Пайонк подпрыгнул от ужаса. Опять милиция! А тут еще этот пьяный хам… Он круто обернулся к своему преследователю, оскалив мелкие, как у хорька, зубы, и как–то странно изогнулся. Через мгновение Федька замотался на краю стены, как петрушка, широко взмахнул руками и с диким криком полетел вниз. Шпана разбежалась: приближался обход. Милиционеры нашли Федьку уже в агонии, с ножевой раной на плече, у самой шеи. Милиционер нагнулся над ним: — Поножовщина! Ранен в состоянии опьянения; должно быть, на «проломе», — сказал он. — Сейчас кончится. Федька скосил на него глаза и заскрипел: — Скаа… скажите товарищу Афанасьеву, что газетчик Пайонк… гадина… шпион… Убил Юнгерса… меня … тоже, не хочу быть катра… катрабандистом… Я за советскую… Он смолк и вытянулся. — Готов, — равнодушно сказал милиционер, не разобравший предсмертного бормотанья вора и бродяги Федора Иванова. ГЛАВА XIV. ТРАГЕДИЯ. ИСПАНО-СЮИЗА. 18о СИЛ. Скользя по мокрому тротуару, падая и снова вскакивая, Пайонк крался вдоль улицы. Перед ним бежала, размахивая руками, его тень. Он бредил и иногда ловил себя на том, что повторял вслух бессчетное число раз одну фразу: — Испано–Сюиза… сто восемьдесят сил… Испано–Сюиза сто восемьдесят сил… Он закрывал тогда ледяной ладонью рот и до боли прикусывал губу, чтобы сдержать озноб и не бредить вслух. Тогда раскаленное дыхание прожигало ему ладонь насквозь. Слезы, вызываемые жаром, скатывались по круглым стеклам очков, как весенний дождь. Пайонк очень хорошо знал, что с ним такое. Пребывание в притонах, куда загнал его страх перед арестом, для всех может окончиться трагически. Для него оно окончилось самым настоящим сыпняком, о котором уже успела забыть оправившаяся от девятнадцатого года Москва. — Испано–Сюиза… сто восемьдесят сил… Испано–Сюиза… сто восемьдесят сил… Луна качалась за его затылком, и он ощущал соприкосновение к влажным от пота волосам. — Где я потерял кепку?., где я потерял кепку?., где я? — бессмысленно повторял он, отстукивая зубами марш. — Не забыть: книгу по моторостроению, по самолетостроению, чертежи «Афанасьева Н-I» и для меня, для меня… Что для меня?.. Ах, да!.. ее письма… Почему он держит ее письма?.. Ее письма… * * * Этой ночью должна была закончиться страшная цепь его преступлений. Этот раз враг не уйдет… Он еще был здоров, когда, шаг за шагом, подготовлял для этой последней ночи. Переодетый монтером, он пробрался на квартиру Афанасьева и снял слепок со всех замков, в дверях и в шкафу. Убить его тогда он не захотел. Квартира битком набита жильцами, его сцапают и расстреляют… Нет, это не годилось! Тогда его изобретательность напряглась до последней степени. Он вызвал подложной телеграммой одного жильца — старшего бухгалтера — к больной жене в Харьков; другому нашел комнату на лучших условиях. Один из жильцов вовремя догадался заболеть и лечь в больницу, а самого упрямого он выманил в Оршу письмами, напечатанными на машинке, на бланке большого госучреждения, с предложением места с хорошим окладом. Осталась старуха–служанка и десятилетняя дочь бухгалтера. Ну, с этим он справится… Так рассуждал он, когда был еще здоров. Теперь он шел, толкаемый ненавистью и алчностью, но мысли его сошли с привычных рельс. Лунатики ходят по карнизам и крышам и не падают. Его бредовое состояние обостряло инстинкт и бессознательное равновесие. Он открыл свой чемоданчик. Вот вход от парадного хода. Вот ключ от комнаты Афанасьева. Вот ключ от его кабинета. Все на месте. Отмычки для письменного стола, флакон с хлороформом, стилет… бутылка с… Испано–Сюиза… сто восемьдесят сил… Испано–Сюиза… сто восемьдесят сил… ОТМЫЧКА И ХЛОРОФОРМ. — Вам к кому? — спрашивает швейцариха, открывшая ему дверь. Уже три часа ночи, у посетителя странный вид и нет головного убора. — Испано–Сю… Он взял себя в руки, отчетливо и спокойно сказал: — Я врач. Меня вызвал по телефону из 24 номера Владимир Платонович Афанасьев. Ему очень плохо, и я тороплюсь. Он решительно прошел мимо женщины, сунув ей в руку монету. По лестнице он шел, не торопясь и не останавливаясь. Когда внизу хлопнула дверь в швейцарскую, он вложил дрожащими пальцами ключ в американский замок. Легкий нажим… Дверь пропускает его без возражений… Красные стены маленькой передней стремительно бегут мимо него, слегка наклонившись вперед. Он инстинктивно хватается за стол и трясет головой. Стены становятся на свое место. Он одевает войлочные подметки и пробирается коридором. Стоп. Вот она! Комната, наполненная враждебными шорохами и запахами, втягивает его в себя. Эта комната, где спит и ест товарищ Афанасьев, иначе, — на языке дореволюционных квартир, — спальня, столовая, будуар и гостиная. В углу ширмы. За ними постель. На постели «он». Пайонк трет виски, прикладывая холодный ключ к пылающему лбу. Луна льется широко полной в венецианское окно. Белый луч углом ложится на жесткую, плохо выбритую щеку спящего. Нет, он не убьет его сейчас. Он устроит ему иллюминацию на прощание! А пока — спи! Прыжок. Шум борьбы. Сладковатый и тлетворный запах хлороформа. Готово! Теперь за дело. Он входят в кабинет и презрительно усмехается. Не умеют эти люди жить! И это называется частный кабинет комиссара ВВА, конструктора и прославленного летчика. Это — комната работника среднего достатка, занятого компилятивным трудом. Много книг… бумаги… словари… Через пять минут в чемодане все, что надо, кроме… кроме… писем. Вот чертежи, заметки, дневники, а писем, ее писем — нет. Он лихорадочно роется в бумагах, перетряхивает книги… — Я брежу, — шепчет он, — с чего я взял, что у него есть письма моей жены? Ты не должен думать о письмах… Ты не должен думать о письмах, — несколько раз повторяет он. — Писем никаких нет! ДЕВОЧКА. В комнату легкий стук. Пайонк сжимается в комок. Нежный детский голосок нерешительно спрашивает: — Дядя Володя, вы не спите? Дядя Володя! Пайонк тихо крадется к двери. Эта девчонка погубит все его дело: разбудит старуху, и обе поднимут скандал на весь дом. Девочка говорят со словами в голосе: — Дядя Володя, мне страшно. Кто–то ходит по передней, и дверь на лестницу открыта. Дядя Володя, почему вы не отвечаете, я же слышу, что вы в кабинете, и… Дверь на лестницу! Вот в чем дело! Как он неосторожен. За дверью слышен печальный вздох. — Дядя Володя, я же не хочу вам мешать, если вы работаете, мне просто страшно… И так плохо пахнет чем–то…