– Это ты придумала «мое ты уже забрала», «слева, со стороны сердца», всю эту ахинею? – Нет, – призналась Беттина. – Это Базиль однажды написал Шарли письмо в таком духе. – Какая мерзость! – с отвращением воскликнул Кловис. – От любви и не так запоешь, – вздохнула Дениза. – «Влюбленный всем сердцем» – это тоже Базиль? – Нет. Женская страничка в «Пустяках». – Ты правда прочла письмо Базиля, адресованное твоей сестре? – Чего только не найдешь, когда сдаешь вещи в химчистку. Ну что? Alea jacta est?[12] – Если ты так хочешь, – вздохнула Дениза. – Я так хочу. Взгляд Беттины стал мечтательным. – Скорей бы увидеть физиономию этой ломаки в праздник на Кленовой площади, когда она придет на свидание и поймет, что Влюбленный всем сердцем – это мы! * * * Они встретились на углу улицы Видор; сгущались осенние сумерки в вихре бурых листьев. Они столкнулись лоб в лоб. Беттина шла опустить письмо Влюбленного всем сердцем в почтовый ящик родителей Коломбы. Женевьева отлично побоксировала с грушей. После столкновения они посмотрели друг на друга – и обе растерялись. Покраснели. К счастью, как мы уже сказали, стемнело, и это было незаметно. Беттина не хотела говорить, куда идет, Женевьева – откуда. Смущение одной скрыло смущение другой. И наоборот. – Я иду за Шарли в лабораторию, – объяснила Беттина. – Ты поедешь с нами домой? Женевьева поколебалась. Она была потная, от нее пахло усталостью и боем. Рассказать все – насколько бы было проще. А врать Женевьева ненавидела больше всего на свете. Но она представляла себе, как захихикает Беттина, как раздраженно пожмет плечами Шарли, как напишет что-нибудь ехидное в своем дневнике Гортензия, – и ей становилось страшно. Да и в глубине души было даже приятно, что у нее есть тайна. – Нет, – сказала она. – Езжайте без меня. Мне надо кое-что купить. Я доберусь на автобусе. Беттина улизнула, вздохнув с облегчением, что не придется выносить Женевьеву, слишком для нее честную. А Женевьева была рада отделаться от любопытной сестры, не зная, что в этот вечер той совсем не до нее. Когда Беттина пришла по адресу родителей Коломбы, мама вдруг оказалась в холле здания. Люси Верделен была в купальнике, в розовой панаме из джинсовой ткани и с рожком мороженого-пралине в руке, но Беттину она смерила строгим взглядом. – Мама… Откуда ты взялась? – Ты уверена в том, что делаешь? – спросила мама, не повышая голоса (она редко повышала голос). Беттина опустила глаза на конверт от Влюбленного всем сердцем и замерла в нерешительности. – Это необходимо? – раздался голос отца. – Ты не думаешь, что пожалеешь об этом? Он появился у лифта. На нем был большой пластиковый фартук цвета хаки, тот, в котором он красил бойлерную. – Это необходимо? – ласково повторил он. – В самом деле? Беттина зажмурилась. Пусть они исчезнут! Скорее! Она открыла глаза. Она была совершенно одна. – Да, – пробормотала она, – необходимо. И опустила письмо в почтовый ящик. * * * Красавица еще раз мазнула клеем накладные бакенбарды Чудовища, и тому пришлось сделать над собой усилие, чтобы не почесаться. – Ты мне очень нравишься, Чудовище, – проворковала Красавица. – Да? – проворчало Чудовище. – И какая мне будет награда за такое надругательство? – Подумаем, – пропела Красавица. Энид вышла из своей комнаты, как раз когда Чудовище сорвало у Красавицы поцелуй, невзирая на маски, парики и макияж. Личико Энид выражало глубокое горе. – У меня болит голова, – простонала она. – И живот. Красавица мгновенно превратилась в Шарли и оттолкнула Чудовище (которое приподняло маску и стало Базилем). Она присела, встревоженно глядя на сестру. – Живот? Ты опять ела всякую гадость? Ягодные леденцы? Мармелад на сорбите? Энид потерла глаза. – Мадам Лелё сказала, что в нашем классе эпидемия гастро-как-его-там. – Вот как! – вздохнула Шарли. Базиль осмотрел Энид, Шарли уложила ее в постель и решила померить ей температуру. Она заколотила в дверь ванной, где была аптечка. В ванной заперлись Беттина с подругами. – Градусник! – крикнула им Шарли. Через несколько секунд дверь приоткрылась. Высунулась рука с маленькой стеклянной трубочкой. Шарли взяла градусник, и дверь тотчас захлопнулась. – Гастрит без температуры, – заключил Базиль после осмотра. – Ничего страшного. Но на праздник идти нельзя. Лекарства, бульон и, конечно, покой! – Я останусь с ней, – решила Шарли. – Бог с ним, с праздником. – Не надо, – сказала Гортензия, которая тоже зашла проведать Энид. – Я все равно собиралась остаться вечером здесь. Ты же знаешь, я не люблю толпу. Побуду сиделкой. – Вы слышали Гортензию? – прокричала Шарли, когда и остальные столпились посмотреть на больную. – Она не выносит толпу! Энид уложили и подоткнули одеяло. Все были готовы сесть в машину и отправиться в город, одетые непонятно кем (Беотэги представляла собой нечто среднее между Мэри Поппинс и Беглянкой из психушки) или кем-то определенным (Беттина была Вики Вейл из «Бэтмена»). – Энид легла без звука, – удивилась Невеста Франкенштейна (Женевьева). – Наверно, ей и правда плохо. – Коломба! – вдруг воскликнул Базиль. – Чуть ее не забыли. Беттина переглянулась с подругами. Забыть ее? Это вряд ли. Коломба появилась наверху Макарони. Все замерли в изумлении. На ней были колготки и черное боди Ирмы Веп, знаменитой вампирши из немого кино, подруги красавца Жюдекса, грабителя в шляпе и черном атласном плаще. Косу она заколола на затылке, чтобы лучше держалась маска, и походила на балерину. Беттина вынуждена была признать, что костюм ей чертовски идет и она, оказывается, прехорошенькая. Мерзавка. – Я надену пальто, – сказала Коломба, смущенно улыбнувшись их удивленному молчанию. – Боюсь замерзнуть. Базиль помог ей надеть пальто и подал свободную руку. – Шесть девушек на одного парня! – галантно объявил он. – Настоящий праздник! Беттина пихнула локтем Денизу и Беотэги: Коломба тайком прятала в карман конверт. Письмо от Влюбленного всем сердцем…