Было слышно, как он заколотил в соседнюю дверь. София нервно перебирала ключи. – Он пьян, – заключила Марина. – Я уезжаю. Марина ответила расплывчатым жестом, который вполне мог означать глубокую мысль: разве властны мы над жизнью своей? София махнула рукой и пошла на парковку. Через склад, через грузовой двор, где она взяла за обычай притворяться, что курит. Ее “тойота” припаркована почти вплотную к стене, занимает минимальное место – условие, чтобы избежать парковочных платежей. Бросила сумку на пассажирское сиденье, повернула ключ и в несколько приемов вывела машину из тесного угла. Включила приемник – U2. I still haven’t found what I’m looking for. Может, и не самый лучший их хит, но того сорта, что попросту не могут, не имеют права быть плохими. Ее ежеутреннее утешение по дороге на Голгофу. Тихий призыв: Держись! На Варвследен движение как в большие праздники. София встроилась в крайний левый ряд, и ей пришлось прождать три или четыре цикла светофора, прежде чем удалось свернуть. С облегчением выдохнула, но на Кунгсгатан оказалось еще хуже. На примыкающих улицах пробки – конца не видно. Водитель “опеля” вообще ехал по “встречке”, опустил стекло и жестикулировал отчаянно и умоляюще. София сжалилась, притормозила и под аккомпанемент негодующих сигналов пропустила растяпу. Паника невольно передалась и ей. Руки на руле вспотели и ощущались жирными – отвратительное чувство. Надо сменить музыку. Начала шарить в папке с дисками – очень неудобно. Давно пора переписать музыку на флэшку, все недосуг. Замешкалась, между бампером и машиной впереди образовался просвет, совсем небольшой, метров пять-шесть. И тут же послышался нетерпеливый сигнал. Глянула в зеркало – “ауди”. Ничего удивительного. Почти все владельцы “ауди” – законченные идиоты. Фермеры. Переехали в город и начали зарабатывать слишком много и слишком быстро. Деревенщина. Она включила поворотник – подразнить нахала. Если опять начнет гудеть, ударит по тормозам, он въедет ей в зад и оплатит ремонт. Всегда виноват тот, кто сзади. Держи дистанцию, дебил. Наконец она миновала Восточную школу. Скоро поворот на Буденвеген, но и там шоссе забито. Светофоры мало того что переключаются раздражающе медленно, так еще и красный почему-то горит гораздо дольше зеленого – три-четыре машины, и опять стоп. София то и дело поглядывала на примыкающие улицы – забиты насколько хватает глаз. Похоже, краснорожий сказал правду. Эвакуация. Переключила проигрыватель на радио и спустя несколько попыток нашла местную станцию. Какая-то танцевальная группа… не музыка, а рвотное. Усилием воли заставила себя подождать. Вы слушаете “Радио Норрботтен”. Река Люлеэльвен вышла из берегов. Служба спасения рекомендует всем проживающим в пойме реки немедленно покинуть береговую зону. Призываем жителей густонаселенных районов в Будене и Люлео следовать предложенному местными властями плану эвакуации. Телефонная сеть перегружена, просим пользоваться телефоном только в случае крайней необходимости. София машинально надавила педаль газа, не отпуская тормоз. Мотор взревел. Импульс: быстрее двигать ногами, бежать, поскорее добраться до места. С трудом удержала крик, поперхнулась и закашлялась в сжатый кулак. Эвелина… я сейчас взорвусь от волнения. Схватила мобильник и набрала номер. По-прежнему никаких сигналов. Грозное, глухое молчание. Посмотрела по сторонам – не она одна такая умная. Чуть не все водители лихорадочно тыкали пальцем в свои мобильники. Эвелина, ты же слышала предупреждение? Уходи! Написала эсэмэску, но сообщение не ушло. Осело в неотправленных. Наконец дошла очередь и до нее. Свернула и тут же попала в новую пробку. Буденвеген всего в каких-то двухстах метрах, уже видны “Макси” и заправка на перекрестке. Перебрала несколько радиостанций – а вдруг какая-то новая информация? Да… по крайней мере, объяснили причину: прорвало какую-то дамбу. В целях безопасности предпринята временная эвакуация. Река. Их привычная, мирная река стала опасной. Маленький “рено” неожиданно вывернул из очереди и, отчаянно сигналя, вылетел на встречную полосу, уворачиваясь от редких машин. Под вой сигналов “рено” прогрыз дорогу до перекрестка и втиснулся в поток машин на Буденвеген. Дурной пример заразителен. Не прошло и нескольких секунд, как счастья решил попытать еще один лихач, на “форде”. Выбрал неудачный момент, идиот, как раз уперся в сгустившееся встречное движение. Хотел сдать назад, но его место уже заняли. Маша руками и сигналя, съехал на тротуар и старался развернуться, но каждый, к кому он обращал мольбы, делал непристойный жест и даже не думал пропускать. Не стоит и пытаться. За много лет за рулем она твердо усвоила: пробку не объехать. Диктор продолжал репортаж. София знала его нарочитый местный диалект, как его там… Мике Блёвгрен? Или Сральман? Его деланое спокойствие никого не обманет. Да он и сам ничего толком не знает, с ужасом поняла София. И наверное, никто не знает. Наводнение… что это может означать? Дождь… Понятное дело, никто и не упомнит, чтобы дождь лил всю осень без перерыва. Уровень воды повысился, но на гидроэлектростанциях такая возможность предусмотрена, они могут время от времени открывать шлюзы и спускать воду. Очевидно, на какой-то дамбе что-то не сработало. Плюс ко всему отключение электричества. И телефоны, как назло, не работают. Диктор изо всех сил старался выглядеть осведомленным и убедительным, потом его сменила какая-то женщина из управления провинции, однако и она не стала комментировать, насколько серьезно положение. Серьезно, несерьезно – но эвакуацию необходимо провести. Очень важно – провести эвакуацию. И несколько раз повторила: очень важно. Прежде всего для населения прибрежных районов. По коже побежали мурашки. Что-то не так. Что-то они скрывают. Знают больше, чем рассказывают, но боятся вызвать панику. А может, сами ни в чем не уверены, гадают на кофейной гуще. Но одно ясно как день: ее дом в маленькой деревушке Расмюран стоит на берегу, совсем близко к воде. Каждое утро, особенно летом, смотрит она в окно и любуется игрой солнечных искр на реке. Даже ночью чувствуется спокойное, убаюкивающее движение. Что там говорить – она обожает эту реку. Именно близость к реке заставила ее в свое время взять кредит на этот дом. Стефан протестовал – слишком далеко до города, до ближайшего магазина, форменная изоляция, ни с кем не встретишься, – но она лаской и уговорами добилась своего. А теперь и Стефана давно нет. Последний мужчина, кому она доверила свое тело. Зато дом остался, и она живет в нем и поныне. Сколько ей пришлось биться, сколько выворачиваться, искать вторую и третью работу, чтобы его сохранить! И в доме есть детская… теперь уже не детская, подростковая, увешанная черно-красными афишами комнатка, а в комнатке этой живет девочка, и сейчас эта девочка в школе. Она же обещала – пойду в школу… Да, да, наверняка именно сегодня она пошла в школу – короткий день и никаких уроков физкультуры. А если передумала? Если передумала, лежит в кровати на черной простыне и глядит в одну точку, а часы бегут, и бегут, и бегут… Почему она так любит черное? Срочно домой. Я должна срочно добраться до дома. Нет другого способа получить ответ. Эвелина… бедная, любимая девочка. Глава 36 Адольф Павваль сидел по шею в ледяной воде и дышал воздухом из запасного колеса. Все уменьшающийся воздушный карман неумолимо заполнялся углекислым газом. Он выторговал у смерти несколько секунд, пусть даже минут… а какой смысл? Стоит ли бороться? Шея болит – он задрал подбородок как можно выше, чтобы не захлебнуться. Сердце бьется слабо и часто, не хватает кислорода. Если такая жизнь все же считается жизнью, без нее вполне можно обойтись. Ни к чему продолжать мучиться. Как титры после фильма. Кино давно кончилось, публика расходится, никто эти титры не читает, но они ползут и ползут по экрану. Никому они не нужны, кроме тех, чьи фамилии мелькают на экране. Сунуть бы эти драгоценные секунды куда-нибудь в середину, где от них была бы польза. Оргазм, к примеру. Или опять оказаться на концерте Dire Straits на Уэмбли, послушать гитарное соло Марка Нопфлера в Telegraph Road, – Адольф чуть не умер тогда от восторга, извивался, как морской огурец, нутро наружу. Вот это было да! Ради такого стоит жить… Если задуматься, жизнь и состоит из таких мгновений. Настоящая жизнь. Оглядываешься – пустота. От всей долгой жизни остались только вот эти песчинки, разрозненные обрывки воспоминаний. Сияние низкого полуночного солнца в Каллакчокка… новорожденный олененок сосет твой мизинец… Мягкие шлепки веток вербы, когда пробираешься на насиженное место рыбалки. Обрывки, осколки – и никакой цельной картины. Воссоздать из этих осколков всю жизнь не удастся никогда. Да и времени не осталось. Кто ты? Зачем ты жил? Почему-то тьма вокруг стала чуть менее плотной. Ну нет, с чего бы… вряд ли. Только кажется. Кислородное голодание. Последние вспышки сознания. Нажал кнопку поднятого к потолку айпода – наверное, в последний раз. Вода прибывает. Вода по-прежнему прибывает. Воздушный карман все меньше и меньше. Восемь-десять дюймов, не больше. Чтобы рот оказался над водой, пришлось встать на колени на сиденье и прижаться щекой к мягкой обивке потолка. Адольф выключил айпод, но ощущение сохранилось: стало светлее. Нет, не светлее. Светом это не назовешь, но… не так темно. Будто кто-то плеснул молока и размешал. Причина непонятна. Повертел головой, закрыл глаза. Открыл опять. Определить невозможно. Нет… все же, скорее всего, галлюцинация. Ничего удивительного. Дыша таким воздухом, каждый начнет галлюцинировать. Он слегка закашлялся, и еще сильнее закружилась голова. Свет… откуда этот свет? Уж не небесный ли это свет?.. Он видел такой на картинках в детстве – набожные тетки, сестры отца, давали ему рассматривать Библию с картинками. Светлое небо, а там огромный глаз в треугольной рамке. Откуда взялся этот треугольник? Тетки объяснили: Триединство Бога. Тогда он не особенно в это поверил. Что ж, скоро узнает, правы ли тетки. Старые, морщинистые, с трубками в зубах – он и сейчас ясно представлял, как они плетутся в молельный дом в своих сапожках из оленьей кожи с загнутыми носками. Доплелись – теперь сидят там, на небесах, и ждут его, их маленького Дольфи. И Иисус с ними. Сидит и судит живых и мертвых. Свет медленно прибывал, и так же неторопливо мутнело сознание. Жалко… он никогда не думал, что неотвратимость смерти причиняет такую боль. Тело била крупная дрожь, все чаще прошивали судороги. Одно утешение: скоро все это кончится, но пока не кончилось, тяжко невыносимо. Лучше бы его просто смыло… Стоило бы, пожалуй, и сейчас попробовать. Перестать тянуться к остаткам воздуха, нырнуть и, так сказать, поторопить события. Но заставить себя невозможно. Умом он понимал: лучший выход, но тело не сдавалось, не подчинялось воле. Губы упрямо тянулись к обитому дорогой замшей потолку. А если это все же свет? Не предсмертная игра воображения, а взаправдашний свет? Это может означать только одно: поверхность воды стала ближе. То есть уровень падает… но сколько там еще, над головой? Полметра? Метр? Но падает, падает. Сомнений нет – уровень падает. Глаза застилает багровый туман. Рот на какое-то мгновение оказался под водой, и Адольф последним, больше инстинктивным усилием поднял голову. Он бы и не поднимал – тело сопротивлялось. Оказывается, вовсе не душа желает во что бы то ни стало продолжать жить. Душа смирилась, а тело – нет. Тело главнее. Все, все… конец. Сколько вдохов ему осталось? Десять? Пять? А потом уже ничто не имеет никакого значения. Закрыл глаза, напрягся и заставил себя нырнуть. Ледяной холод обжег затылок. Негнущимися пальцами ощупал дверной карман – там лежал портативный пылесос. Неужели переложил его куда-то в другое место? Нет, здесь. Вынырнул, сделал несколько почти бесполезных глотков воздуха и отсоединил от пылесоса шланг с наконечником. Нашарил под водой рукоятку сдвижного панорамного люка. Зажмурился и крутанул – пан или пропал. Люк отошел от резиновой прокладки, тут же застрял, и последние пузырьки воздуха с роковым бульканьем устремились наверх. Пути назад нет. Адольф взял наконечник в рот и, стараясь дуть что было сил, начал просовывать шланг в образовавшуюся щель, ясно чувствуя сопротивление воды в шланге. Нет… не достать. Шланг слишком короток. И в самую последнюю секунду, нет, даже долю секунды он ощутил легкий толчок. Дыхание прорвалось судорожным кашлем. Чудом не выпустив наконечник изо рта, он, ожидая конца, вдохнул, уверенный, что этот вдох – его последний. Но легкие заполнились сырым холодным воздухом. Нормальным воздухом, таким же, каким он дышал… когда? Сколько времени прошло? Час? Два? Три или четыре? Ответить на этот вопрос он мог только двумя словами: очень давно. Адольф Павваль так и стоял на коленях на сиденье своего “сааба” в холодном, еле-еле подсвеченном мутном мраке. Вода леденила закрытые веки, щекотала в ушах, но теперь он мог дышать. Рука дрогнула, наконечник выскользнул изо рта. Шланг поехал вниз, и в него устремилась вода. Он едва не захлебнулся, но перехватил трубку, продвинул вверх и продул оставшимся в легких воздухом. Маневр удался, но стало ясно: спасительная трубка едва достигает поверхности. Торчит из воды на каких-нибудь полпальца. Что ж… лишь бы вода не начала подниматься опять. Лишь бы удержаться в этой странной, неестественной позе. Лишь бы сохранить шланг в вертикальном положении. Он стиснул наконечник зубами – не дай бог, опять выскользнет. Жесткий пластик, отдающий асфальтом и характерным запахом автомобильной пыли с пола и сидений. Какая разница… пыль, грязь, асфальт – этот игрушечный пылесос спас ему жизнь. Он втягивал в себя воздух с закрытыми глазами, как алкоголик. Воздух по ожившим бронхам устремлялся к мельчайшим альвеолам. И ему казалось, он чувствует, как эти альвеолы заполняются воздухом, всасывают спасительный кислород и выдавливают его в кровь. И в то же время он совершенно беспомощен и беззащитен. Его жизнь подвешена на этой гофрированной пуповине. И он ничего не может предпринять. Только ждать. Отсчитывать секунду за секундой, минуту за минутой, а может, и час за часом в надежде на чудесное спасение. Глава 37