Он замолчал, нагнувшись над подоконником, спиной к спутникам. Потом стремительно выпрямился. — По–видимому, Юргенса испугало что–нибудь, он высунулся из окна и по неосторожности выпал. Или голова закружилась. Все объясняется очень просто. Намеренно напугать его никто не мог, потому что, — он выглянул в окно, — невозможно без лестницы взобраться на такую высоту. Одни мухи и пауки могут карабкаться по гладкой стене. Произошло несчастье, а не преступление. ГЛАВА VII. «АФАНАСЬЕВ Н-I». ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ ПЕРВЕНЕЦ. Прозрачный воздух звенел, как хрусталь. Солнце еще лежало на горизонте, покойно и снисходительно поглядывая на веселую толпу курсантов. Огромная стрекоза, распластавшая крылья на аэродроме, отливала серебром и, казалось, дышала полной грудью, радуясь своей молодости и свежести майского утра. Скоро воздух подымет ее на широких мускулистых крыльях, и она снова глотнет синевы — первый раз после долгого заточения в мастерских и ангарах. Афанасьев, до краев переполненный торжественной радостью, стоял у аппарата, нежно поглаживая выпуклое крыло. Урывками, обкрадывая свои ночи, ловя минуты между двумя заседаниями, он конструировал свою птицу. Партийная работа была для Афанасьева высоким долгом, а эта прекрасная птица — любимым ребенком, которому он дарил свой ночной досуг и отцовскую нежность, накопленную в его одинокой, холостой жизни. Сейчас в суровых глазах Афанасьева, в уголках всегда стиснутых губ, пряталась тайная улыбка. Труд его, утомительный, но радостный, увенчался победой. Аппарат летал прекрасно. Помимо новизны самой конструкции, в самолете «Афанасьев Н-I» было усовершенствованное приспособление, автоматически выбрасывающее пилота и пассажиров во время аварии. Сегодня предполагалось новое испытание его на фигурные полеты. Никому не мог Афанасьев уступить первого пробного полета на этом аппарате. ХРАБРЫЙ ЗАВТЕХ. Над ангаром подняли красный флаг — запрещение полетов. К самолетам, ожидавшим своей очереди, подбежали механики, чтобы увести их в ангары. Курсанты заворчали. — Завтех сошел с ума. Небо чисто как ладошка. — Это он муху принял за тучу. — Или чихнул, и ему показалось, что это гром. Комиссар увидел флаг и грозно нахмурился. — Кто сегодня дежурный по аэродрому? — спросил он механика. — Флаг поднят по распоряжению не дежурного, а заведующего технической частью, товарищ комиссар. Афанасьев направился к племяннику. — Что это значит? Не могло быть лучшей погоды для полетов! — Юргенс, — начал было струсивший Тришатный, но Афанасьев перебил его. — Что же! Ты, кажется, желаешь, чтобы весь воздушный флот Республики прекратил свою деятельность, потому что один человек свалился из окна и сломал себе шею? — Я не это хотел сказать, — истерично крикнул Николай Иванович. — Всякий опытный человек подтвердит, что на сегодня нужно ждать дурной погоды… Вид сегодняшнего неба… — А что же ты находишь в нем дурного? Может быть оно чересчур сине? Или чересчур высоко? Или земля недостаточно мягка? — Метеорологическая станция… — К черту! Когда гроза действительно будет на носу — тогда могут прекратиться занятия, а теперь… Подошел начальник аэродрома. — Распорядитесь спустить красный флаг, — обратился к нему комиссар, — полеты сегодня состоятся. — Ты думал, вероятно, — обернулся он к племяннику, что тебя сегодня заставят участвовать в пробном полете. Вот, трус! * * * Тришатный подошел к самолетам. Он небрежно осматривал корпуса и несущие поверхности. У «Афанасьева Н-I» он на минуту задержался, потрогал троссы, скрепы и заглянул в кабину. После осмотра он, понурившись, подошел к жене. — Конструкция нового самолета, по–моему, неудачна. Я не хотел бы на нем лететь, — кисло сказал он. Все это утро он суетился, помогая выводить «Афанасьева Н-I» из ангара. Ему доставляло болезненное удовольствие купаться в лучах дядиной славы, но завистливая тоска грызла его малокровную душонку. РОЖДЕННЫЙ ПОЛЗАТЬ. Курсанты обменивались впечатлениями. — Хороша птичка, товарищи! — Гордая. — Наш комиссар всем иностранцам нос утрет. Орел, а не комиссар! — Воздух–то, ребята! Огурчик с медом. — А вот и журналисты появились… Видишь, вон там шагают трое. — Гляди–ка, Петров, малыш в дождевике разыгрывает из себя знатока. Всюду свой нос сует. К новому самолету подошел моторист. Через несколько минут мощно заревел мотор. Винт отбросил назад струю ветра, срывавшую шапки с курсантов, стоявших вблизи. Это была проба мотора. — Этого крошку унесет ветром, как моль. Он еле держится на ногах, — сказал, смеясь, один из курсантов. Пайонк, попав в струю вихря, уцепился за стабилизатор и судорожно держался за него. Его потрепанный дождевичок поднялся над его головой, как крылья бабочки. Вид у него в эту минуту был очень несчастный. Сделав невероятное усилие, он как–то приподнялся на руках, а ноги заболтались в воздухе. Он раскачался, как маятник, и легко прыгнул в сторону. — Сильные руки у этого малого, — заметил курсант. — Ну, такое тощее тело поднять не трудно, — сказал второй, — а вот ноги у него быстрые, прибавил он. — Смотри, как улепетывает! Чуть очки не потерял… Пайонк, действительно, был очень напуган. Он тяжело дышал и держался за сердце. Чего только не требует от репортера газета!.. * * *