Она прижалась к нему, и они долго стояли так, не говоря ни слова. Потом он прошептал: – Вот почему мы не смогли встретиться. Ты меня ждала? – Немножко, – застеснялась она. – А что такое карцер? У него вырвался смешок. – Если я тебе скажу, ты будешь плакать. – Я уже плачу. – Неправда. Ты сильная. – Не такая уж. – Ты, во всяком случае, единственная, кто повалил меня на землю! Она удивилась, подняла голову. – Ты помнишь? Ты тоже? Рождество? У магазинов? – Я вспомнил задолго до тебя. Забавно было смотреть, как ты мучаешься. Я тебя не забыл. Женевьева привстала на цыпочки и прижалась щекой к его щеке. – Поцелуй меня, – прошептала она. Он поцеловал ее. И сразу после этого заплакал. 15 Летние каникулы подходят к концу… …но не лето… которое здорово придумало закончиться в сентябре! Базиль принес второй чемодан с одеждой. Ее было чуть больше, чем требовалось на каникулы. В конце июля, как и было условлено, Женевьева закончила продавать мороженое на пляже. Месье Мепулед вручил ей чек, сказав, что готов нанять ее и на следующий год. Что же до Виль-Эрве, его судьба решалась в августе, со всеми визитами, которых не ждали, всеми явлениями, появлениями и исчезновениями… Однажды утром в воскресенье, когда Роберто и Гарри были единственными представителями мужского пола в доме – Базиль дежурил в больнице, – из Тупика вырулил мопед и остановился у крыльца. С него спрыгнул парень и снял шлем, из-под которого тут же вылетел воробей. Он открыл багажник, выпустив белку, цыпленка, утенка и кота. Беттина взвизгнула, вскочила, оставив чашку кофе с молоком, стремглав промчалась через террасу, сбежала с крыльца и, не обращая внимания на ошеломленные лица сестер и мужской части, встретила вновь прибывшего веселым смехом. Остальные приблизились, осторожно, из-за всех этих крылатых, пернатых и мохнатых, разгулявшихся на свежем воздухе. – Огюстен! Это Огюстен! – крикнула им Беттина. – С Гримасом! И Воробьем! И Утенком! И Цыпленком! И… Гарри подоспел быстрее всех. Утенок? Воробей? Цыпленок? Он выронил свой очечник, откуда вылетели тридцать шесть мух. Беттина всех познакомила. – Здравствуйте, – пробормотал Огюстен, краснея и стесняясь. – Что ты здесь делаешь? – спросила его Беттина. – Я уехал с фермы, – ответил он. – Почему? На Огюстена не стоило полагаться для подробных объяснений. Он пожал плечами, фыркнул – пффф – и договорил: – Я получил твое письмо. Беттина в свою очередь порозовела. – Кофе с молоком? – спросила Шарли. – Чаю? – Кофе без молока, – кивнул он. Гарри, очень заинтересованный, вертелся около клювов, перьев и лап. – Они твои? – Нет, – ответил Огюстен. – Животное никогда не принадлежит человеку. Мы просто дружим. Гарри пристально посмотрел на него. – У меня были мухи, – сказал он. – Они улетели. – Вот видишь. Шарли переглянулась с Женевьевой. Гортензия принесла чашку, Беттина – кофейник. – Ты еще побудешь здесь? – спросила она Огюстена. – Я позвоню Денизе, Бео. И даже Сюзи позову. Огюстен обмакнул в чашку тост, который Энид успела намазать для него маслом. Он огляделся, увидел женские по большей части лица, приветливые и дружелюбные. Довольно вздохнул и откусил кусок хлеба. – Может быть, ты расскажешь нам об этом месье? – сладким голосом сказала Шарли Беттине. Вечером того же дня Юпитер выписали из больницы. Базиль привез ее на машине. Ее хорошенькое смуглое личико как будто стало меньше, не таким круглым, волосы были коротко острижены, но глаза блестели. Она расцеловала детей, твердя: – Я здесь. Мама вернулась. Чтобы отпраздновать ее возвращение, Огюстен испек торт на кокосовом молоке, а Базиль приготовил фрикасе из овощей с эстрагоном. Они поужинали в беседке, по которой уже карабкался виноград, а молодая олива вытягивалась над своим горшком, как довольная кошка или восточный паша. Назавтра Огюстен устроил им барбекю из креветок, которых наловил рано утром. На следующий день он приготовил сорбет из лесной земляники. Потом макаруни с ароматом мимозы, потом фаршированные помидоры, потом… Две недели спустя он все еще гостил в Виль-Эрве. И вся его живность тоже. Никому и в голову не приходило, что они могут уехать. Даже Ингрид и Роберто, которых тронуло барбекю из креветок. Третье явление случилось на днях вечером, у въезда в Тупик. * * * Шарли в широченной футболке – левый рукав был разрезан из-за объемистого гипса, – в зеленой парусиновой шляпе катила единственной рукой мусорный бак по Тупику, чтобы оставить его, как и каждый четверг, на обочине шоссе, где его опорожнит мусоровоз. Было девять часов вечера, время между волком и собакой в середине августа. У въезда в Тупик темно-красная машина с зажженными фарами стояла на обочине, в том самом месте, что было предназначено для мусорных баков. Шарли остановилась, нахмурив брови. Какой-то мужчина пытался прочесть поблекшую табличку «Виль-Эрве, Атлантический тупик», несколько букв на которой вообще стерлись от ветров, дождей и туманов. – Я могу вам помочь? Он обернулся. Шарли тут же пожалела о своем виде: разрезанная футболка, брюки в пятнах, рука на перевязи. Она хотела было поправить челку… Рука встретила зеленую парусиновую шляпу. Хоть плачь! – Я ищу семью Верделен. – Это здесь. Лет тридцати, не больше, почти незаметное колечко в ухе. Мужчина бросил на нее лишь беглый взгляд, но она бы голову дала на отсечение, что он уже все знал о ее фигуре, цвете глаз, форме ногтей и родинке под подбородком. В три шага он вернулся к машине, погасил фары, закрыл дверцу и снова подошел к ней, держа руки в карманах кожаной куртки. – Вы, должно быть, Шарли? Она кивнула. Вдруг поняла, что все еще держит мусорный бак, и поспешила прислонить его к обочине. Отряхнула руки. Он протянул ей свою.