал соскабливать этикетку конфетной фабрики. Выпитое пиво возбуждало аппетит, и Иван Петрович голодными глазами поглядывал на пустые тарелки. Стол был накрыт на два прибора, значит, сын еще не пришел, и говорить об обеде не стоило. К счастью, ждать пришлось недолго. Сын Ивана Петровича и Надежды Васильевны, дважды оставшись на второй год, к шестнадцати годам все же добрался до восьмого класса средней школы. Высокий, круглолицый, с такими же, как у отца, серыми глазами, юноша был воспитан независимым, свободным от всяких «трудовых предрассудков и пережитков дисциплины». С дошкольного возраста он твердо усвоил, что ему обязаны создавать счастливое детство, и что о нем должны заботиться. Коля не особенно перегружал себя занятиями, довольствуясь по всем предметам, в лучшем случае, тройками. Пятерки, по его мнению, были уделом маменькиных сынков, слюнтяев и зубрил. Колины двойки — а их было немало — доставляли много неприятных минут родителям, учителям, директору школы, но только не ему. Сам он относился к двойкам с величайшим презрением. Шумно распахнув дверь, он бросил туго набитый портфель с учебниками на табуретку, поверх кинул пальто. — Коля, а почему ты не вешаешь пальто? — спросила мать. — Потому, что ты не пришила вешалку. Я тебе сто раз, кажется, говорил. — Ну, хорошо… Но где ты был столько времени, сынок? — Что значит «где»?.. Где надо, там и был! — Коля, я же беспокоилась. Посмотри на часы… — Мама, до каких пор ты будешь считать меня каким-то пацаном? — возмутился мальчик. — Ты бы мне еще соску купила и за ручку водила! — Подожди, Коля… — Чего там ждать! Я же не маленький. Если опоздал, значит надо… И нечего беспокоиться! — все больше раздражаясь, говорил он. — У меня общественная работа, собрания, кружки, спорт… Что я тебе каждый раз отчитываться должен? — Но, Коленька, посуди сам… Я же… — Оставь, пожалуйста, мама!.. И давай прекратим. Я голодный, а ты расселась и морали скворчишь. Мало нам в школе морали бубнят! Все только и делают, что воспитывают. Как будто я и без вас не воспитаюсь… Что у тебя на первое? С последними словами, он сел к столу, взял ножик и черенком начал выстукивать румбу. — Сейчас, Колюша! На первое суп с фрикадельками… — Сила! Давай! Папа, а ты уже порубал? — спросил он, когда мать ушла на кухню. — Тебя ждал, — ответил Иван Петрович, пересаживаясь к столу. Он понимал своеобразный язык сына потому, что, когда в лексиконе мальчика появлялись незнакомые слова, то не порицал и не поправлял, а только интересовался их значением. — Удивляюсь я тебе, Николай… — А что? — Как ты с матерью разговариваешь! — А чего она разблажилась! Скворчит, скворчит… «Опоздал!» Подумаешь, какие страсти! — Да, но я так не умею, — со вздохом признался Иван Петрович. — Потому что ты муж, а я сын… Понимаешь? Родной сын! Разница? Я не знаю, что в эту минуту думал отец, я могу услышать и передать его слова, могу сообщить о том, что он делал, но о чем он думал, когда долго и пристально смотрел на сына, этого я не знаю и не берусь угадывать. Суп с фрикадельками понравился обоим.