– Беттина? – повторил Мерлин. – Д… да… э-э… не вешай трубку… Забыв про ногти и про лак, Беттина убежала из гостиной и уединилась под изгибом Макарони. – Вот. Она ждала, чтобы он заговорил первым. – Как ты? Что ты себе вообразил, голова садовая? Что я сижу как пень и жду, когда ты соизволишь мне позвонить? – Хорошо, – сказала она. Да! Я сижу как пень и жду! Да, пусть я жалкая, но я счастлива, что ты наконец позвонил! – Спасибо за приглашение в театр. Почему ты не пришел, балда? Почему не позвонил? Она вопила про себя, с губ не слетало ни звука. Засунь свое «спасибо» знаешь куда? Она ждала. – Вообще-то я получил его только сегодня, когда пришел на работу. Я уезжал с родителями, мы вернулись вчера вечером. Беттина содрала кусочек кожи с уголка губ. Он не знал! Он ничего не знал! Он прочел его только сегодня утром! – Ты… уезжал? – переспросила она. – Я тебя плохо слышу. – Ты был в отпуске? – Не совсем. «Нанук-Айс» перевел моих родителей в магазин в Вильневе. Они всю неделю занимались там инвентаризацией, сметой, бухгалтерией и все такое… Она содрала последний кусочек кожи. Ей очень хотелось рассказать ему, как она ждала его у колонны под мрамор. – Беттина… Сердце Беттины отчаянно заколотилось о грудную клетку. – Нам с тобой надо поговорить. – Конечно. – Я правда плохо тебя слышу. – Где? – Сегодня на Морском бульваре открылась ярмарка. В среду в полдень? У большого колеса? Она сказала: «Хорошо». Повисло молчание. Потом Мерлин сказал: «До свидания». Она ответила: «До свидания». Вот. * * * Беттина, нам с тобой надо поговорить. На Морском бульваре, у большого колеса… Ярмарка. Там можно сказать друг другу только… только самое прекрасное, правда же? Беттина вернулась в гостиную с улыбкой сирены. Убрала лак, пилки, бигуди… Гортензия наблюдала за ней поверх «Моей сестры – ведьмы», как будто Беттина тоже стала ведьмой. – Ты позволишь задать тебе вопрос? – Мммм? – промычала Беттина, не слушая. Морской бульвар, в среду, у большого колеса, нам с тобой надо поговорить… – Эй! Ау! Я с тобой разговариваю! Беттина уставилась на младшую сестру с выражением лысого, с которого сорвали парик. – Ты нарочно, – прошелестела Гортензия, – накрасила только одну ногу? * * * – Господи! – прошипела тетя Лукреция, ущипнув Женевьеву. – Нам придется ходить с этим… созданием? – Тетя Валериана непременно хочет сделать рождественские покупки в нашем обществе. По части улыбок тетя Лукреция мало что могла предложить, а перед чудным существом, идущим ей навстречу, поиск был особенно затруднителен. – Апчхи! – чихнула тетя Валериана, развернув носовой платок величиной с рубаху валькирии. – Простите… кишечныегазы, мояаллергия, ик, адкромешный! Она чихнула еще семь раз, после чего ее, обреченно поджав губы, взяла на себя Мюгетта. Все встретились в городе, у гигантской елки на Эспланаде. Беттина приехала с Энид на автобусе. Шарли взяла полдня отгула в лаборатории. Женевьева пришла прямо с бокса (она приняла душ и прятала влажные волосы под шапочкой, позаимствованной у месье Кол Моя, которая съезжала ей на глаза). – А Гортензия? – спросила тетя Лукреция. – У нее собрание в театральной школе, – ответила Беттина. – Она присоединится к нам в четыре у Объединенных галерей. Тетя Валериана чихнула. На ней был толстый синий лыжный пуховик, сочетавшийся с цветастой юбкой примерно так же, как варенье с жареной рыбой. И все та же шляпа в виде печной трубы. Она посмотрела на тетю Лукрецию своими яблочно-зелеными глазами и улыбнулась ей во все тридцать два зуба. – Моя ашма, видите ли… Мне бы надо жить в горах, но вы же знаете, как это бывает, моя племянница знать ничего не хочет, ик, ик, уперлась как ослица, а, Мюгетта, ты ослица? Она предпочитает море, и ей нет дела до того, как мучается ее тетя. Она взрыднула в рукав пуховика, издавая звуки один другого омерзительнее. Тетя Лукреция брезгливо попятилась. Мюгетта улыбнулась им с сокрушенным видом. – Закрой рот, тетечка, – сказала она. – Ты не видишь, что нам за тебя стыдно? От этого только усилились всхлипы с икотой, и все просто оцепенели. – Она не должна с ней так говорить, – огорченно прошептала Женевьева. В городе таял снег на мокрых тротуарах. В обычное время это выглядело бы мрачно и уныло, но сегодня, за день до Рождества, все вокруг сияло огнями и гирляндами. В спешащей толпе в магазинах длинные пакеты и большие коробки, казалось, шли сами по себе… На бульваре, полном народу, молодой человек в темно-синем шерстяном шлеме ждал свою судьбу. Он и не подозревал, что эту судьбу зовут тетя Лукреция. Тетя Лукреция тем временем в писчебумажном магазине сердилась на отсутствие Гортензии. – Откуда я знаю, какая ей больше понравится, красная или синяя? Шарли поостереглась напомнить ей, что она ВСЕГДА дарила Гортензии ручки. Так что спрашивать про цвет… Беттине захотелось спросить, почему она не купит две, ведь они продаются с пятидесятипроцентной скидкой. А Энид думала: это и есть ее крупные покупки? Тетя Валериана вдруг широким жестом схватила обе ручки и понюхала их, громко шмыгнув носом. – Красивые… Хочешь такие, ик, милая племянница? Хочшшш, хочшшш, Мюгетта? – Это последние, – сообщила продавщица. И на лице тети Лукреции мелькнула тревога при мысли, что эта… это создание сорвет ей покупку за полцены. – Красивые, – повторяла тетя Валериана, обнюхивая поочередно то красную, то синюю ручку. Ниточка слюны стекла с ее широких зубов и упала сиропной каплей на ручки. Она что-то пробормотала, даже не извинение. Порывшись в карманах пуховика, извлекла носовой платок, в который кашляла, сплевывала и чихала весь день, и – очень тщательно – обтерла ручки. После чего, улыбаясь, протянула их тете Лукреции.