Я часто проводила групповые дискуссии с родителями, и меня всегда злило, когда некоторые из них приходили в расстройство от того, что учительница называла их ребенка фантазером. Считая это серьезным обвинением, они крайне смущались, когда я отвечала: «Как это замечательно!» Как было бы тоскливо жить на земле без фантазеров – никакой музыки, никакой живописи, никакой науки, никакой любви! Чтобы убедиться в этом, рассмотрим некоторые положительные аспекты фантазии в человеческой жизни. 1. Фантазия помогает осознать наши действительные чувства Фантазия может помочь родителям лучше понимать своих детей. Один отец заметил, что его семилетний сын Дэвид почти каждый день рассказывает за обедом о своих подвигах, о том, как он поколотил кого-нибудь во дворе или по дороге из школы домой. Одна мать сообщила, что каждый раз, когда учитель дает задание написать сочинение, ее одиннадцатилетняя дочь Вирджиния почти всегда пишет о мальчиках или мужчинах, с которыми происходят захватывающие приключения. Возможно, Дэвид чувствует, что он слишком застенчив и тих, и это разочаровывает его отца, который хочет, чтобы у него был более агрессивный и сильный сын; а Вирджиния сильно подозревает, что ее матери хочется, чтобы, когда она вырастет, она занималась только шитьем, стряпней, вязанием и уходом за ребенком, что поскольку она девочка, то впереди ее ждут только те занятия, которые, похоже, нравятся ее матери, – шитье, стряпня и уход за ребенком. Увлечение ребенка определенными фантазиями дает родителям возможность помочь сыну или дочери разобраться в чувствах, которые могут быть крайне ошибочными. Отец Дэвида мог бы проявить больший интерес к увлечениям сына музыкой или математикой, а мать Вирджинии могла бы объяснить дочери, что сегодня женщины могут быть предприимчивыми в различных областях жизнедеятельности и совсем не обязательно, чтобы они занимались только домашними делами. 2. Фантазия помогает осознать и признать существование некоторых чувств, которых мы стыдимся «Мне приснилось прошлой ночью, что тебя и папу убили, и я очень испугалась», – сообщает пятилетняя дочь матери за завтраком. Несколько дней спустя она говорит: «Сегодня в детском саду я испугалась. Я рисовала картинку и вдруг подумала, что вы с папой попали в ужасную аварию на машине». Когда подобный рассказ повторяется в третий или в четвертый раз, родители могут предположить, что девочка за что-то сильно злится на них и боится впрямую столкнуться со своими агрессивными чувствами. Фантазия стала безопасным клапаном, через который она выражает чувства, которые не может осознать непосредственно. Чтобы снять напряжение и помочь дочери, родители могут как бы невзначай заметить: «Иногда нам кажется, не злишься ли ты на нас за то, что мы так много времени проводим с новорожденным?» Если родители дадут понять, что они понимают, почему их дочка злится и ревнует, у девочки, скорее всего, исчезнут фантазии об убийстве. 3. Фантазии помогают пережить периоды неизбежных лишений Я не знаю другой истории, которая иллюстрировала бы этот факт более наглядно, чем дневник Анны Франк, девочки, которая, будучи лишена нормального детства, мечтала, писала рассказы и жила богатой духовной жизнью. Она достигла высот человеческого сознания и чуткости, которые воодушевили миллионы людей. Не столь драматично, но все мы переживаем периоды лишений и страданий, и часто именно фантазия помогает нам выстоять и продолжать жить интересно и увлеченно. Вот пример. Джонатан за свои 7 лет переезжал три раза из-за того, что его отец менял место работы. Джонатан воображает, что у него есть замечательные друзья, когда он готовится начать все заново в новой школе и с новыми соседями. Фантазия помогает ему чувствовать себя менее одиноким и потерянным. Девятилетняя Силивия лежит на больничной койке после операции на бедре; она воображает, что она дома завтракает со своей семьей, бегает и прыгает через скакалку с подругами. Эти фантазии помогают ей перенести неудобство и изоляцию мучительного настоящего. Когда мы грустим или наши проблемы кажутся нам непреодолимыми, фантазия дает нам надежду, спасает нас от отчаяния. 4. Фантазия обеспечивает нам приватность Мы живем в перенаселенном, шумном, лихорадочном мире, который постоянно отрицательно воздействует на наши мысли и чувства. Конкуренция является жизненным фактом, в особенности в жизни наших детей. Мир, в котором дети свободно гуляют по полям и лесам, в наше время стал легендой. Даже когда мы помогаем детям, погруженным в фантазирование, мы также должны проявлять чуткость, знать, что иногда им надо побыть наедине. Каждому из нас нужна определенная свобода в собственных мыслях. Для ребенка, который правильно развивается, не лишен радостей действия и общения, одиночество – время, когда он может мечтать о своем, время, которое во многом влияет на становление его духовной жизни. Многие родители с трудом переносят, когда ребенок остается наедине со своими мыслями. При виде десятилетнего ребенка, который после школы лежит на кровати и глядит в потолок, мы можем, совершенно не задумываясь, правы мы или нет, сказать: «Не лежи просто так, займись делом!» Или подросток спокойно качается в гамаке, погруженный в свои мысли, в то время когда мы подстригаем газон или красим изгородь: не думая о том, что мешаем ему, мы возмущенно вопрошаем, как нам удалось произвести на свет подобного бездельника. Следует помнить, что сегодняшние дети проводят большую часть времени в состоянии неистовой активности и им нужно восполнять свои духовные ресурсы за счет фантазии. Помимо этого, фантазия – необходимое условие освобождения от постоянного контроля и вмешательства взрослых. На самом деле, наиболее продуктивными в жизни как взрослых, так и детей бывают такие периоды, когда им удается некоторое время «полежать под паром». 5. Фантазия – один из наиболее важных способов научиться, как вести себя в реальном мире Еще одно воспоминание детства. Я сижу ночью в постели и воображаю, что я взрослая и участвую в одном из приемов, подобных тем, какие устраивали мои родители. Я так изысканно общалась с гостями, так владела собой, что потом, уже будучи взрослой, встречаясь на приеме с необычайно родственными и близкими людьми, я неожиданно испытывала чувство déja vu – я уже была здесь! В моих собственных играх я упражнялась во взрослой жизни, которая стала реальностью. Ролевая игра маленьких детей представляет собой своего рода подготовку к будущим событиям, к взрослой жизни. Когда маленький ребенок изображает маму, папу, доктора, полицейского или летчика, это позволяет ему лучше почувствовать, что из себя представляют эти взрослые роли. Проигрывание ролей помогает ребенку справиться с новыми ситуациями и отношениями со сверстниками и взрослыми. Например, пятилетней Джилл предстоит через несколько дней лечь в больницу для удаления миндалин. Играя со своими братом и сестрой, она говорит: «Ларри, ты будешь доктором. Джоанн будет маленькой девочкой, а я буду мамой. Маленькая девочка боится и плачет. Мама говорит: “До свидания, я вернусь завтра и принесу тебе мороженого”. Доктор говорит: “Пора спать. Когда ты проснешься, твое горло будет сильно болеть”». К тому времени, когда произойдет настоящая операция, Джилл преодолеет многие из сопутствующих ей страхов и тревог с помощью фантазии. Невозможно подготовиться ко всем травмирующим событиям, но ролевая игра может помочь «вынуть у них жало». Когда моей дочери было около четырех лет, она упала и сильно поранила руку о ржавую банку. Рана была глубокой и сильно кровоточила, и я была очень перепугана, когда мы принесли ее в переполненный пункт «скорой помощи». В течение последующей недели, когда у дочери начались ночные кошмары и она стала очень пугливой, мы играли в «больницу» каждый день. Мы использовали кукол-марионеток для изображения испуганной девочки, истеричной мамы, глупой медсестры, которая без устали повторяла: «Не плачь, ты уже большая», и усталого доктора, который ничего не объяснял. Это проигрывание помогло преодолеть страхи. 6. Фантазия – необходимая составляющая творчества Безусловно, важно, чтобы ребенок хорошо различал фантазию и реальность, но если бы это различие когда-нибудь стало слишком четким, человеческий прогресс остановился бы. Ученый должен представлять себе невозможное, художник должен помочь другим это представить, а все влюбленные доказывают, что невозможное возможно! Фантазеры изменяют мир. В прелестной детской книжке Марджери Вилльямс «Плюшевый кролик» кролик спрашивает лошадку: как узнать, настоящий ли он, нужно ли его для этого разобрать? Игрушечная лошадка отвечает: «Ты настоящий не потому, что из чего-то сделан, а потому, что с тобой что-то происходит. Когда ребенок долго-долго тебя любит, не просто играет с тобой, а любит тебя по-настоящему, ты становишься настоящим». В конце концов, существует неизбежная и необходимая связь между фантазией и человеческой способностью к любви – и это самое важное из всех фактов человеческой жизни. Когда ребенок всему говорит «нет!» Если вы нормальные родители, то вы были невероятно довольны и горды, когда ваш ребенок впервые узнал себя в зеркале, но вы были готовы свернуть ему шею, когда в возрасте двух с половиной лет он встречал все ваши привлекательные и разумные предложения громким и решительным «Нет!». На первый взгляд может показаться, что первое событие стоит того, чтобы его отпраздновали, а второе указывает на наступление тяжелых времен и вызывает, по крайней мере, легкий ужас, если не ярость. В этих двух стадиях развития странно не то, что они отличаются, а то, что они представляют собой одно и то же. По-своему каждое событие свидетельствует о наиболее волнующем и загадочном чуде: у ребенка развивается осознание себя как личности. Стать личностью – это суть всего развития, и многое в этом процессе открытия себя приятно для родителей. Нам нравится, когда Джонни говорит: «Джонни хочет», и мы еще более довольны, когда у него возникает представление о себе, достаточное для того, чтобы сказать: «Мне хочется». Когда он доходит до драматического момента «Я хочу», мы бурно радуемся его развитию. Беда в том, что «я хочу морковку» должно по законам природы рано или поздно превратиться в «я не хочу никакой морковки». Быть личностью означает иметь свое мнение и представление о вещах. Конечно, замечательно говорить «да» жизни и миру, но когда ты очень мал, все эти «да» относятся к вещам, которые за тебя решает кто-то другой. Первое «нет», вероятно, самое громкое заявление, которое когда-либо может сделать ребенок, потому что это момент возникновения его как личности, которая говорит: «Я должна начать сама управлять своей жизнью». Ребенок, который упивается вновь обретенной властью, вводит родителей в сумеречное состояние; выйти из этого состояния им поможет хладнокровие, если они поймут, какое невероятное мужество требуется от него, чтобы перейти к стадии отрицания. Вот ты, маленький и хорошенький, живешь припеваючи, и все счастливы, стоит тебе только улыбнуться, немножко поворковать и дать взрослым возможность все за тебя решать. Нет проблемы: надеть синий или зеленый костюмчик, не нужно планировать свой день, не надо принимать серьезных решений типа этого: есть или нет яйца всмятку. Просто посиживай себе на солнышке без единой заботы в голове. Затем постепенно возникает какое-то странное, навязчивое ощущение, что можно жить как-то иначе, чем в этом состоянии праздности, что от тебя ждут, чтобы ты хоть немного двигался вперед. Это же ты, а не мама, не папа, не тетушка и не сестра, терпеть не можешь синюю пижаму, но любишь пирог с черникой и можешь слезть с горки сбоку, хочешь пожарную машину и не любишь, когда тебя укладывают спать раньше всех. По-видимому, уже пора объяснить это всему остальному миру, а тем самым и себе самому: существует личность, с которой надо считаться. Первое «нет» почти всегда вызывает реакцию паники, оцепенения и перегруппировки в стане противника. У мамы расширяются глаза и сжимаются губы, у папы краснеет лицо, и в его глазах читается: «Мне хочется тебя отшлепать», няня грозится больше не приходить, бабушка говорит: «Это не мой милый мальчик». Это «нет» – довольно опрометчивая шутка. Какое-то время кажется, что, когда ребенок говорит «нет», это только означает, что он хочет заявить о своем «Я», и это приводит родителей в замешательство. Мать говорит: «Дорогой, хочешь ли ты твое любимое пирожное с кремом?», и этот ненормальный ребенок, к которому она обращается, кричит «Нет!» таким голосом, как будто ему велят сесть на электрический стул. Это «нет» относится и к омлету, и к походу в магазин, а кроме того, ко всему, что он не любит. Когда ребенок очень мал, кажется, что говорить «нет» и быть личностью – это одно и то же. Конечно, это не так, и это недоразумение скоро прояснится, если родители не впадут в крайности. Если то, что ребенок говорит «нет» в 90 % случаев, действительно страшно вас огорчает, если вы понимаете, что это уже дело принципа, если вы образуете два вооруженных лагеря, которые прекращают все попытки общения друг с другом, тогда ваш противник должен считать делом своей чести продолжать борьбу за самостоятельность таким несовершенным способом, поскольку у него нет времени попробовать другие. Если же, напротив, родители способны уважать то мужество, которое требуется ребенку, переживающему первый кризис самосознания, и если они могут относиться к этому с долей юмора и благоразумием, то он вскоре будет способен понять, что самостоятельность требует большего, чем чистое отрицание. Слово «нет» может стать для всех развлечением и игрой. Оно потеряет свою опасность, если мама скажет «нет» до того, как его произнесет малыш, и невзначай спросит: «Как насчет того, чтобы съесть немного рыбы на завтрак, Джонни?» – а затем, гримасничая, ответит себе: «Нет! Нет! Нет!» Когда вы говорите «нет» в ответ на все, что вам говорит ребенок, вы обращаете внимание на то, что для его развития будет лучше что-то другое, а не это глупое занятие. Я часто говорила дочери: «Тебе абсолютно запрещается при любых обстоятельствах чистить зубы, и тебе нельзя ложиться спать до полуночи!» Если это говорится с широкой ухмылкой, это только укрепляет родительский авторитет и приводит к положительным результатам. Уважать стремление ребенка к независимости – значит найти истинные способы показать ему, что вы понимаете, что он обретает собственную личность, у которой расширяются права и привилегии. Он не может понимать, что переход от беспомощного ребенка к отвечающему за себя взрослому требует долгого-долгого времени, но вы можете помочь ему прийти к этому пониманию быстрее. «Ты еще не настолько взрослый, чтобы переходить через дорогу один, но ты сейчас действительно достаточно взрослый, чтобы сам выбирать, что будешь есть на завтрак: кукурузные хлопья или яичницу с беконом». «Ты еще не настолько взрослый, чтобы решать, когда тебе идти спать, но ты уже достаточно взрослый, чтобы выбирать, где ты будешь играть днем: в парке или дома у приятеля». Первое «нет» требует немедленного осознания, что пришло время для более узаконенного выбора, для больших возможностей, чтобы определить, кто и что есть этот маленький человек и что ему нужно, когда он стоит здесь, произнося смело и вызывающе: «Я действую, следовательно, я существую». Стадия «нет» становится негативной тогда, когда мы издаем боевой клич и превращаем ее в битву наших взрослых желаний с желаниями ребенка. Она становится позитивной, если мы можем радоваться рождению новой личности и уважать ее, принимая во внимание ее мнение и желание при совместном принятии того или иного решения. Вот вы стоите, трясясь от гнева, уверенные, что проиграли не только сражение, но и всю войну, потому что сын говорит «нет» купанию, «нет» овсянке и «нет» тому, чтобы снять ботинки. В этот момент вам поможет правильно оценить ситуацию и даже порадоваться его успехам то, если вы подумаете: «Против чего он сможет, я надеюсь, со временем возражать?» «Нет» – компании ребят, которые бьют окна по дороге из школы; «нет» – торговцу наркотиками; «нет» – участию в драке, «нет» – демагогу, который может когда-то агитировать голосовать за него. Вы не воспитаете человека, обладающего гордостью, достоинством и здравым смыслом, пока вы не начнете учить его говорить «нет» тогда, когда, по его мнению, настало время учиться. Личность должна упражняться в том, чтобы быть личностью. Слезы нужны ребенку так же, как и смех Четырехлетняя Лесли была моей соседкой, когда мы жили на побережье Джерси. Мы стали хорошими друзьями. Вместе собирали цветы и морковь в моем саду. Ей нравилось заходить ко мне и осматривать мой дом, и она не всегда оставалась довольна тем, что видела. Она могла очень грозно посмотреть, если заставала в три часа дня неубранную постель. Она знала, что я без ума от нее, и похоже, чувство было взаимным, но мы никогда не говорили об этом. Однажды я зашла к ним в кухню, чтобы попрощаться с Лесли и ее семьей: я собиралась вернуться в Нью-Йорк на несколько недель. Лесли разразилась слезами, когда она услышала о моем отъезде. Мать обняла ее и сказала: «Не расстраивайся, Эда вернется. Я не могу вынести, когда она несчастна». Не задумываясь, я выпалила: «Я рада, что она плачет. Я тоже расстроена. Мы собираемся расстаться». Минутой позже я пожалела, что сказала это, потому что я знала, что из-за подобных ответов у многих людей создавалось впечатление, что я жестокая и бесчувственная. Но у Лесли была умная мама. Она на мгновение удивилась, потом задумалась и наконец сказала: «Вы правы, если я буду оберегать ее от печальных чувств, она не сможет испытывать радостные. Плач и смех – две стороны одной медали». Лесли и я обнялись, поцеловались и несколько минут поговорили о том, как тяжело прощаться. Когда я ушла, я действительно отвратительно себя чувствовала. Я задавала себе вопрос, почему я настояла на том, чтобы пройти через все это; затем я вспомнила, что это всегда происходит – признаемся ли мы в этом или нет, – но это действительно так. Слишком часто, когда мы требуем от детей скрывать истинные чувства, мы делаем это для того, чтобы успокоить себя: большинство из нас не могут выносить вид несчастного ребенка. Это прекрасный, здоровый инстинкт, но он не всегда правилен. Я убедилась в этом, когда работала консультантом в детском саду и проводила обучение воспитателей. В основном у нас было полное взаимопонимание, но были две ситуации, когда я отчетливо понимала, что воспитатели хотели бы, чтобы я занималась своим делом и не вмешивалась в их дела. В одной ситуации нужно было оторвать сопротивляющегося ребенка от родителей; в другой – ребенок причинял себе боль. Согласно их методике, в течение недели мама оставалась с ребенком все утро в детском саду, затем решалось, что пора попросить ее пройтись на часок по магазинам. Обычно Джонни начинал хныкать, как только ему объяснялся сей гнусный заговор, и добрая, мягкосердечная воспитательница брала его на руки и говорила: «Ну, Джонни, не стоит плакать». Конечно, вполне естественно желание утешить страдающего ребенка, но мне кажется, что это дается слишком большой ценой, если вы поступаете именно так и отрицаете право ребенка на ощущение своего страдания. В этот момент обычно вмешивалась я и говорила: «Конечно, Джонни, тебе хочется плакать. И у тебя есть для этого серьезная причина. Ты испуган и огорчен, и ты можешь плакать столько, сколько тебе хочется. Если же тебе вдруг захочется посидеть у меня на коленях, это будет прекрасно». Очень часто дети, которым я так говорила, смотрели на меня как на ненормальную. Они никогда не слышали, чтобы взрослые говорили с ними так, и это их пугало. Хныканье становилось громче, а взгляды, которыми украдкой обменивались между собой воспитательницы, без сомнения, означали: «Видите, что вы наделали? Вы его еще больше расстроили. Довольно с нас ваших теорий!» Но когда я настаивала, чтобы они задумались над тем, что на самом деле переживает ребенок, это было еще не все. Джонни вполне мог плакать громче минуту или две, но если я продолжала поддерживать его право выражать свои страдания, то рано или поздно он садился ко мне на колени и успокаивался. Потом он глубоко вздыхал и некоторое время сосал свой палец; потом что-то другое привлекало его внимание, и он слезал с моих колен и убегал к ребятам. Спустя некоторое время воспитательницы начинали понимать, что переживания, в которых мы отдаем себе отчет, проходят быстрее и лучше, чем те, существование которых мы отрицаем. Мы должны вести себя подобным образом и тогда, когда ребенок сам причиняет себе боль. Сюзи сильно разбила себе коленку, и пришлось очищать ее от крови и песка. Она громко рыдала, а одна из воспитательниц в это время говорила: «Подумай о том, как ты, должно быть, ударила этот гадкий старый камень», а другая успокаивала: «Пустяки, не стоит плакать, пойдем, возьмем аптечку». В этот момент они обе в отчаянии посмотрели на меня, зная, что я собираюсь усугубить драму. Я старалась никогда не разочаровывать их и, снова вклиниваясь, говорила: «У Сюзи вполне серьезная причина для слез: ей больно и очень страшно, когда идет кровь». И Сюзи, разумеется, смотрела на меня как на ненормальную и рыдала громче, чем прежде. Я сильно подозреваю, что, по крайней мере, двое взрослых в комнате мечтали в этот момент, чтобы я упала замертво! К тому времени, когда у нас появлялась возможность встретиться вместе на семинаре, между мною и теми воспитательницами, которые вынуждены были терпеть мое вмешательство, устанавливалась вежливая дистанция, и мне приходилось начинать с того, что я говорила: «Вы страшно злитесь на меня, так что давайте поговорим о том, кто прав, а кто нет в этом случае». Вначале они удивлялись, затем, видя, что я не расстраиваюсь, они рассказывали мне, что они чувствовали. Чего ради я решила подливать масла в огонь? Не гуманнее было бы отвлечь ребенка и успокоить его? Не вкладывала ли я ему в голову чувства, о существовании которых сам он и не подозревал? По мере того как мы проговаривали всю ситуацию, обычно становилось понятно, что воспитательницы на самом деле не жалеют, что я сконцентрировала весь их гнев на себе. Честный разговор обо всем разряжал атмосферу и давал нам возможность лучше понимать и принимать друг друга. Во время одной такой дискуссии одна из воспитательниц наконец сказала: «Мне кажется, я поняла. Переживания не проходят просто оттого, что вы пытаетесь отрицать их. Если есть чувство, вы должны так или иначе дать ему проявиться, потому что тогда, когда оно пройдет, оно действительно пройдет безвозвратно». Дело именно в этом. Чувства не уходят просто потому, что вы стараетесь отрицать их, они сохраняются намного дольше, чем если бы вы отдавали себе в них отчет, дали бы им свободно выразиться и с ними было бы покончено. Наибольшее проявление любви, которую взрослые могут выразить ребенку, несмотря на временные неудобства и страдания, – дать ему возможность пережить свои чувства как можно более полно. Такой подход помогает облегчить несчастье и не усугубляет его. Это правильная мысль не только потому, что, позволяя нашим чувствам проявляться, мы углубляем наше самоощущение и даем выход положительным эмоциям, кроме того, осознание страдания утешает ребенка. В перспективе оно позволяет ему использовать свои внутренние ресурсы, чтобы встретить беду во всеоружии. Мы говорим: «Теперь не бойся. Для плача причин нет: доктор вовсе не собирается сделать тебе больно», – и ребенок рыдает полчаса. Если же мы говорим: «Я знаю, тебе страшно, может быть, тебе стоит немножко поплакать, но потом все быстро кончится», – в результате все обходится двухминутным всхлипом. Эта разница объясняется не стоицизмом, а тем, что, как только чувство понимается и принимается взрослым, ребенок ощущает, что оно не так его гнетет. Он может сконцентрировать больше своей энергии на том, чтобы справиться с ним. Совершенно естественно грустить, когда кто-то, кто тебе дорог, собирается на время уехать; естественно и разумно испугаться, когда ты ушибся; если ты не хочешь, чтобы твоя мать оставляла тебя в незнакомом новом месте, это говорит о чувствительности и о любви. Что детям нужно от нас – это чтобы мы позволяли и даже поощряли их, когда они переживают свои чувства, осознают и принимают иx, понимают, что чувства могут меняться. Абсолютно верно, что во многих случаях вы можете отвлечь внимание ребенка, можете утешить его, но чего вы достигли в подобном случае? Я думаю, что все, чего вы смогли добиться, это облегчить в подобной ситуации жизнь взрослым. Хорошим примером, подтверждающим эту мысль, служит мать, которая не может выносить, как ее ребенок плачет, когда она оставляет его с няней, поэтому она уходит из дома, когда он засыпает после обеда. Этим она не только мешает проделать ребенку нормальную и необходимую «работу» расставания, но вполне может потерять его доверие. В последнее время психологи и психиатры, работая со взрослыми, обнаружили, что напряжение, иррациональные страхи, необъяснимые медициной боли часто подсказывают, что некоторым людям следует хорошенько выплакаться. Когда мы были детьми, большинство из нас учили «не плакать по пустякам». В этом одна из причин, почему мы так легко перенимаем этот образец в отношениях с нашими детьми. Но когда нам это говорили, на самом деле все было совсем не так; нам было о чем плакать и необходимо было это делать, невыплаканные слезы продолжают мучить нас и сейчас, когда мы стали взрослыми. Один мой друг рассказал мне о профессиональном семинаре психологов и психиатров, на котором это было показано очень драматично. Согласно одной из распространенных теорий, у нас, как у детей, когда они собираются заплакать, подбородок начинает дрожать, но когда взрослый заверяет нас, что плакать не о чем, мы бессознательно управляем нашими эмоциями, стискивая зубы и сохраняя лицо неподвижным. На этом семинаре присутствовал блестящий и преуспевающий психоаналитик, человек сдержанный, владеющий собой, несколько холодный в отношениях с коллегами. Психолог, который обсуждал то, как напряжение от невыраженных эмоций влияет на наше тело, попросил выйти добровольцев, и психоаналитик, который считал всю эту затею несколько глупой, согласился. Сеанс начался с тщательно разработанного массажа мышц во многих частях тела. Через 25 минут у доктора начал непроизвольно подергиваться подбородок, и он начал плакать. Наблюдатель, который рассказывал мне про это, сказал: «И вот две печальные слезы прокатились по лицу Джона, и он стал похож на четырехлетнего мальчика, и все выглядело, как будто у него разрывалось сердце. Впервые я понял, что имеется в виду, когда говорят о неудовлетворенных детских потребностях, от которых мы пытаемся избавиться, но они остаются внутри нас». По мере того как проводится все больше и больше исследований и экспериментов, становится очевидным, что большинство людей, особенно мужчины, которых учили, что плачут только маменькины сынки, заплатили высокую цену за свой стоицизм: болями в пояснице, утомлением и массой других невротических симптомов, которые ограничивают развитие и самореализацию. Это ужасная цена, которую мы платим за невыплаканные слезы. Иногда случается так, что никто не удерживает тебя от выражения эмоций, но никто и не помогает найти выход для них. У меня был подобный опыт в детстве, когда умер мой дедушка. Мы жили в его доме, когда я была совсем маленькой и была очень к нему привязана. Мне было восемь лет, когда он умер, и меня не взяли на похороны, потому что мои родители, очевидно, хотели уберечь меня от столкновения с этой печальной стороной жизни. Я помню, как я стояла у окна своей комнаты, наблюдая за проходящими людьми и машинами, и не знала, что делать. Я чувствовала, что исключена из числа плачущих в соседней комнате родственников; была изолирована и скована горем. Больше чем через 20 лет, когда я проходила курс психотерапии, вспомнила о том, какое место дедушка занимал в моей жизни, и проплакала почти всю следующую неделю. Я погрузилась в скорбь, которую не пережила осознанно в соответствующий момент, момент его смерти. Именно эти личные и профессиональные наблюдения заставили меня спонтанно, не задумываясь, отреагировать на слезы Лесли и ее право пережить их. Я не хочу, чтобы дети лишний раз погружались в печаль или чтобы их подвергали излишним страданиям. Я стремлюсь только к тому, чтобы мы уважали их чувства. Расставание с тем, кого любишь, разбитое колено, пугающий укол, смерть дедушки, болезнь или исчезновение щенка – все это мучительные и печальные переживания, и мы узнали, какую высокую цену платим мы, взрослые, за то, что оставляли без выхода неосознанные чувства, таящиеся глубоко внутри нас. Каждый раз, когда мы говорим: «Да, я знаю, тебе больно», мы даем ребенку возможность до конца ощутить то переживание, которое им владеет, для того чтобы ему не пришлось иметь дело с его остатками во взрослом возрасте или не пережить его вообще. Кроме того, углубляем способность ребенка переживать все свои чувства: радость и восхищение – точно так же, как печаль и горе. Одно из открытий, которое могут сделать наши дети, когда мы позволяем им переживать свои чувства, это то, что чувства изменяются. В тот день, когда я вернулась на побережье, Лесли была в восторге. Она примчалась ко мне домой, мы пили молоко с пирожками и обсуждали состояние моих розовых кустов после грозы. Она сказала мне, что ей с мамой нужно немного морковки, и после того, как мы выкопали несколько штук и она собралась убежать обратно домой, я сказала: «Как я рада опять тебя видеть!» Лесли обернулась, посмотрела на меня мудрыми глазами своей матери и сказала: «Я точно знаю, что вы имеете в виду». Десять самых важных вещей, которым родители могут научить маленького ребенка Питер первый день в детском саду. Он подстрижен, одет в новую красную рубашку и перепуган до смерти. Мать Питера не понимает этого, потому что она уверена, что Питер хорошо подготовлен к детскому саду для своих пяти лет. «Ну конечно, – говорит она воспитательнице, – он знает алфавит, считает до ста и может написать свое имя». Но, как вскоре обнаруживает воспитательница, Питер не был готов к жизни в новой обстановке. Он казался скованным, не играл с другими детьми и большую часть дня проводил, съежившись в углу и посасывая палец. Майкл, которого привели в детский сад одновременно с Питером, не знал столько, сколько знал тот. Он с трудом считал до десяти и путал многие буквы. Но когда его мать ушла, он вприпрыжку вбежал в комнату, застенчиво улыбнулся воспитательнице, подошел к группе детей, играющих с машинками, и спросил: «Можно, я буду механиком в гараже?» Воспитательницу восхитило, насколько Майкл уверенно себя чувствовал и как легко он вступил в контакт с детьми, и она подумала про себя: «Вот этот ребенок готов к тому, чтобы научиться читать и писать!» За 40 лет, в течение которых я постоянно изучала дошкольников, меня все больше тревожили родители, которые думали, что подготовка к детскому саду или к школе заключается в заучивании букв или умении считать. Это совсем не так. Я ничего не имею против обучения этим существенным навыкам, но я пришла к выводу, что им лучше всего обучать и проще всего обучиться лишь после того, как положено хорошее начало развитию других навыков. Слишком ранняя концентрация на теоретических задачах может затормозить нормальное развитие ребенка. Мы иногда забываем, что природа имеет свое собственное расписание развития человека. Пытаться обучить трехлетку писать – это все равно что обучать трехмесячного младенца ходить. Можно нанести необратимый вред. Если ребенок ходит в детский сад, чувствует себя счастливым, уверенным в себе, оптимистичным, любознательным и дружелюбным, я уверена, что он будет хорошо и с удовольствием учиться. Но если он нервный, испуганный, раздражительный и отягощен нереализованными потребностями, он будет плохо усваивать те первоначальные знания, которые ему будут давать. По моему мнению, ребенка нельзя считать действительно подготовленным к детскому саду – или к жизни, пока он не научится следующим десяти вещам.