Дежурный отпрянул. На раскрытой ладони Тарасюка лежала пара кукольных глаз, на первый взгляд очень похожих на человеческие… Часть III Вечерело. Между расставленных по всем правилам мудреной туристической науки палаток разбрасывал тревожные блики тщательно окопанный небольшой костерок. У костра на бревнах сидела компания студентов, парней и девушек. Звенела гитара, и лохматый по моде парень в видавшей виды штормовке выдавал, как это называлось у туристов, бардовский хит сезона: А все кончается, кончается, кончается, Едва качаются перрон и фонари. Глаза прощаются надолго, изучаются. И так все ясно, слов не говори! А голова моя полна бессонницы, Полна тревоги голова моя. И как расти не может дерево без солнца, Так не могу я быть без вас, друзья! Лохматому подпевали даже безголосые – песня нравилась. Впрочем, были и те, кто молчал. Один из парней задумчиво ворошил прутиком угли костра. Сидящая рядом с ним миловидная синеглазая девушка в свитере и синих брючках «под джинсы», отметив, что все увлечены песней и своими переживаниями, потихоньку встала с бревна, незаметно для остальных отошла от костра и скрылась за деревьями, в густеющих сумерках. Гитарист продолжал петь: Спасибо вам, не подвели, не дрогнули. И каждый был открыт таким, как был. Ах, дни короткие, до сердца тронули! Спасибо вам, прощайте! Докурил. А все кончается, кончается, кончается, Едва качаются перрон и фонари. Глаза прощаются надолго, изучаются. И так все ясно, слов не говори! Девушка шла по тропинке, несколько раз обернулась на блики костра. Палатки скрылись за деревьями, но от лагеря слышалась песня: Мы по любимым разбредемся и по улицам, Наденем фраки и закружимся в судьбе. А если сердце заболит, простудится, Искать лекарство станем не в себе. Мы будем гнуться, но, наверно, не загнемся. Не заржавеют в ножнах скрытые клинки. И мы когда-нибудь куда-нибудь вернемся И станем снова с вами просто – мужики. Городскому человеку в лесу трудно обустроиться с комфортом, а женщине – трудно втройне. Что же касается молодой девушки, тот тут к чисто физиологическим моментам добавляется гипертрофированная стеснительность, поэтому синеглазка уходила все дальше и дальше в лес. Голоса у костра стали глуше. Неожиданно из кустов с тревожным криком взлетела ночная птица. Девушка испуганно замерла, начала озираться и вдруг увидела среди травы и палой листвы что-то, чего явно не должно было быть в лесу. Присев на корточки, она подняла с земли крохотный детский сандалик. У костра продолжали петь: А все кончается, кончается, кончается, Едва качаются перрон и фонари. Глаза прощаются надолго, изучаются. И так все ясно, слов не говори[2]! Лохматый гитарист ударил по струнам, украсив финальный аккорд мощным крещендо, отложил гитару и устало, как и положено бывалому барду, улыбнулся: – Все, концерт окончен. – Миш, а давай эту. Из «А зори здесь тихие», – попросила тоненькая девушка в очках, влюбленными глазами глядя на лохматого. – Я лирических песен не пою, – важно процитировал Высоцкого гитарист. – И, если что, при луне не гуляю. Кто-то хихикнул. Вдруг парень с прутиком, оглянувшись на друзей, вскинулся: – Ребят, а Женька где? – А тебе все расскажи, – рассмеялся бард, выщелкнул из пачки сигарету, потянулся за угольком – прикурить. – Да отошла она. Сейчас вернется, – раздраженно буркнула девушка в очках. Но парень с прутиком не унимался. – Я пойду поищу. – Да сиди ты, Ромео, – фыркнул лохматый. – Принцессы иногда тоже должны… Все засмеялись. Парень бросил свой прут в костер, набычился, но смолчал и сел на бревно. Музыкант пыхнул сигареткой, выпустив облачко дыма, взял гитару, начал перебирать струны, мурлыкая под нос: – Милая моя, солнышко лесное, где, в каких кустах встретимся с тобою? – Фу, пошляк! Перестань! – толкнула лохматого в плечо крупная блондинка, сидевшая рядом. И тут из леса донесся истошный, полный ужаса вопль синеглазки. Студенты повскакивали с мест, жалобно зазвенела отброшенная в траву гитара, и через мгновение все уже ломились через сумеречные заросли на выручку подруге, подсвечивая себе путь фонариками. Девушка обнаружилась совсем рядом, в сотне метров от костра. Одной рукой она зажимала рот, в другой судорожно стискивала детский сандалик. Глаза ее были полны ужаса. – Женя, ты чего?.. – Ромео подбежал первым, взял девушку за плечи, развернул к себе. Синеглазка медленно, словно в страшном сне, оторвала руку ото рта и указала на кусты. Там из кучи опавших листьев торчала детская ножка во втором сандалике. Тоненькая девушка в очках вскрикнула, отшатнулась. Гитарист, растеряв всю свою важность и уверенность, попятился. Только блондинка не испугалась, решительно полезла в заросли, ломая ветки. – Оля, не надо… Олька, давай милицию вызовем! – промямлил лохматый. – Посветите мне! – рявкнула блондинка. Ромео послушно направил на кусты луч фонаря. Блондинка приблизилась к куче листьев, нагнулась. Неожиданно все услышали сдавленный, несколько истеричный смешок. Резко распрямившись, девушка выдернула из кучи листьев и бросила под ноги друзьям большую куклу в одном сандалике. Кукла упала на живот, короткое платьице задралось. – Давайте милицию! – зло сказала блондинка, выбираясь из кустов. – И «Скорую» еще.