«Тоже мне разведчики», — скажет старшина, выслушав такой доклад. А доложить больше нечего. III Ox и тяжела дорога сегодня от Заречного поля до деревни для Харитона Харитоновича. Под гору, а ноги не идут. Сердце вот-вот выскочит из груди. В атаки танк водил — легче было. В Тимирязевской академии на самый трудный зачёт, к самому строгому профессору вприпрыжку на третий этаж вбегал. А тут под гору ноги не слушаются. Вот беда-то… Злая шутка вывела из строя председателя. «Старшина, приведи себя в порядок, — усмехнулся Харитон Харитонович, — бес с ней, с этой полянкой». Умылся студёной весенней водой бурлящей речки, сполоснул сапоги, подтянул пояс, застегнул воротник гимнастёрки и чётким, твёрдым, будто строевым, шагом вошёл в деревню. А шила в мешке не утаишь. То у одной, то у другой избы по три, по четыре собрались и судачат да грают бабы, хватаясь за животы, а руками всё на Овсяную полянку показывают. — С первой бороздой, Харитон Харитонович! Ха-ха-ха-ха! Махнул рукой председатель в ответ: «С баб много не спросишь», — дальше идёт. И мужики от баб не отстали — тоже кучками пособирались, чешут поясницы да затылки, дымят махоркой, зубы скалят, вытаращив глаза на Заречное поле, на полянку Овсяную. Как на солнышко красное. Держись, председатель! Всё в жизни бывает! Глава третья I Не успел председатель правление собрать, в район вызвали. — Совещание председателей колхозов по вопросу посевной. Только что телефонограмма получена, — доложил секретарь. «Эх, как некстати, — подумал Харитон Харитонович, — а ехать надо…» За рулём сам Харитон Харитонович. Шофёр рядом как пассажир. «Газик» медленно спустился к реке, ещё медленнее пошёл по мосту плотины электростанции. Председатель любуется плотиной, любуется электростанцией. Вспоминает: были голоса и не робкие, и не слабые: «Пустая затея!» «А то не пустая?» «Паводок быки сорвёт, что корова языком слизнёт». «А то не слизнёт?» «Лёд напрёт, и плотина, что мыльный пузырь, тресь — и нет её». «А то устоит?» Пятый год звенят в трёх колхозах пилорамы. Качают насосы воду из реки на скотные дворы. Пятый год заброшены в деревнях керосиновые лампы. «Вот тебе и мыльный пузырь», — улыбнулся председатель. Мимо скотного двора, что построен из добротного леса, ещё медленнее поехал председатель. Глянул, вздохнул: «Что дворец! В самый лютый мороз коровы вымя не подморозят». И на гаражи глянул Харитон Харитонович. Тесовые, крытые дороженым тёсом. Второй год ни одна машина под снегом да дождём не ржавеет. А потом по обеим сторонам дороги поле с озимыми потянулось. Озимь густая, тёмно-зелёная. — Удалась, — сказал председатель шофёру, кивком головы указав на поле. — Молодцы пахари! — Ещё бы, — подтвердил шофёр. За полями потянулись чищи. Сенокосные угодья тоже, как и поля, обгорожены косыми огородами от дороги, от поскотины. У одной чищи Харитон Харитонович вышел из машины, перескочил через канаву, подошёл к изгороди, что ощерилась косыми пряслами жердин, будто птицы распростёртыми крыльями. Покачал вересовые колья, переплетённые еловыми вицами, — ни с места — что цементные. Попробовал сломать осиновую жердь — гнётся, что стальная, со звоном вырываясь из рук, не трескается. Попробовал переплёт еловой вицы ножом стругнуть — нож скользнул, что по кремню красному. — Это работа! — улыбнулся председатель. А в машине шофёру сказал: — Вересовый кол, осиновая жердь да еловая вица — огород будет век стоять, так отец говорил. Этому огороду сорок лет минуло, как отец поставил. Любил всё делать на века. — Угу, — согласился шофёр, а про себя подумал: «Ты от отца тоже не отстал, что ни сделаешь, всё на века». Кончились чищи, дорога лесом пошла, где через согру, где бором. В согре бородатые, поросшие седым зеленоватым мхом уродливые ели да густой ольшаник с дымящими серёжками подступали к самым канавам дороги. В бору редкие, чудом уцелевшие от вырубки сосны так широко раскинулись зелёными пушистыми сучьями, будто хотят защитить пробивающуюся сквозь сплошной валежник, завалы сухих сучьев, коры, щепы и другого лесного хлама молодую поросль. Председатель молчит. Задумался. — Весь лес свели, — недовольно заметил шофёр. — И кому нужна эта сплошная вырубка! Председатель промолчал. А шофёр своё: — Вот какая штука эта сплошная вырубка. Я не знаю, кому она нужна. С лесничим говорил — и лесничий не знает. Трудная задача эта сплошная вырубка: рубят всё подчистую, а берут только деловую древесину. А всё остальное — недомерки по длине и толщине, сучья, вершины, кора, щепа, пни — остаётся на месте. Гниёт, преет, сохнет, горит. Там, где стоял лес, остаётся страшная и жалкая пустыня. Холодный ветер без задержки летит от Архангельска до Вологды. Пересыхают ручьи, мельчают реки, зверь вывелся, птицы покинули наши края. Ни грибов, ни ягод. Подъехали к речке Быстрице, которая стала не шире канавы, а воды в ней — курице по колено, хотя недавно закончился паводок. — Харитон Харитонович, а правда, что когда-то Быстрица мельницу крутила? — Круглый год мельница работала. Какая бы жара ни стояла, воды хватало. — А может случиться так, что все наши реки пересохнут? — не унимался шофёр. — Нет, Вася, — ответил председатель, — этого не случится. Пройдут десятки лет, и лес вырастет, и реки водой нальются. Ну-ка поднажми на педаль, не опоздать бы на совещание, — глянул на часы председатель. И замолчал. — Ну, тогда ничего, — повеселел шофёр и поднажал на педаль. За Быстрицей начались владения соседнего колхоза: поскотина, потом сенокосы, а вплотную к деревням — поля. На стыке двух деревень — Оглоблева и Крушенихи — возвышается двухэтажное здание школы. Большие окна играют на солнце цветами радуги. — Харитон Харитонович, вы тоже в этой школе учились? — спросил шофёр. — Да, учился, — ответил председатель и опять замолчал. Знает Вася-шофёр всю жизнь Харитона Харитоновича, как свою. И что в этой школе учился когда-то председатель, знает, и знает, как по этой дороге, с котомкой за плечами, убежал из деревни на фронт пятнадцатилетний Харитоша в тот же день, как пришли в их дом две похоронные сразу: похоронная на отца и другая похоронная на старшего брата. И весь фронтовой путь старшины знает. Слышал не раз… А спросил Вася председателя, учился ли он в этой школе, просто чтобы чем-то отвлечь его от той обиды, которую причинили в эту ночь Харитону Харитоновичу. О сплошной вырубке тоже для этого в рассуждения пустился… Председатель молчит. Машина идёт. Шофёр не унимается… Опять поля, опять перелески. Подъехали к речке Шалунье. Речка не речка, ручей не ручей. Чистая, прозрачная вода с весёлым весенним рокотом, переливаясь с камня на камень, бежит и бежит. В небольших заводях покружит хлопьями белой пены и дальше вперёд. С берега этой речки видать крыши районного посёлка Орзоги. По заведённому председателем порядку, Вася остановил машину, зачерпнул брезентовым ведром в речке воды и начал купать «газик». Председатель тоже вышел из машины, потянулся, одёрнул гимнастёрку, глянул на кругом поющую весну и, как всегда, когда Вася закончил мыть машину, хотел подать свою любимую команду: «По ма-ши-нам! За-во-ди!», но вспомнил Овсяную полянку и тихо сказал: — Поехали. Вася сел за руль, тронул машину и с досадой подумал: «Ишь, черти, как расстроили моего старшину». — А знаете, Харитон Харитонович… — начал опять разговор шофёр. — Знаю, — перебил его председатель, — ты лучше скажи-ка, философ, кто вспахал Овсяную полянку? — Честное слово, не знаю. Председатель, прищурясь и слегка улыбнувшись, глянул на Васю. — Честное комсомольское, Харитон Харитонович, не знаю. С вечера завалился спать и до утра без просыпу. — Верю. А что с вечера до утра в постели валялся — нехорошо. Так всю жизнь проспать можно. Поднажми-ка на педаль…