— А если группа не приходит? — Ждать посылку, там будут указания. — А если и этого не будет? — Пробиваться к своим. — Ну наконец-то, и полугода не прошло! Я-то тебе о чем талдычу уже целый час? — Все равно. Я должна их ждать еще четыре дня. — Ну, четыре дня — не вечность. Уже кое-что. Что же такого ваши ребята должны были с этого узла связи притащить? Молчишь? Ну, это твои секреты. У меня и своих хватает. — Этих, — она снова кивнула на руки. — И этих, и других. Смотри, — и я вытащил из вещмешка одну из генеральских папок. — Немецкий знаешь? — Немного, в школе учила. И в разведшколе преподавали чуток. — Тогда — поймешь. А я вздремну чуток. Чуток затянулся на пару часов. Сначала я еще слышал, как шуршала бумагами Марина, потом усталость все-таки взяла свое и я уснул. Когда я проснулся, Марина все еще копалась в бумагах. — Ну ты у нас и усидчивая! Я уж думал — и ты чуток вздремнешь. — Дядя Саша, откуда это? — Там такого добра еще дофига, — я приоткрыл мешок, который лежал у меня под головой и высыпал на снег зольдатенбухи. — Видела? Марина кивнула, в её глазах мелькнуло удивление. — Так вот — это не все. Если бы я сегодня не торопился — и у этих бы все забрал. Да и с собой не с руки все тащить — я же не трактор. — Это вы их? — Нет — Александр Македонский! Ну ты прям как первоклассник спрашиваешь. А меня про наколки пытаешь. На, смотри, — и я расстегнул полушубок. Приподнял свитер и распахнул рубашку. — Впечатляет? — Да… — Немцев тоже… впечатлило. Вот и лоханулись. — Что? — Прозевали они, говорю. А я и воспользовался. — Так вы… вы — разведчик? — Эх, Котенок, если б все так просто было… Ты себе и представить не можешь, чего я только не прошел за свою жизнь… — Я понимаю. Есть военная тайна, и ее нельзя раскрывать. — А кроме военных — других не бывает? — Есть еще… государственная тайна есть — так зачем вы МНЕ все это говорите? У меня ж допуска такого нет?! — А если это — и не тайна вовсе, но никто не поверит? — Как это так? Не поверят? Так есть же те, кто видел… Всегда доказать можно. — Можно. Да, не все. И не всем. Ты вот, пока война не началась, во многое из того, что сейчас сама видела, раньше бы поверила? — Да. Я вот не верила никогда, что можно такими жестокими, как немцы быть. Пока не увидела, как они наших раненых добили. Ого! А девчушка уже успела кое-что повидать и запомнить. Вон руки как сжались! — А то, что детьми и женщинами прикрываться можно — в это ты поверить можешь? — От кого прикрываться? — Ну, выставить их в окна, а самим из-за их спин стрелять. — Да это ж … — у нее аж дыхание перехватило. — Это совсем не человеком надо быть! — А я это — видел. И не раз. И как раненым головы отрезают, и много еще чего видел. Лады. Собирайся, пошли. Нам еще и ночлег устраивать надо. Мы шли с ней по лесу и я говорил. Должно быть, я устал держать в себе все эмоции, а может быть — просто понимал, что от нее мне не стоит ожидать какой-то подлянки. Я рассказывал ей про Афган, про Буденновск и Чечню. Про страшное слово «Норд-Ост». Она что-то невпопад спрашивала, ахала, сбивалась и сбивала меня. Удивлялась и бледнела. — Но как же так, дядя Саша!? Вам в Москву надо, к Сталину! — Ну, ты у нас неглупая девушка, вот и представь себе такую картину. Вылезает из леса некто, бородатый и в наколках, и говорит — везите меня к Сталину! Я великую тайну знаю! И дают ему личный самолет и везут — куда? — В Москву! — А на Колыму — не хочешь? Я даже тебе НИЧЕГО доказать не могу, а если кому посерьезнее? Говорил я тут с одним ОЧЕНЬ умным чекистом… — И что он? — Дал команду меня расстрелять. Не поверил. — А вот это, — кивнула она на мешок у меня за спиной. — А вот это — аргумент, Котенок. Серьезный и весомый. По крайней мере сразу меня не шлепнут, а сначала выслушают. Только для этого — еще дойти надо. — Вот дождемся ребят — и вместе! — Твоими бы устами, Котенок, да мед пить… Ладно. Пришли мы, давай ночлег устраивать. Облюбовав выворотень побольше, я начал устраивать там гнездо. Топорик у меня был. Нарубив несколько елочек, я, прислонив их к выворотню, сделал подобие шалаша. Марина тем временем резала лапник и выкладывала из него лежку внутри. Вплотную к выворотню я соорудил небольшой костер. Хорошо! Огонь горел чуть внизу, и со стороны его видно не было бы и так, да тут еще и елки его закрыли совсем. — Все! Устраивайся на ночлег. Вон в мешке у меня пошуруй, там носки должны быть теплые, да и еще что-то подобное было. Марина полезла в мешок и обзавелась некоторыми, полезными ей, вещами. — Там еще пистолет лежит — возьми. Лишним не будет, патронов к «ТТ» у нас кот наплакал. А патронов к «вальтеру» там штук пятьдесят точно есть. — Так у меня к нему кобуры нет. — И не надо. Сунь его в карман, в левый, будет запасным. — Так это вы так, с двух-то рук, стрелять можете. А я и не пробовала даже. — Утром покажу. Это наука нехитрая, если голова соображает правильно. А сейчас — спать! Пока костер тепла нагнал — засыпай. Я снял полушубок и уложил его на ворох лапника. — Снимай свой и ложись сюда. А своим накроешься сверху. — А вы как же? — Дров подброшу и сбоку приткнусь. Поодиночке — вымерзнем к утру, а так и костер горит, и друг друга обогреем. Ночью снег повалил совсем густо. Просыпаясь, чтобы подбросить дров, я слышал, как шуршат снежинки снаружи. Марина, как котенок, прижалась ко мне сбоку, и, вставая, я каждый раз осторожно ее сдвигал в сторону. Под утро мне стали сниться какие-то непонятные сны. Серега в бане, почему-то с «СВД», узбеки с винтовками. Горящий бэтэр — где это? Афган? Чечня? Бородатый «дух» с пистолетом, который прятался за спиной знакомой девушки. Да это же Маринка! Я рванулся вперед… и проснулся. Утром подморозило, но в шалаше было относительно комфортно. Судя по тому, что внутри было темно, снег засыпал нас весьма основательно. Костер потух, и, выбравшись из-под полушубка, я присел к нему, стараясь раздуть угли. Благо, запас дров был внутри, и вылезать наружу не было необходимости. За спиной завозились.