– Сама видишь. – Но это же только сегодня! Все сидят без света… Тебе кто сказал, что мы мало продаем? Карлос? Жаловался? – А у тебя своей головы нет? – Мы не должны были принимать назад эту дрянь, – Марина мотнула головой в сторону суши-машины, – она вся липкая. Скоро можно будет выйти во двор и побыть одной. Очень благородное законодательство: курить, конечно, вредно, но раз уж ты такой куряка, то имеешь право на перекур. Тревога за Эвелину не отступала. Легкая, хорошо знакомая тошнота – никакая это не тошнота. Тревога. Постоянная, изматывающая тревога. Девчачье тельце под одеялом, тонкие ручки, икры… холодные и влажные. Час за часом, день за днем – ни слова, ни звука, ни малейшего движения. Легла и раздумала жить. Даже дыхание не уловить – застывшая, как у восковой куклы, грудная клетка. Неужели опять? Опять выпила что-то? Девочка моя, крошка, идиотка, будь ты проклята, Эвелина… не делай этого… умоляю, пожалуйста, не надо… Дверь со стуком открылась. Ввалилась рослая тетка в ярко-желтом дождевике. Сразу видно – ничего она покупать не собирается. Походит между полками, все перещупает своими мокрыми пальцами, оставит безобразные влажные следы, согреется и двинет дальше, под этот никогда не кончающийся дождь. – Нужна помощь? – как могла приветливо улыбнулась Марина. – Нет, спасибо. Посмотрю, что у вас интересного. С дождевика капало на пол. София с отвращением отвернулась. – У нас, к сожалению, нет света. – Не только у вас. Весь город сидит в темноте. – Люлео? – Говорят, не только Люлео. И Буден тоже. – Могу зажечь ароматические свечи, вам будет лучше видно, – продолжала Марина обхаживать безнадежную посетительницу. София Пеллебру опять пошла к конторскому телефону. Удивительно – на этот раз и в нем не было сигнала соединения, трубка молчала. Что-то случилось. Где-то что-то случилось. Что-то серьезное. Посмотрела в окно – все как всегда. Пробежала смеющаяся стайка гимназистов. Веселые и нахальные, какими и должны быть подростки. Вон та девчушка похожа на Эвелину. На какой-то миг Софии даже показалось, что не просто похожа. Это и есть Эвелина. Ее дочь. Но видение тут же растворилось, оставив за собой пустое место. Тревожную дыру в пропитанном влагой воздухе. Глава 29 Вода неумолимо поднималась. Как железо, подумал Адольф Павваль. Черное железо, расплавленное, но почему-то очень холодное медленно заполняет пространство в его хрупкой, как оказалось, коробке. А потом придет зима, железо застынет, и он останется вечным пленником, как комар в янтаре, – янтарь ведь тоже когда-то был жидким. Любой ценой вырваться. Его последний шанс, другого не будет. Отвел рукоятку дверцы и нажал плечом. Дверца не сдвинулась ни на миллиметр. Он зажал в зубах айпод и нажал на кнопку. Вода уже дошла до пояса. Может, надо подождать, пока уровень в салоне поднимется еще выше, пока выровняется давление? Может быть… но что тогда с рукояткой? Почему нет привычного чмокающего звука, когда тянешь ее на себя? Дотянулся до правой дверцы – та же история. Лихорадочно перепробовал все кнопки стеклоподъемников, но тут удивляться нечему – аккумулятор мертв, он не может работать под водой. По коже побежали мурашки ужаса. Адольф все время повторял вслух, как мантру: Не паниковать! Не паниковать. Паника – последнее дело. Но попробуй сохранять хладнокровие, когда и дышать уже почти нечем. Кислорода в воздухе наверняка хватит на несколько минут. Он задыхался, но все равно заставлял себя дышать редко и экономно. Опять толкнул дверцу – бессмысленно. Спокойно, приятель. Спокойно, спокойно… Время еще есть. Несколько минут в твоем распоряжении… Точно как тогда, в Пеурауре… Они со старшим братом катались на снегоходах. Стояла ранняя, еще не оформившаяся, постоянно соскальзывающая в минус весна, но солнце уже сияло вовсю. Скутер то и дело проваливался в жидкую кашу подтаявшего снега, прячущегося под прочной на вид игольчатой скорлупой весеннего наста. Прогулка не удалась. Брат молчал, но было видно, насколько он зол и раздражен и как мечтает поскорее вернуться к дымящемуся кофейнику. Так и решили. Пересечь протоку – и дома. Снежный мостик через протоку был еще цел и, судя по всему, прочен. Еще бы не прочен – видна совсем свежая колея от недавно прошедших снегоходов. Собственно, они даже об этом не думали. Газанул посильнее – и пролетишь с рычанием несколько метров, даже не заметишь. С братом так и вышло. Секундное дело. Адольф тоже направил снегоход в колею, крутанул рукоятку газа – и тут же почувствовал, как полозья прорезали наст, машина осела, и в следующее мгновение он оказался в воде. Он до сих пор помнит, как ошеломила его мощь талой воды. Еще минуту назад нежно журчащие, вспыхивающие под весенним солнцем струи с силой прокатного стана поволокли его за собой ногами вперед, как вырезанный из куска коры кораблик. За спиной с грохотом провалился снегоход, но он и не пробовал оглянуться, только с ужасом чувствовал, как комбинезон наполняется таким холодом, какого он никогда в жизни не испытывал. Голова в кожаном капюшоне колотилась обо что-то, больно не было, капюшон толстый, к тому же подбит мехом, но чувство такое, будто его жуют огромные челюсти, а его зимний комбинезон – жалкая кожура, шкурка на сардельке, справиться с ней пара пустяков. Он приподнял голову и увидел, что чуть дальше протока уходит в залитый странным зеленым свечением ледяной туннель. Если его туда унесет – конец. Не найдут. А если даже найдут, то ближе к лету, когда окончательно растает лед. Он тогда в отчаянии растопырил ноги, как мог. Жалкая рогатка, разве способна она противостоять всей мощи проснувшихся весенних вод? Но, оказывается, способна, все же удалось оттолкнуться от края и упереться ногами. Ему только исполнилось шестнадцать, у него никогда не было девушки. Он слишком юн, чтобы умирать. Сапоги ударились в край ледяной пещеры. Туннель выглядел зеленым только под солнцем, а там, внутри, все было черно. Мирное журчание воды превратилось в раздраженное хрипение, поток подталкивал его в спину, заливал лицо – хотел во что бы то ни стало затащить в черную могилу. Адольф беспорядочно махал руками, пытался зацепиться, но выступы скалы еще не очистились от намерзающего за ночь льда. Ноги слабели с каждой секундой, ледяная вода заполнила комбинезон, причиняя адскую боль. Адольф помнил и сейчас: он понимал, что еще несколько мгновений – и он не выдержит. Помнил, как все короче, все судорожней и поверхностней становилось дыхание. Еще немного… совсем чуть-чуть… Он уже был готов сдаться, и тут пришло спасение. В воздухе мелькнула красная, как в фильме “Человек-паук”, нить и тут же натянулась чуть не до звона, когда Адольф сумел каким-то чудом ухватиться за петлю. Олений аркан, шухпан… Брат тянул, стонал от напряжения и тянул, тянул, пока взбесившаяся вода не выпустила Адольфа из смертельных объятий. Прошла неделя. Адольф приходил в себя, и постепенно созрело решение: уехать. Бросить все это – олени, горы, кочевки, коварные реки… хватит. Заодно сделает приятное спасшему его брату, одним родственником меньше, значит, оставшимся достанется больше оленей при дележе. С него довольно. Прощайте, горы, прощай, вечная мерзлота, прощай, высокое холодное и равнодушное небо. Лучше спрятать голову под крышу автомобиля – и теплее, и куда более соразмерно человеку. Это был его выбор, так он и представлял себе будущее – за рулем любимой машины. А теперь он в ловушке, не может из нее выбраться. Не может выбраться из любимой машины. Будь это обычная тачка, он бы выбил ногами переднее стекло. Но на его посольском “саабе” установлены бронированные стекла, способные выдержать автоматную очередь или ударную волну от гранаты. Он дергал и дергал непослушную дверную ручку – с люкс-лимузином такого быть не может. Что за чертовщина! Должно быть объяснение… И тут же понял: режим раковины. Ни один из подобных лимузинов не сходит с конвейера без этой примочки. Инструктор в Лутэне несколько раз напоминал: не забывайте! Иммобилизатор. Режим раковины. Вообще-то центральный замок, но куда более продвинутый. Нажатием кнопки запираешь все: двери, окна, багажник, капот – и силой их не открыть. С такой штукой ты можешь возить, к примеру, мировых рок-звезд, не опасаясь разгоряченной толпы поклонников и поклонниц. Накачанные виски и кокаином рок-знаменитости, может, и желали бы в который раз насладиться популярностью, но ничего не выйдет. И правильно: вздумай они открыть окно и начать раздавать автографы… хорошо, если обойдется выдранными на сувениры клоками волос и поломанными пальцами. К счастью, Адольфу Паввалю пришлось воспользоваться этой штуковиной только один раз в жизни, в Сундсвале, несколько лет назад. Он вез Джерри Вильямса после концерта, где группа возбужденных девиц несла лимузин с рок-звездой чуть не на руках. Нажал кнопку – и ты в непробиваемой броне. Но и без кнопки, поскольку система завязана на подушки безопасности. Срабатывает подушка – и автоматически включается режим раковины. На всякий случай: а вдруг авария не случайна и подстроена с целью похищения? Или, скажем, кто-то решил ограбить богатую тачку? Самый простой способ – подстроить дорожное происшествие, врезаться на каком-нибудь тяжелом рыдване, как правило, слева, чтобы обезвредить водителя. А потом выковыривают из машины жену миллиардера или ребенка и требуют выкуп. Просто и эффективно, но в режиме раковины такой трюк не пройдет. Даже если водитель и охранник отключились. Грабители могут стрелять и колотить сколько угодно, пугать и материться – до приезда карабинеров пассажирам ничто не грозит. Так… режим раковины… есть кнопка разблокировки. Адольф нащупал на панели нужную кнопку и нажал. Ничего. Хитроумный способ защиты всем хорош, но у него есть большой недостаток – его невозможно отключить под водой. Пойман, как крыса. Замечательная, доведенная до совершенства конструкция спасла ему жизнь, когда он угодил в ревущий водоворот, выдержала удары подводных камней и топляков. А теперь равнодушно дожидается, пока он сдохнет. Вода уже по грудь и все прибывает. Ничего нельзя сделать. Есть только одно, пусть слабое, но все же утешение: ему суждено умереть в своем “саабе”. В своем любимом “саабе”, с его благословенным ощущением вечного комфорта и райского покоя. Минутку… Он потянулся к бардачку – вспомнил, что там лежит подаренный кем-то армейский карманный нож. Судорожно открыл, закрепил айпод на солнцезащитном козырьке, единственном сухом месте во всем лимузине, набрал воздух и нырнул к заднему сиденью. Нажал рычаг – слава богу, хоть что-то не завязано на электронику. С трудом перевел кресла в горизонтальное положение и под водой проскользнул в багажник. Содрал с пола декоративный коврик, нащупал каменно-твердый протектор запаски и из последних сил ткнул ножом. В лицо ударила плотная, тугая струя пахнущего резиной воздуха. Резиной и еще чем-то… весной? Почему спрессованный до трех атмосфер воздух в запасном колесе должен пахнуть весной? Странное, и в этих обстоятельствах удивительное, почти ностальгическое чувство: он вспомнил заправку в Йоккмокке. В апреле, поменяв колеса, он заехал проверить давление и заодно подкачал запаску. Солнце щедро лило на подтаявшие сугробы потоки ослепительного света, и в пруду пара лебедей-кликунов затевала неторопливые любовные игры. Именно этот запах сохранился в герметичной камере колеса. Весенний воздух Йоккмокка. Поездка продолжается. Еще не конец. Глава 30 Будто угодил в центрифугу исполинской стиральной машины в режиме полоскания. Бешено вращающийся барабан. Серо-рыжая мутная лавина швыряла его из стороны в сторону, топила, выкидывала на поверхность, выкручивала, как половую тряпку, с дикой болью выламывала кости из суставов. Противостоять этой чудовищной мощи невозможно. Даже чемпион мира по плаванию или там по рафтингу был бы бессилен. Остается одно – отдаться на волю провидения. В природе есть силы настолько превосходящие человеческие, что их невозможно измерить. Лошадиные силы, киловатты, мегаватты… стрелки любого прибора начнут бешено вращаться, пока не улетят в никуда и никогда не вернутся, как бумеранг, пущенный рукой неумелого аборигена. Можно молиться, можно не молиться, можно делать все что угодно, все, что подсказывает инстинкт самосохранения, – безразлично. В твоей власти только одно – покориться стихии. И поэтому Гуннар Ларссон ужасно удивился, когда ему удалось открыть глаза. Он не предпринимал ровно никаких усилий, чтобы спасти свою жизнь. Мало того, не мог предпринять никаких усилий. И как следствие непринятия усилий по спасению должен быть мертв. Он даже произнес вслух, а может, и не произнес, только показалось: Я должен быть мертв. И повторил несколько раз. А может, показалось, что повторил. Должен быть мертв, мертв, мертв, мертв. И увидел воду. Откуда взялась вода? Воды здесь быть не должно, но факт оставался фактом: со всех сторон его окружала мутная бурливая вода, и не просто окружала, а несла в неизвестном направлении. Скорее всего, он наглотался, иначе с чего этот рвущий легкие кашель и отвратительный вкус во рту? Не успел он сделать это открытие, как сразу понял, что для него, Гуннара Ларссона, во всем мире не найти худшего места. Он же не умеет плавать! И как только он, Гуннар Ларссон, осознал окончательную безнадежность своего положения, тут же пошел ко дну. Ничего отвратительнее он в жизни не испытывал. Если ты на реке или на озере, под тобой должна быть лодка, иначе конец. Гуннар начал судорожно дергать руками и ногами. Каким-то загадочным образом он сумел подняться на поверхность и схватить глоток воздуха, совсем немного, но удержаться не удалось – опять начал тонуть. Одежда стала свинцово-тяжелой – такого он тоже не ожидал. Все вещи, что он, почти не замечая, носил с утра до ночи – привычная одежда, куртка, брюки, – словно налились свинцом, стесняли движения, попросту топили его. Хуже всего сапоги, старые резиновые сапоги с высокими голенищами, – но, слава богу, вертясь под водой, он сумел их стащить. Сапоги исчезли. Гуннар начал инстинктивно перебирать ногами, как на велосипеде, и даже успел удивиться, когда ему вновь удалось подняться на поверхность и сделать вдох. Даже не один, а пару, после чего он завалился набок и опять ушел под воду. Несколько отчаянных, судорожных и бессмысленных движений – и снова вынырнул. И тут же понял: силы на исходе. Долго не выдержит. Тем более в таком адском холоде, вода если и выше нуля, то ненамного. Мышцы работают все медленнее, координация исчезает. Гуннар лихорадочно старался вспомнить спортивные передачи: как же они это делают? Он интересовался спортом, много раз с радостью смотрел по телику, как шведские пловцы завоевывали одну за другой медали на крупных международных соревнованиях. Голубая вода бассейна, красно-белые поплавки на разделяющих дорожки нейлоновых шнурах. Стартовый клаксон. А дальше? Дальше он помнил только впечатляющий плеск от прыжка. Руки работают, ноги взбивают пену… одно и то же движение, тот же механизм, да… но какое движение? Детали стерлись в памяти, помнил только отсчитывающие время цифрочки в левом верхнем углу экрана. А собаки? Их же никто не учил плавать, но плавают за милую душу. Не так ловко, как те, в телевизоре, но уверенно. Вот про собак он как раз помнил: перебирают лапами, будто бегут куда-то. Наверное, и в самом деле думают, что бегут. Попробовать… или как те, в телевизоре, крутить руками наподобие мельницы? Гуннар Ларссон попытался в отчаянии объединить и то и это: перебирал ногами, крутил руками, но все, чего ему удавалось достичь, – время от времени высунуть нос на поверхность и украсть у смерти еще один, а еще лучше – несколько судорожных глотков воздуха. Определенно, надолго не хватит. Силы, если их можно так назвать, на исходе. Молочную кислоту в мышцах еще никто не отменял. В последний раз удалось вынырнуть всего на пару секунд, на два вдоха, зато он сделал открытие: что-то плывет совсем рядом с ним, в трех-четырех метрах. Плывет и не собирается тонуть… Какой-то мешок, что ли… довольно большой. Держится на воде, по крайней мере. Если ухватиться, может, и выдержит. Но как до него добраться? Легкие горят, вопят о кислороде. Он опять начал перебирать ногами. Каждое движение причиняет острую боль, уже невыносимую. Сейчас захлебнется… Внезапная судорога паники, настолько непреодолимая, что тело выгнулось дугой. Короткий прилив сил – скорее всего, последний в жизни, и он опять вынырнул на поверхность. Вдохнул, погрузился снова, но теперь хотя бы знает направление. Господи, как много движений, а он почти не движется… Вода как старая полусгнившая стена, а он пробивает в ней путь, словно жучок-древоточец. Но до чего медленно, господи, до чего же медленно…