– Как думаешь, они спят? – А чего им еще делать? – в плечо мужу смеется девочка-жена. А Вера Анатольевна, прижимая ладонь, шепчет мужу: – Какая всё-таки дикость, жить вот так, в одной комнате с собственной взрослой дочерью? – Это точно, – шепчет ей в ответ муж и обнимает за плечи. – Я приеду только послезавтра. Вечером у меня коллегия, а оттуда я сразу на вокзал. – Домой не заедешь? – Нет, не успею. Но в Ленинграде у меня дело – оппонентом на защите диссертации выступлю, и в тот же вечер – обратно. И они затаились, потому что из-за перегородки послышалось нежное хихиканье. …У окна – капитан первого ранга Павлюк. Лицо твердое, правильное. Военная косточка. Не оборачиваясь, говорит жене: – Наташа, завтрак с собой… – Ты что, обедать не придешь? – Не смогу. – Опять весь день без обеда? Опять язва откроется, Сережа, – говорит Наталья, заворачивая бутерброды. – Может, успеешь заехать? – Не успею, – лаконичный ответ. На улице урчит машина. – Я пошел. Хлопнула входная дверь. Хлопнул лифт. Уехал. Жена качает головой. …У зеркала Тоня Сорина. Приплетает толстую фальшивую косу к своим волосам. За ней мрачно наблюдает муж, Александр Матвеевич Сорин. Смотрит тяжело, с давно накопленным раздражением. – Всё, Тоня, у тебя фальшивое. И коса тоже. – Только сейчас заметил, да? – Нет, давно уже. Я когда на подушке первый раз твою фальшивую косу нашел, чуть не умер от отвращения. Тьфу! – Ну не умер же, живой вроде! – Вранье! С самого начала всё вранье, одно вранье! – Александр Матвеевич хмыкнул. – Помнишь, что говорила у Брыновых, когда познакомились, помнишь? Тоня зажала шпильки во рту, отзывается сквозь губы: – А чего мне помнить? У тебя память хорошая, ты и помни. – Я и помню. Как ты врала, что ты врач-невропатолог… – Хорошая медсестра не хуже, чем врач-невропатолог. А не нравится тебе медсестра, могу и уйти. Хоть сейчас. – Да куда ты уйдешь? Куда? – презрительно и безнадежно протянул Александр Матвеевич. – Найду куда. Откуда пришла, туда и уйду, – беспечно отозвалась Тоня. Ей, пожалуй, даже нравится собственное спокойствие. А муж всё больше кипятится. – Знаю, куда уйдешь. На панель уйдешь. – А не твоя забота! – Тоня удовлетворенно смотрела на себя в зеркало, прическа получилась пышная, богатая. – Пустая ты баба, Тоня. Ни на что не способная. Ни супа сварить, ни даже куска хлеба в дом купить… – А ты как придешь в отделение, ты сразу бабу Дусю пошли, она сбегает. Или Алку. Они всё для тебя с удовольствием… – Тоня нагло усмехается. – Ладно, пошли. Опоздаем. – Александр Матвеевич встает из-за пустого стола, отодвинув чашку. – А ты иди, я и без тебя дорогу найду, – отрезала Тоня и снова повернулась к зеркалу. Хлопнув дверью, Александр Матвеевич вы шел из дому. …В гостинице «Москва», возле столика администраторши стоит горничная. – Я вхожу в номер, Татьяна Александровна, и понять ничегошеньки не могу. Наматрасник на полу, не поверите… – Как это? – удивляется администраторша. Возле столика – Майер в заснеженной шапке и полушубке молча ждет, пока его заметят. Но его не замечают, продолжают интересный разговор. – Да так! Наматрасник на ковре, одеяла, подушка, всё на полу… – Да ты что, Вера? – Да она привыкла, видать, на полу спать… Горничная прыскает: – Депутатка, депутатка, а народ-то дикий… – А ты думала, она ордена навесила и сразу… – Простите, – вмешался Майер, – посмотрите бронь. Майер моя фамилия. Администраторша недовольно зашелестела бумажками. – Есть. Тридцать шестой. Паспорт ваш, – не поднимая головы, сказала администраторша и впялилась в паспорт. В конце коридора появилась туркменка. Немолодая уже, рослая, в ярко-полосатом платке, повязанном косо и скрепленном на виске, в тяжелых серебряных браслетах, серьгах, кольцах. На шелковом полосатом платье – вперемешку с тусклым серебром и сердоликами – медали, какие-то значки, чуть не ГТО, орден Ленина, куча звенящего яркого металла. Подошла к столику. Остановилась, улыбнулась приветливо. Брови дугами, глаза длинные, узкие, впалые щеки, тяжелые губы – красавица. Да и пожалуй, лет-то ей не много. Майер посмотрел на нее со вниманием. Она улыбнулась застенчиво: – От вас холод идет, – и натянула плотнее на плечи шаль. – Тридцать градусов, не меньше, – улыбнулся Майер, разглядывая эту восточную диковинку. – А я домой еду, в Ашхабад. Там тепло, – отозвалась она. И, повернувши подбородок на высокой шее к администратору, почти повелительно сказала: – Номер примите. И ушла. Администраторша и горничная оторопели. – Ишь, королева. А спит на полу! – только и сказала горничная. Майер принял паспорт, ключ от номера и, улыбаясь, пошел по коридору. Номер оказался небольшим, но роскошным. Майер огляделся, скинул полушубок, потер озябшие руки. Набрал номер. – Лора! Приехал на дня три-четыре. Конечно. Нет, нет, остановился в гостинице «Москва». На доклад приехал. Вечером обязательно приеду. Промерз ужасно. Может, простудился. Нет, всё равно приеду. У меня просьба к тебе. Анечка, возможно, завтра приедет. Ты приютишь ее на пару дней, а? Одна, одна, без дочки. Ну, о чем ты говоришь, Лора? Всё то же, всё то же. Смотрит в одну точку, почти ничего не ест. Не говорит, не ходит. В кресле. На ночь в постель перекладываю. Припадков таких больше нет. Дорогая моя, ты ошибаешься, не пять лет, а уже восемь. Ну ладно, что об этом. До вечера. Вечером поговорим. Смотрит на себя в зеркало. Проводит рукой по щеке. Зарос… Выходит в коридор, спрашивает у горничной: – Скажите пожалуйста, есть в гостинице парикмахерская? – Есть, на первом этаже. Майер смотрит на часы… торопливо идет к лифту. В зеркале отражение – руки мастера с опасной бритвой ловко орудуют над щекой Майера. Голос парикмахера: – Вам повезло. Я сегодня пораньше на работу пришел. А обычно я попозже…