Женевьева, сидевшая рядом с Шарли, заметила красные пятнышки на ухе старшей сестры. – В моей работе нет ничего интересного, – ушла от ответа Шарли. – Откроем еще бутылку? Она скрылась в кладовой. Все молча смотрели, как Танкред неторопливо жует вяленую ветчину, как будто перед ними разыгрывался последний акт «Полиевкта»[52]. – Ты долго здесь будешь? – вдруг спросил Гарри. – Сколько понадобится. – Для чего? – Для моих исследований. – А что ты исследуешь? Вернулась Шарли с открытой бутылкой. Женевьева накрыла свой бокал рукой: нет, спасибо. Беттина протянула свой. – Ты еще маленькая, – сказала Шарли. – Капельку! – настаивала Беттина. – Капельку! – подхватила Энид. – Капельку! – закричали хором Дезире, Гортензия и Гарри. Шарли сдалась. Потом были еще капельки. Даже Женевьева дала себя уговорить. Потом Гарри захотел блинов, Гортензия захихикала над лабораторией доктора Джекила в родительской спальне, Беттина поднесла бокал к глазам и в мерцании вина различила лицо Мерлина, всплеск – оно появлялось, еще всплеск – исчезало. Танкред выстроил в ряд бокалы разной степени наполненности и звенел ими, пока не получилась гамма. Потом он сыграл «Розы Пикардии», затем «Желтую розу Техаса», Гарри проснулся на «Красной розе для голубого ангела», все аплодировали, и он почувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Дезире спела «Крошка-паучок ползет по водостоку» и еще, в трио с Энид и Гарри, «Капитана Бери-Бери». – Теперь я! – объявил Танкред. – Я спою вам «Кабак». – Нет-нет! – воскликнула Шарли и взъерошила и без того растрепанные волосы. – Не надо питейных песен! Одна прядь встала торчком у нее на макушке. – Она не пи-тейная! – запротестовал он. – Она шу-тейная! Он тоже взъерошил волосы. Потянул за ворот свитера, глубоко вдохнул и начал: – Ветхий есть квартал… – Недурное начало! – хихикнула Гортензия. – Дальше – больше? – прыснула Беттина. Танкред поднял руку, призывая к тишине. Дезире, сидевшая напротив Шарли, заметила, что, когда она смотрит на жильца (то есть почти все время), глаза у Шарли становятся как у Феофаны. – Ветхий есть квартал, где я коротал дни когда-то, – снова начал Танкред. – Это ты так поешь? – подколола его Беттина. – Крутая твоя песня! – не отстала от нее Энид. – По последней, прочистить горло! – сказала Женевьева, наполняя бокал Танкреда. – Не обращай внимания, пой! – подбодрила его Шарли. Рубикон был перейден, все перешли на «ты», сами того не замечая. Танкред отпил глоток, снял свой зеленый, цвета лиственницы, свитер, который так ему шел. Под ним оказалась светло-серая футболка, которая, надо сказать, шла ему еще больше. Ветхий есть квартал, Где я коротал Дни когда-то. Место – глушь и мрак, Держит там кабак Хряк мордатый. Если ты эстет, В винах ценишь цвет, Вкус богатый, Лучше не проси Местный эликсир Синеватый[53]. Он обнял Женевьеву за талию и увлек ее в па-де-де, больше похожее на танец утят. Ветхий есть квартал, Где я коротал Дни когда-то. Место – глушь и мрак, Держит там кабак Хряк мордатый. Если ты эстет, В винах ценишь цвет, Вкус богатый, Лучше не проси Местный эликсир Синеватый. Он отпустил Женевьеву, пригласил Беттину и станцевал с ней прихрамывающую яву с примесью «Бриолина» и «Поющих под дождем». Ну а если ты Бак для кислоты, Завсегдатай Теплых погребков — Пей, узнай, каков Чёрт рогатый!.. Эту пищу там